А именно, был человек из носильщиков, в городе Багдаде, и был он хо-
лостой. И вот однажды, в один из дней, когда стоял он на рынке, облоко-
тившись на свою корзину, вдруг останавливается возле него женщина, заку-
танная в шелковый мосульский изар и в расшитых туфлях, отороченных
золотым шитьем, с развевающимися лентами. Она остановилась и подняла
свое покрывало, и из-под него показались глаза, ресницы и веки, а женщи-
на была нежна очертаниями и совершенна по красоте. И, обратившись к но-
сильщику, она сказала мягким и ясным голосом: «Бери свою корзину и сле-
дуй за мной». И едва носильщик удостоверился в сказанном, как он поспеш-
но взял корзину и воскликнул: «О день счастья, о день помощи!» — и сле-
довал за женщиной, пока она не остановилась у ворот одного дома и не
постучала в ворота. Какой-то христианин спустился вниз, и она дала ему
динар и взяла у него бутылку оливкового цвета и, положив ее в корзину,
сказала: «Неси и следуй за мной!»
«Клянусь Аллахом, вот день благословенный, день счастливого успеха!»
— воскликнул носильщик и понес корзину за женщиной. А она остановилась у
лавки зеленщика и купила у него сирийских яблок, турецкой айвы, персиков
из Омана, жасмина, дамасских кувшинок, осенних огурцов, египетских лимо-
нов, султанийских апельсинов и благовонной мирты, и хенны, и ромашки,
анемонов, фиалок, гранат и душистого шиповника, и все это она положила в
корзину носильщика и сказала: «Неси!»
И носильщик понес за ней следом, а она остановилась возле лавки мяс-
ника и сказала: «Отрежь десять ритлей мяса». Оп отрезал ей, и она
заплатила ему и, завернув мясо в лист банана, положила его в корзину и
сказала: «Неси, носильщик!» И носильщик понес вслед за нею. А потом жен-
щина подошла и остановилась у лавки бакалейщика и взяла у него очищенных
фисташек, что для Закуски, и тихамского изюма и очищенного миндаля и
сказала носильщику: «Неси и следуй за мной!»
И носильщик понес корзину и последовал за девушкой, а она останови-
лась у лавки торговца сладостями и купила поднос, на который наложила
всего, что было у него: плетеных пирожных и пряженцев, начиненных муску-
сом, и пастилы, и пряников с лимоном, и марципанов, и гребешков Зейнаб,
и пальцев, и глотков кади, и всякого рода сладостей, которыми она напол-
нила поднос, а поднос положила в корзину. И носильщик сказал ей: «Если
бы ты дала мне знать, я привел бы с собою осленка, чтобы нагрузить на
него эти припасы». И женщина улыбнулась и, ударив его рукой по затылку,
сказала: «Ускорь шаг и не разговаривай много! Твоя плата тебе достанет-
ся, если захочет Аллах великий».
И женщина остановилась возле москательщика и взяла у него воду десяти
сортов: розовую воду, померанцевую, сок кувшинок и ивовый сок, и еще
взяла две головы сахару и обрызгиватель с розовой водой с мускусом, и
крупинки ладана, и алоэ, и амбру, и мускус, и александрийских свечей, и
все это она положила в корзину и сказала: «Возьми твою корзину и следуй
за мной!» И носильщик взял корзину и пошел за женщиной.
Женщина подошла к красивому дому с широким двором перед ним, высоко
построенному, с высившимися колоннами, а ворота его с двумя створами из
черного дерева были выложены полосками из червонного золота. Она остано-
вилась у ворот и, откинув с лица покрывало, постучала тихим стуком, а
носильщик сиял позади нее и непрестанно размышлял о ее красоте и прелес-
ти. Вдруг ворота отворились, и распахнулись оба створа, и носильщик
взглянул, кто открыл ей ворота, и видит — высокая ростом, с выпуклой
грудью, красивая, прелестная, блестящая и совершенная, стройная и сораз-
мерная, с сияющим лбом и румяным лицом, с глазами, напоминающими серн и
газелей, и бровями, подобными луку новой луны в шабан. Ее щеки были
как анемоны, и рот как соломонова печать, и алые губки как коралл, и
зубки как стройно нанизанный жемчуг или цветы ромашки, а шея как у газе-
ли, и грудь словно мраморный бассейн с сосками точно гранат, и прекрас-
ный живот, и пупок, вмещающий унцию орехового масла, как сказал о ней
поэт:
Посмотри на солнце дворцов роскошных и месяц их,
На цветок лаванды и дивный блеск красоты его!
Не увидит глаз столь прекрасного единения
С белым черного, как лило ее и цвет локонов.
И, лицом румяна, красой своей говорит она
О своем прозванье, хоть свойств прекрасных в нем нет се.
Изгибается, и смеюсь я громко над бедрами,
Изумляясь им, но готов я слезы над станом лить.
И когда носильщик взглянул на нее, его ум и сердце были похищены, и
корзина чуть не упала с его головы. «Я в жизни не видал дня, благосло-
веннее этого!» — воскликнул он, а женщина-привратница сказала покупав-
шей: «Входи и сними тяжесть с этого бедного носильщика!» И покупавшая
вошла, а за нею привратница и носильщик, и они пошли и достигли простор-
ного двора с колоннадой, с пристройками, сводами, беседками и скамьями,
чуланами и кладовыми, над которыми были опущены занавеси, а посреди дво-
ра был большой водоем, полный воды, и в нем челнок. А на возвышении было
ложе из можжевельника, выложенное драгоценными камнями, над которым был
опущен полог из красного атласа с жемчужными застежками величиной с орех
и больше, и из-за него показалась молодая женщина сияющей внешности и
приятного вида, с дивными чертами и луноликая, с глазами чарующими, осе-
ненными изогнутым луком бровей. Ее стан походил на букву алиф, и ды-
хание ее благоухало амброй, и коралловые уста ее были сладостны, и лицо
ее своим светом смущало сияющее солнце. Она была словно одна из вышних
звезд или купол, возведенный из золота, или арабский курдюк, или же не-
веста, с которого сняли покрывало, как сказал о ней поэт:
Смеясь, она как будто являет нам
Нить жемчуга, иль ряд градин, иль ромашек;
И прядь волос, как мрак ночной, спущена,
И блеск ее сиянье утра смущает.
И третья женщина поднялась с ложа и не спеша подошла к сестрам и ска-
зала: «Чего вы стоите? Спустите тяжесть с головы этого бедного носильщи-
ка!» И покупавшая зашла спереди, а привратница сзади, и третья помогла
им. И они сняли корзину с носильщика и вынули то, что было в корзине, и
разложили все по местам и дали носильщику два динара и сказали: «Отправ-
ляйся, носильщик!» Но тот смотрел на девушек, таких красивых и прекрас-
ных, каких он еще не видел, а между тем у них не было мужчин. Он глядел
на напитки, плоды и благовония и прочес, что было у них, и, удивленный
до крайности, медлил уходить. «Что с тобой, почему же ты не идешь? —
спросила его женщина. — Ты как будто находишь плату слишком малой?» И,
обратившись к своей сестре, она сказала ей: «Дай ему еще динар».
Но носильщик воскликнул: «О госпожа, я не нахожу, что мне заплатили
мало, и моя плата не составит и двух дирхемов, но мое сердце и ум заняты
вами: как это вы здесь одни, и возле вас нет мужчин, и никто вас не раз-
влекает. Вы знаете, что минарет не стоит иначе, как на четырех подпорах,
а у вас нет четвертого. Женщинам хорошо играть лишь с мужчинами, ведь
сказано:
Не видеть — четыре тут для радости собраны:
И лютня, и арфа здесь, и цитра, и флейта.
Четыре цветка тому вполне соответствуют:
Гвоздика, и анемон, и мирта, и роза.
Четыре нужны еще, чтоб было прекрасно все:
Вино, и цветущий сад, динар, и любимый.
А вас трое, и вам нужен четвертый, который был бы мужем разумным,
проницательным и острым, и хранителем тайн».
И когда девушки услышали слова носильщика, который им понравились,
они засмеялись и сказали: «Кто же будет для нас таким? Мы девушки и бо-
имся доверить тайну тому, кто не сохранит ее. Мы читали в каких-то пре-
даниях, что сказал ибн ас-Сумам:
Храни свою тайну, ее не вверяй;
Доверивший тайну тем губит ее.
Ведь если ты сам свои тайны в груди
Не сможешь вместить, как вместить их другим?
Об этом же сказал, и отлично сказал, Абу-Новас
Кто людям поведает тайну свою —
Достоин тот знака позора на лбу».
Услышав эти слова, носильщик воскликнул: «Клянусь вашей жизнью, я че-
ловек разумный и достойный доверия, и я читал книги и изучал летописи. Я
проявляю хорошее и скрываю скверное, ведь поэт говорит:
Лишь тот может тайну скрыть, кто верен останется,
И тайна сокрытою у лучших лишь будет;
Я тайну в груди храню как в доме с запорами,
К которым потерян ключ, а дверь за печатью».
Услышав столь искусно нанизанные стихи, девушки сказали носильщику:
«Ты знаешь, что мы потратили на трапезу много денег; есть ли у тебя
что-нибудь, чтобы возместить нам? Мы не позволим тебе сидеть у нас и
стать нашим сотрапезником и глядеть на наши светлые и прекрасные лица,
пока ты не заплатишь сколько-нибудь денег. Разве не слышал ты пословицу:
«Любовь без гроша не стоит и зернышка»?» А привратница добавила: «Есть у
тебя что-нибудь, о мой любимый, тогда ты сам — что-нибудь, а нет у тебя
ничего, — и иди без ничего». — «О сестрицы, — сказала тогда покупавшая,
— отстаньте от него. Клянусь Аллахом, он сегодня ничем не погрешил перед
нами, и будь тут другой, он не был бы с нами так терпелив. Что с него ни
придется, я заплачу за него». И носильщик обрадовался и поцеловал землю
и поблагодарил, и тогда та, что была на ложе, сказала: «Клянусь Аллахом,
мы оставим тебя сидеть у нас только с одним условием: чтобы ты не спра-
шивал о том, что тебя не касается; а станешь болтать лишнее, так будешь
бит». — «Я согласен, о госпожа, — отвечал носильщик. — На голове и на
глазах! Вот я уже без языка».
И покупавшая встала и, затянув пояс, расставила кружки и процедила
вино. Она расположила зелень около кувшина и принесла все, что было нуж-
но, а потом поставила вино и села вместе с сестрами, а носильщик сел
между ними и думал, что он во сне. Потом она взяла флягу с вином и, на-
полнив первый кубок, выпила его, а за ним второй и третий, а потом на-
полнила и подала носильщику и произнесла:
«Пей во здравье, радостью наслаждаясь!
Вот напиток, что болезни излечит».
А носильщик взял чашу в руку и поклонился и поблагодарил и произнес:
«Не должно нам кубок пить иначе, как с верными,
Чей род благородно чист и к предкам возводится.
С ветрами сравню вино: над садом летя, несут
Они благовоние, над трупами — вонь одну. —
И еще произнес:
Вино ты бери из рук газели изнеженной,
Что парностью свойств тебе и она подойдет.
Потом носильщик поцеловал женщинам руки и выпил, и опьянел, и зака-
чался, и сказал:
«Кровь любую запретно пить по закону,
Кроме крови лозы одной винограда.
Напои же, о лань, меня — и отдам я
К богатство, и жизнь мою, и наследство».
После этого женщина наполнила чашу и подала ее средней сестре, а та
взяла чашу у нее из рук и поблагодарила и выпила, а затем наполнила чашу
и подала ее той, что лежала на ложе, а после того она налила другую чашу
и протянула ее носильщику, который поцеловал перед ней землю и поблаго-
дарил и выпил и произнес слова поэта:
«Дай же, дай, молю Аллахом,
Мне вино ты в чашах полных!
Дай мне чашу его выпить,
Это, право, вода жизни!»
Потом он подошел к госпоже жилища и сказал: «О госпожа моя, я твой
раб, и невольник, и слуга! — и произнес:
Здесь раб у дверей стоит, один из рабов твоих;
Щедроты и милости твои всегда помнит он.
Войти ли, красавица, ему, чтоб он видеть мог
Твою красоту? Клянусь любовью, останусь я!»
И она сказала: «Будь спокоен, пей на здоровье, да пойдешь ты по пути
благоденствия!» И носильщик взял чашу и, поцеловав руку девушки, произ-
нес:
И подал ей древнее, ланитам подобное,
И чистое; блеск его как утро сияет.
К губам поднося его, смеясь, она молвила:
«Ланиты людей в питье ты людям подносишь».
И молвил в ответ я: «Пей — то слезы мои, и кровь
Их красными сделала; сварили их вздохи».
А она, в ответ ему, сказала такой стих:
«Коль плакал по мне, мой друг, ты кровью, так дай сюда,
Дай выпить ее скорей! Тебе повинуюсь!»
И женщина взяла чашу и выпила ее и сошла с ложа к своей сестре, и они
не переставали (и носильщик меж ними) пить, плясать и смеяться и петь и
произносить стихи и строфы, и носильщик стал с ними возиться, цело-
ваться, и кусаться, и гладил, и щипал, и хватал, и повесничал, а они —
одна его покормит, другая ударит, та даст пощечину, а эта поднесет ему
цветы. И он проводил с ними время приятнейшим образом и сидел словно в
раю среди большеглазых гурий.
И так продолжалось, пока вино не заиграло в их головах и умах; и ког-
да напиток взял власть над ними, привратница встала и сняла одежды и,
оставшись обнаженной, распустила волосы покровом и бросилась в водоем.
Она стала играть в воде и плескалась и плевалась и, набрав воды в рот,
обрызгала носильщика, а потом она вымыла свои члены и то, что между бед-
рами и, выйдя из воды, бросилась носильщику на колени и сказала: «О гос-
подин мой, о мой любимый, как называется вот это?» — и показала на свой
фардж. «Твоя матка», — отвечал носильщик, но она воскликнула: «Ой, и те-
бе не стыдно?» — и, взяв его за шею, надавала ему подзатыльников. И но-
сильщик сказал: «Твой фардж», — но она еще раз ударила его по затылку и
воскликнула: «Ай, ай, как гадко! Тебе не стыдно?» — «Твой кусе!» — воск-
ликнул носильщик, но женщина сказала: «Ой, и тебе не совестно за твою
честь?» — и ударила его рукой. «Твоя оса!» — закричал носильщик, и стар-
шая принялась бить его, приговаривая: «Не говори так!» И всякий раз» как
носильщик говорил какое-нибудь название, они прибавляли ему ударов, так
что затылок его растаял от затрещин, и его сделали посмешищем. «Как же
это, по-вашему, называется?» — взмолился он наконец, и привратница ска-
зала: «Базилика храбреца!» И тогда носильщик воскликнул: «Слава Аллаху
за спасение! Хорошо, о базилика храбреца!»
Потом они пустили чашу в круг, и вторая женщина встала и, сняв с себя
одежды, бросилась носильщику на колени и спросила, указывая на свой
хирр: «О свет глаз моих, как это называется?» — «Твой фардж», — сказал
он, но она воскликнула: «Как тебе не гадко? — и дала ему затрещину, от
которой зазвенело все в помещении. — Ой, ой, как ты не стыдишься?» —
«Базилика храбреца!» — закричал носильщик, но она воскликнула: «Нет!» —
и удары и затрещины посыпались ему на затылок, а он говорил: «Твоя мат-
ка, твой кусе, твой фардж, твоя срамота!» — но они отвечали. «Нет, нет!»
— «Базилика храбреца!» — опять закричал носильщик, и все три так засмея-
лись, что опрокинулись навзничь. И они снова стали бить его по шее и
сказали: «Нет, это не так называется!» — «Как же это называется, о сест-
рицы?» — воскликнул он, и девушка сказала: «Очищенный кунжут!» Затем она
надела свою одежду, и они сели беседовать, и носильщик охал от боли в
шее и плечах.
И чаша ходила между ними некоторое время, и потом старшая среди них,
красавица, поднялась и сняла с себя одежды, и тогда носильщик схватился
реками за шею, потер ее и воскликнул: «Моя шея и плечи потерпят еще на
пути Аллаха!» К женщина обнажилась и бросилась в водоем, и нырнула, и
поиграла, и вымылась, а носильщик смотрел на нее обнаженную, похожую на
отрезок месяца, с лицом подобным луне, когда она появляется, и утру,
когда оно засияет. Он взглянул на ее стан и грудь и на тяжкие и подраги-
вающие бедра, и она была нагая, как создал ее господь, и носильщик воск-
ликнул: «Ах! ах! — и произнес, обращаясь к ней:
Когда бы тебя сравнил я с веткой зеленою,
Взвалил бы на сердце я и горе и тяжесть.
Ведь ветку находим мы прекрасней одетою,
Тебя же находим мы прекрасней нагою».
И, услышав эти стихи, женщина вышла из водоема и, подойдя к носильщи-
ку, села ему на колени и сказала, указывая на свой фардж: «О господин
мой, как это называется?» — «Базилика храбреца», — ответил носильщик, но
она сказала: «Ай! ай!» И он вскричал: «Очищенный кунжут!», но она воск-
ликнула: «Ох!» — «Твоя матка», — сказал тогда носильщик, но женщина
вскричала: «Ой, ой, не стыдно тебе?» — и ударила его по затылку. И вся-
кий раз, как он говорил ей: «Это называется так-то», — она била его и
отвечала: «Нет! нет!» — пока, наконец, он не спросил: «О сестрица, как
же это называется?» — «Хан Абу-Мансура», — отвечала она, и носильщик
воскликнул: «Слава Аллаху за спасение, ха, ха, о хан Абу-Мансура! »
И женщина встала и надела свои одежды, и они вновь принялись за преж-
нее, и чаши некоторое время ходили между ними, а потом носильщик поднял-
ся и, сняв с себя одежду, сошел в водоем, и они увидели его плывущим в
воде. Он вымыл у себя под бородой и под мышками и там, где вымыли женщи-
ны, а потом вышел и бросился на колени их госпожи, закинув руки на коле-
ни привратницы, а ноги на колени покупавшей припасы. И он показал на
свой зебб и спросил: «О госпожи мои, как это называется?» — и все так
засмеялись его словам, что упали навзничь, и одна из них сказала: «Твой
зебб», — но он ответил:
«Нет!» — и укусил каждую из них по разу. «Твой айр», — сказали они,
но он ответил: «Нет!» — и по разу обнял их…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала десятая ночь, сестра ее Дуньязада сказала ей: «До-
кончи нам твой рассказ».
И Шахразада ответила: «С любовью и охотой. Дошло до меня, о счастли-
вый царь, что они, не переставая, говорили носильщику: «Твой айр, твой
зебб, твой кол», а носильщик целовал, кусал, и обнимал, пока его сердце
не насытилось ими, а они смеялись и, птенец, спросили его: «Как же это
называется, о брат наш?» — «Вы не знаете имени этого?» — воскликнул он,
и они сказали: «Нет», и тогда он ответил: «Это всесокрушающий мул, что
пасется на базилике храбреца и кормится очищенным кунжутом и ночует в
хане Абу-Мансура!»
Девушки так засмеялись, что опрокинулись навзничь, а затем они снова
принялись беседовать, и это продолжалось, пока не подошла ночь. И тогда
они сказали носильщику: «Во имя Аллаха, о господин, встань, надень баш-
маки и отправляйся! Покажи нам ширину твоих плеч». По носильщик восклик-
нул: «Клянусь Аллахом, мне легче, чтобы вышел мой дух, чем самому уйти
от вас! Давайте доведем ночь до дня, а завтра каждый из нас пойдет своей
дорогой». И тогда та, что делала покупки, сказала: «Заклинаю вас жизнью,
оставьте его спать у нас, — мы над ним посмеемся! Кто доживет до того,
чтобы еще раз встретиться с таким, как он? Он ведь весельчак и остряк!»
И они сказали: «Ты проведешь у нас ночь с условием, что подчинишься
власти и не станешь спрашивать ни о чем, что бы ты ни увидел, и о причи-
не этого». — «Хорошо», — ответил носильщик, и они сказали: «Встань,
прочти, что написано на дверях».
Носильщик поднялся и увидел на двери надпись золотыми чернилами: Кто
станет говорить о том, что его не касается, услышит то, что ему не пон-
равится. И тогда он воскликнул: «Будьте свидетелями, что я не стану го-
ворить о том, что меня не касается!» После этого покупавшая встала и
приготовила ему еду, и они поели и потом зажгли свечи и светильники и
подсыпали в них амбру и алоэ. Они сидели и пили, вспоминая любимых, а
потом пересели на другое мест о и поставили свежие плоды и напитки и
продолжали есть и пить, беседовать, закусывать, смеяться и повесничать.
Но вдруг постучали в дверь, и одна из женщин пошла к двери, а затем вер-
нулась и сказала: «Паше веселье стало полным сегодня вечером». — «А что
такое?» — спросили ее, и она ответила: «У двери три чужеземца, — кален-
деры, с выбритыми подбородками, головами и бровями, и все трое кривы
на правый глаз, а это удивительное совпадение. Они похожи на возвратив-
шихся из путешествия. Они прибыли в Багдад и впервые вступили в каш го-
род. А получали в дверь они потому, что не нашли места, где провести
ночь, и подумали: «Может быть, хозяин этого дома даст нам ключ от стойла
или хижины, где мы сегодня переночуем». Их застиг вечер, а они чужест-
ранцы и не Знают никого, у кого бы приютиться. О сестрицы, у них у всех
смешной вид…» И она до тех пор подлаживалась к сестрам, пока те не
сказали: «Пусть их входят, но поставь им условие, чтоб они не говорили о
том, что их не касается, а не то услышат то, что им не понравится!»
И женщина обрадовалась и пошла и вернулась, и с нею трое кривых, с
обритыми подбородками и усами. Они поздоровались и поклонились и отошли
назад, а женщины поднялись им навстречу и приветствовали их и поздравили
с благополучием и посадили их. И календеры увидели нарядное помещение и
чисто убранную трапезу, уставленную зеленью, горящими свечами и дымящи-
мися курильницами и закусками и плодами и вином, и трех невинных деву-
шек, и воскликнули вместе: «Клянемся Аллахом, хорошо!» Потом они оберну-
лись к носильщику и нашли, что он весел, устал и пьян, и, увидев его,
они сочли его одним из своих же и сказали: «Он календер, как и мы, он
чужестранец или кочевник». И когда носильщик услышал эти слова, он встал
и, вперив в них взор, воскликнул: «Сидите и не болтайте! Разве вы не
прочли то, что на двери? Вы вовсе не факиры! Вы пришли к нам и рас-
пускаете о нас языки!» И календеры ответили: «Просим прощения у Аллаха,
о факир! Паши головы перед тобою». Женщины засмеялись и, поднявшись, по-
мирили календеров с носильщиком и подали календерам еду. И те поели и
сидели беседуя, и привратница поила их, и чаша ходила между ними, и но-
сильщик сказал календерам: «А вы, о братья, нет ли у вас какойнибудь ис-
тории или диковинки, чтобы рассказать нам?» И жар разлился по ним, и они
потребовали музыкальные инструменты, и привратница принесла им бубен,
лютню и персидскую арфу, и календеры встали и настроили инструменты, и
один из них взял бубен, другой лютню, а третий арфу, и они начали играть
и петь, а девушки закричали так, что поднялся большой шум. И когда они
так развлекались, вдруг постучали в дверь, и привратница встала, чтобы
посмотреть, кто у двери.
А в дверь постучали потому, о царь, — говорила Шахразада, — что в эту
ночь халиф Харун ар-Рашид вышел пройтись и послушать, не произошло
ли чего-нибудь нового, вместе со своим везирем Джафаром и Масруром, па-
лачом его мести (а халиф имел обычай переодеваться в одежды купцов). И
когда они вышли этой ночью и пересекли город, их путь пришелся мимо это-
го дома, и они услышали музыку и пение, и халиф сказал Джафару: «Я хочу
войти в этот дом и услышать эти голоса и увидеть их обладателей». — «О
повелитель правоверных, — сказал Джафар, — это люди, которых забрал
хмель, и я боюсь, что нас постигнет от них зло». — «Я непременно войду
туда!» — сказал халиф, — и я хочу, чтобы ты придумал, как нам войти к
ним». И Джафар отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» Потом Джафар подошел и по-
стучал в дверь, и привратница вышла и открыла дверь, и Джафар выступил
вперед, облобызал землю и сказал: «О госпожа, мы купцы из Табарии.
Мы в Багдаде уже десять дней, и мы продали свои товары, а стоим мы в ха-
не купцов. И один купец пригласил нас сегодня вечером, и мы пошли к не-
му, и он предложил нам поесть, и мы поели, а потом мы некоторое время с
ним беседовали, и он разрешил нам удалиться. И мы, чужеземцы, вышли
ночью и сбились с дороги к хану, где мы стоим, и может быть, вы будете
милостивы и позволите войти к вам сегодня ночью и переночевать, а вам
будет небесная награда». Привратница посмотрела на пришедших, которые
были одеты как купцы и имели почтенный вид, и, войдя к своим сестрам,
передала рассказ Джафара, и они опечалились и сказали ей: «Пусть вой-
дут».
Тогда она вернулась и открыла им дверь, и они спросили: «Входить нам
с твоего разрешения?» — «Входи те», — сказала привратница, и халиф с
Джафаром и Масруром вошли, и когда девушки увидели их, они поднялись им
навстречу и посадили их и оказали им почтение и сказали: «Простор и уют
гостям, но у нас есть для вас условие». — «Какое же?» — спросили они, и
девушки ответили: «Не говорите о том, что вас не касается, а не то услы-
шите то, что вам не понравится». И они ответили им: «Хорошо!» Потом они
сели пить и беседовать, и халиф посмотрел на трех календеров и увидел,
что они кривые на правый глаз? и изумился этому, а взглянув на девушек,
столь красивых и прекрасных, он пришел в недоумение и удивился. Затем
начались беседы и разговоры, и халифу сказали: «Пей!», но он ответил: «Я
намереваюсь совершить паломничество». И тогда привратница встала и,
принеся скатерть, шитую золотом, поставила на нее фарфоровую кружку, в
которую влила ивового соку и положила туда ложку снегу и кусок сахару, и
халиф поблагодарил ее и сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я непременно
вознагражу ее завтра за ее благой поступок!»
И они занялись беседой, и, когда вино взяло власть, госпожа дома
встала и поклонилась им, а потом взяла за руку ту, что делала покупки, и
сказала: «О сестрицы, исполним наш долг», — и сестры ответили: «Хорошо!»
И тогда привратница встала, прибрала помещение, выбросила очистки, пере-
менила куренья и вытерла середину покоя. Она посадила календеров на
скамью у возвышения, а халифа, Джафара и Масрура на скамью на другом
конце покоя, а потом крикнула носильщику: «Как ничтожна твоя любовь! Ты
ведь не чужой, а из обитателей дома!» И носильщик встал и сказал, затя-
нув пояс: «Что тебе нужно?» И она ответила ему: «Стой на месте!» Потом
поднялась та, что делала покупки, и поставила посреди покоя скамеечку, а
затем она открыла чуланчик и сказала носильщику: «Помоги мне!» И но-
сильщик увидал двух черных сук, на шее у которых были цепи, и женщина
сказала ему: «Возьми их», — и носильщик взял сук и вышел с ними на сере-
дину помещения.
Тогда хозяйка дома встала и, обнажив руки до локтя, взяла бич и ска-
зала носильщику: «Выведи одну из этих сук!» И носильщик вывел суку, таща
ее на цепи, и она плакала и головой тянулась по направлению к женщине, а
та принялась бить ее по голове, и сука кричала, а женщина била ее, пока
у нее не устали руки. И тогда она бросила бич и, прижав суку к груди,
вытерла ей слезы и поцеловала ее в голову, а затем она сказала носильщи-
ку: «Возьми ее и подай вторую». И носильщик привел, и женщина сделала с
ней то же, что с первой.
Сердце халифа обеспокоилось, и его грудь стеснилась, и ему не терпе-
лось узнать, в чем дело с этими двумя суками. И он подмигнул Джафару, но
тот повернулся к нему и знаком сказал: «Молчи!»
Затем госпожа жилища обратилась к привратнице и сказала ей: «Вставай
и исполни то, что тебе надлежит», — и та ответила: «Хорошо!» Потом она
поднялась на ложе (а оно было из можжевельника, выложенное полосками зо-
лота и серебра) и сказала привратнице и той, что делала покупки: «Подай-
те, что есть у вас!» И привратница поднялась и села возле нее, а та, что
закупала приправы вошла в одно из помещений и вышла, неся чехол из атла-
са с зелеными лентами и двумя солнцами из золота, и, остановившись перед
госпожой жилища, она распустила чехол и вынула оттуда лютню для пения.
Она настроила струны и подтянула колки и, наладив лютню как следует,
произнесла такие стихи:
«Ты цель моя и желанье
И близость к вам, любимые,
В ней вечное блаженство,
А даль от вас — огонь.
Безумен я из-за вас же,
И в вас влюблен все время я,
И если вас люблю я,
Позора нет на мне.
Слетели с меня покровы,
Как только я влюбился в вас;
Любовь всегда покровы
Срывает со стыдом.
Оделся я в изнуренье
И ясно — не виновен я,
И сердце только вами
В любви и смущено.
Ты, изливаясь, слезы,
И тайна всем ясна моя,
Известны стали тайны
Благодаря слезам.
Лечите мои недуги:
Ведь вы — лекарство и болезнь.
А затем женщина воскликнула: «Ради Аллаха, сестрица, исполни свой
долг передо мной и подойди ко мне!» И та, что делала покупки, ответила:
«С любовью и охотой!» Она взяла лютню, прислонила ее к груди и, ущипнув
струны пальцами, произнесла:
«На разлуку вам жалуясь, — что мы скажем?
А когда до тоски дойдем — где же путь наш?
Иль пошлем мы гонца за нас с изъяснением?
По не может излить гонец жалоб страсти.
Иль стерпеть нам? Но будет жить ведь влюбленный,
Потерявший любимого, лишь немного.
Будет жить он в тоске одной и печали,
И ланиты зальет свои он слезами.
О, сокрытый от глаз моих и ушедший,
По живущий в душе моей неизменно!
Тебя встречу ль? И помнишь ли ты обет мой.
Что продлится, пока текут эти годы?
Иль забыл ты, вдали, уже о влюбленном,
Что довольно уж слез пролил, изнуренный?
Ах! И если сведет любовь нас обоих,
Будут длиться упреки наши немало».
И, услышав вторую касыду, госпожа жилища закричала: «Клянусь Аллахом,
хорошо!» — и, опустив руку, разорвала свои одежды, как в первый раз, и
упала на землю без памяти. А покупавшая встала и брызнула на нее водой и
надела на нее вторую одежду, и тогда она поднялась и села и сказала сво-
ей сестре, которая закупала припасы: «Прибавь мне и уплати мой долг спо-
лна. Осталась только эта мелодия»:
И покупавшая взяла лютню и произнесла такие стихи:
«До каких же пор отдален ты будешь и гроб со мной?
Не довольно ль слез пролилось моих до сей поры?
До каких же пор ты продлишь разлуку умышленно?
Коль завистнику ты добра желал — исцелился он.
Коль коварный рок справедлив бы был ко влюбленному,
Никогда б ночей он не знал без сна, страстью мучимый.
Пожалей меня; я измучена твоей грубостью;
Не пора ль тебе, повелитель мой, благосклонней стать?
О убийца мой! Расскажу кому о любви своей?
Как обманут тот, кто печалится, коль любовь мала!
Моя страсть все больше, и слез моих все сильнее ток,
И разлуки дни, что текут, сменяясь, так тянутся!
Правоверные! За влюбленного отомстите вы,
Друга бдения. Уж терпенья стан опустел совсем.
Дозволяет ли, о желанный мой, то любви закон,
Чтоб далек был я, а другой высок в единенья стал?
И могу ли я наслаждаться миром вблизи него?
О, доколь любимый стараться будет терзать меня?»
И когда женщина услышала третью касыду, она вскрикнула, и разорвала
свою одежду, и упала на землю без памяти в третий раз, и опять стали
видны следы ударов бичами. И календеры воскликнули: «Чтобы нам не вхо-
дить в этот дом и переночевать на свалке! Наша трапеза расстроена тем,
от чего разрывается сердце». И халиф обратился к ним и спросил: «Почему
это?» — и они сказали: «Наше сердце смущено этим делом». — «Разве мы не
из этого дома?» — спросил халиф. «Нет, — отвечали они, — мы увидели это
место только сейчас». И халиф удивился и воскликнул: «Но тот человек,
что подле вас, знает их дело!» Он мигнул носильщику, и того спросили об
этом, и носильщик сказал: «Клянусь Аллахом, все мы в любви одинаковы! Я
вырос в Багдаде, но в жизни не входил в этот дом до сегодняшнего дня, и
мое пребывание у них — диво». — «Мы считали, клянемся Аллахом, что ты
принадлежишь к ним, а теперь видим, что ты такой же, как мы», — сказали
они. И халиф вскричал: «Нас семеро мужчин, а их трое женщин, и у них нет
четвертого! Спросите их, что с ними, и если они не ответят по доброй во-
ле, то ответят насильно». И все согласились с этим, но Джафар сказал:
«Не таково мое мнение! Оставьте их — мы у них гости, и они поставили нам
условие, и мы его приняли, как вы знаете. Предпочтительней молчать об
этом деле. Ночи осталось уже немного, и каждый из нас пойдет своею доро-
гою». Он мигнул халифу и сказал ему: «Осталось не больше часу, а Завтра
ты их призовешь пред лицо свое и спросишь их». Но халиф поднял голову и
закричал гневно: «Мне не терпится больше. Пусть календеры их спросят!» —
«Мое мнение не таково», — сказал Джафар. И они стали друг с другом пере-
говариваться о том, кто же спросит женщин раньше, и они, наконец, сказа-
ли: «Носильщик!»
Тут госпожа жилища спросила их: «О люди, о чем вы шепчетесь?» И но-
сильщик поднялся и сказал: «О госпожа моя, эти люди хотели бы, чтобы ты
рассказала им историю собак: в чем дело, отчего ты их мучаешь, а потом
плачешь и целуешь их, и рассказала бы также о твоей сестре, и почему ее
били бичами, как мужчину? Вот их вопросы к тебе».
И женщина, госпожа жилища, спросила гостей: «Правда ли то, что он го-
ворит про вас?» И все отвечали: «Да», — кроме Джафара, который промол-
чал. И когда женщина услышала их слова, она воскликнула: «Поистине, о
гости, вы обидели меня великой обидой! Ведь мы раньше условились с вами,
что те, кто станут говорить о том, что их не касается, услышат то, что
им не понравится! Недостаточно вам, что мы ввели вас в наш дом и накор-
мили нашей пищей? Но вина не на вас, вина на том, кто привел вас к нам».
Затем она обнажила руки, ударила три раза об пол и воскликнула: «Поторо-
питесь!»
Вдруг открылась дверь чулана, и оттуда вышли семь рабов с обнаженными
мечами в руках. «Скрутите этих многоречивых и привяжите их друг к дру-
гу!» — воскликнула она. И рабы сделали это и сказали: «О почтенная гос-
пожа, прикажи нам снять с них головы». — «Дайте им ненадолго отсрочку,
пока я спрошу их, кто они, прежде чем им собьют головы», — сказала жен-
щина.
И носильщик воскликнул: «О покров Аллаха! О госпожа моя, не убивай
меня по вине других! Все они погрешили и сделали преступление, кроме ме-
ня. Клянусь Аллахом, наша ночь была бы хороша, если бы мы избежали этих
календеров, которые, войди они в населенный город, превратили бы его в
развалины. Ведь говорит же поэт:
Прекрасно прощенье от властных всегда,
Особенно тем, кто защиты лишен.
Прошу я во имя взаимной любви:
Одних за Других ты не вздумай убить».
И когда носильщик кончил говорить, женщина засмеялась…» И Шахразаду
застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что женщина засмеялась от гнева и, обратившись ко всем,
сказала: «Расскажите мне свою историю, — вашей жизни остался только час.
Если бы вы не были знатными и вельможами своего народа или судьями, вы,
наверно, не осмелились бы на это».
«Горе тебе, о Джафар, — сказал тогда халиф, — осведоми ее о нас, а
иначе мы будем убиты по ошибке. И говори с ней получше, или нас постиг-
нет несчастье!»»Это лишь часть того, что ты заслуживаешь», — отвечал
Джафар. И халиф закричал на него: «Для шуток свое время, а для дела
свое!»
А между тем женщина подошла к календерам и спросила их: «Вы братья?»
— и они ответили: «Нет, клянемся Аллахом, мы только факиры и чужеземцы».
«Ты родился кривым?» — спросила она одного из них, и он ответил:
«Нет, клянусь Аллахом! Со мной случились изумительная история и диковин-
ное дело, и у меня вырвали глаз, и моя повесть такова, что, будь она на-
писана иглами в уголках глаза, она стала бы назиданием для поучающихся».
И она спросила второго и третьего, и они ответили то же, что первый, и
сказали: «Клянемся Аллахом, о госпожа, все мы из разных стран, и мы сы-
новья царей и правителей над землями и рабами». И тогда она обратилась к
ним и сказала: «Пусть каждый из вас расскажет нам свою историю и причину
своего прихода к нам, а потом пригладит голову и отправится своей доро-
гой».
И носильщик выступил первым и сказал: «О госпожа моя, я носильщик,
меня нагрузила эта закупщица и пошла со мной от дома виноторговца к лав-
ке мясника, а от лавки мясника к торговцу плодами, а от него к бакалей-
щику, а от бакалейщика к продавцу сладостей и москательщику, от них же
сюда, и у меня случилось с вами то, что случилось. И вот весь мой расс-
каз, и конец!» И женщина засмеялась и сказала: «Пригладь свою голову и
иди!» — И носильщик воскликнул: «Но уйду, пока не услышу рассказов моих
товарищей!»
Тогда выступил вперед первый календер и сказал ей: «О госпожа моя,
знай, что причина того, что у меня обрит подбородок и выбит глаз, вот
какая: мой отец был царем, и у него был брат, и брат этот царствовал в
другом городе. И совпало так, что моя мать родила меня в тот же день,
как родился сын моего дяди, и прошли лета, годы и дни, и оба мы выросли.
И я посещал моего дядю и жил у него многие месяцы, и сын моего дяди ока-
зывал мне крайнее уважение и резал для меня скот и процеживал вино. И
однажды мы сели пить, и когда напиток взял власть над нами, сын моего
дяди сказал мне:
«О сын моего дяди, у меня к тебе большая просьба, и я хочу, чтобы ты
мне не прекословил в том, что я намерен сделать». — «С любовью и охо-
той», — ответил я ему.
И он заручился от меня великими клятвами и в тот же час и минуту
встал и, ненадолго скрывшись, возвратился, и с ним была женщина, покры-
тая изаром, надушенная и украшенная драгоценностями, которые стоили
больших денег. И он обернулся ко мне, и сказал: «Возьми эту женщину и
пойди впереди меня на такое-то кладбище (а кладбище он описал мне, и я
узнал его). Пойди с ней к такой-то гробнице и жди меня там», — сказал
он. И я не мог прекословить и не был властен отказать ему, так как пок-
лялся ему. И я взял женщину и отправился и пришел к гробнице вместе с
нею, и когда мы уселись, пришел сын моего дяди, и у него была чашка с
водой и мешок, где был цемент и кирка. И он взял кирку и, подойдя к од-
ной могиле, вскрыл ее и перенес камни в сторону, а потом он стал рыть
киркой землю в гробнице и открыл плиту из железа величиной с маленькую
дверь и поднял ее, и под ней обнаружилась сводчатая лестница.
Потом он обратился к женщине и сказал: «Перед тобой то, что ты изби-
раешь». И женщина спустилась по этой лестнице, а он обернулся ко мне и
сказал: «О сын моего дяди, доверши твою милость. Когда я спущусь, опусти
падо мной дверь и насыпь на нее снова землю, как она была, и это будет
завершением милости. А этот цемент, что в мешке, и воду, в чашке, замеси
и вмажь камни, как раньше, вокруг могилы, чтобы никто не увидел их и не
сказал: «Эту могилу открывали недавно, а внутри она старая». Я уже целый
год над этим работаю, и об этом никто не знает, кроме Аллаха. Вот в чем
моя просьба». Потом он воскликнул: «Не дай Аллах тосковать по тебе, о
сын моего дяди!» — и спустился по лестнице.
Когда он скрылся с глаз, я опустил плиту и сделал то, что он приказал
мне, и могила стала такой же, как была, а я был словно пьяный. И я возв-
ратился во дворец моего дяди (а дядя мой был на охоте и ловле) и проспал
эту ночь. А когда наступило утро, я стал размышлять о прошлой ночи и о
том, что случилось с моим двоюродным братом, и раскаялся, когда раская-
ние было бесполезно, что сделал это с ними и послушался его, и мне дума-
лось, что это был сон. И я стал спрашивать о сыне моего дяди, но никто
ничего не сообщил мне о нем, и я вышел на кладбище к могилам и принялся
разыскивать ту гробницу, но не узнал ее. Я непрестанно кружил от гробни-
цы к гробнице и от могилы к могиле, пока не подошла ночь, но не нашел к
ней дороги. И я вернулся в замок и не ел и не пил, и мое сердце обеспо-
коилось о сыне моего дяди, так как я не знал, что с ним. Я огорчился ве-
ликим огорчением и лег спать и провел ночь до утра в заботе, а потом я
второй раз пошел на кладбище, думая о том, что я сделал с сыном моего
дяди, и раскаиваясь, что послушал его. Я обошел все могилы, но не узнал
ни могилы, ни гробницы, и почувствовал раскаяние. И в таком положении я
оставался семь дней, так и не зная пути к гробнице, и мое беспокойство
увеличивалось, так что я едва не сошел с ума.
И я нашел облегчение лишь в том, что решил уехать и вернуться к отцу.
Но в тот час, когда я достиг города моего отца, поднялась у городских
ворот толпа людей, и меня скрутили, и я пришел от этого в полное удивле-
ние — я ведь был сыном правителя города, а они слугами моего отца и мои-
ми прислужниками, — и меня охватил великий страх перед ними. И я сказал
в душе: «Глянь-ка, что это случилось с моим отцом?» — и спросил тех, кто
схватил меня, в чем причина этого, но они не дали мне ответа. А через
некоторое время один из них (а он был моим слугою) сказал мне: «Твоего
отца обманула судьба, и войска восстали против него, и везирь убил его и
сел на его место. И мы подстерегали тебя по его приказу».
Они взяли меня, лишившегося сознания от тех вестей, которые я услышал
об отце, и я предстал перед везирем.
А между мною и везирем была старая вражда, и причиною этой вражды бы-
ло вот что. Я очень любил стрелять из самострела, и когда я однажды сто-
ял на крыше моего дворца, на крышу дворца везиря вдруг спустилась птица,
а везирь тоже стоял там. Я хотел ударить птицу, и вдруг пуля пролетела
мимо и попала в глаз везирю и выбила его, по воле судьбы и рока, подобно
тому, как говорится в одном древнем изречении:
Мы шли по тропе, назначенной нам судьбою,
Начертан кому судьбой его путь — пройдет им;
Кому суждено в одной из земель погибнуть,
Не встретит тот смерть в земле другой наверно.
И когда у везиря был выбит глаз, — продолжал календер, — он не мог
ничего сказать, так как мой отец был царем города, и вот причина вражды
между мной и им. И когда я встал перед ним со скрученными руками, он ве-
лел отрубить мне голову, и я спросил его: «За какой грех ты меня убива-
ешь?» И везирь отвечал: «Какой грех больше этого?» — и показал на свой
выбитый глаз. «Я сделал это нечаянно», — сказал я, и везирь воскликнул:
«Если ты сделал это нечаянно, то я сделаю это нарочно!» Потом он сказал:
«Подведите его!» И меня подвели к нему, и он протянул палец к моему пра-
вому глазу и вырвал его, и с того времени я стал кривым, как вы меня ви-
дите. После этого он велел скрутить мне руки и положить меня в сундук и
сказал палачу: «Возьми его, обнажи свой меч, отправляйся с ним за город
и убей его. Пусть его съедят звери и птицы!» И палач вынес меня и, выйдя
из города в пустыню, вынул меня из сундука, а у меня были скручены руки
и скованы ноги. Палач хотел Завязать мне глаза и после того убить меня,
но я горько заплакал, так что довел его до слез, и, посмотрев на него, я
сказал такие стихи:
«Считал я кольчугой вас надежной в защиту мне
От вражеских стрел; но вы лишь были концами их.
А я-то рассчитывал при всякой беде на вас,
Когда не могла помочь деснице шуйца моя.
Оставьте вдали вы то, что скажут хулители,
И дайте врагам моим метать в меня стрелами.
А если не станете от них охранять меня,
Молчите, не действуйте им в пользу иль мне во вред. —
И произнес:
Не мало друзей считал для себя щитом я.
И были они, но только врагам, щитами.
И думалось мне, что меткие стрелы это.
И были они, но только во мне, стрелами».
А когда палач услышал мои стихи (а он был палачом у моего отца, и тот
оказывал ему милости), он воскликнул: «О господин мой, как же мне сде-
лать, я ведь подневольный раб!» Но потом он сказал мне: «Спасай свою
жизнь и не возвращайся в эту землю, не то погибнешь сам и меня погубишь,
подобно тому, как сказал поэт:
Спасай свою жизнь, когда поражен ты горем,
И плачет пусть дом о том, кто его построил.
Ты можешь найти страну для себя другую,
Но душу себе другую найти не можешь.
Дивлюсь я тому, кто в доме живет позора,
Коль земли творца в равнинах своих просторны.
По важным делам гонца посылать не стоит:
Сама лишь душа добра для себя желает.
И шея у львов крепка потому лишь стала,
Что сами они все нужное им свершают».
Я поцеловал палачу руку и не верил в спасение, и потеря глаза каза-
лась мне ничтожной, раз я спасся от смерти. Я отправился в путь и достиг
города своего дяди и сообщил ему о том, что случилось с моим отцом и со
мною, когда мне вырвали глаз, и мой дядя горько заплакал и воскликнул:
«Ты прибавил заботу к моей заботе и горе к моему горю: твой двоюродный
брат пропал, и я уже несколько дней не знаю, что с ним случилось, и ник-
то мне ничего не сообщает о нем». И он так заплакал, что лишился чувств,
и я опечалился о нем великой печалью. Он хотел приложить к моему глазу
лекарство, но увидел, что он стал пустой впадиной, и воскликнул: «О дитя
мое, ты заплатил глазом, но не душой!» И я не мог смолчать о моем двою-
родном брате, который был его сыном, и сообщил ему обо всем, что случи-
лось, и мой дядя очень обрадовался тому, что я сказал, услышав весть о
своем сыне. «Пойдем, покажи мне гробницу», — сказал он, а я ответил:
«Клянусь Аллахом, о дядя, я не знаю, в каком она месте! Я ходил после
этого несколько раз и искал ее, но не знаю, где она находится».
Потом я пошел с моим дядей на кладбище и посмотрел направо и налево и
узнал гробницу. И я сильно обрадовался, и мой дядя тоже, и я вошел с ним
в гробницу и, убрав землю, поднял плиту и спустился с моим дядей па
пятьдесят ступенек, и когда мы достигли конца лестницы, вдруг на нас по-
шел дым и затемнил нам зрение, и тогда мой дядя произнес слова, говоря-
щий которые не смутится: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого,
великого!» И мы пошли, и вдруг видим помещение, наполненное мукою, кру-
пами и съестными припасами и прочим, а посреди покоя мы увидали занавес-
ку, спущенную над ложем. И мой дядя посмотрел на ложе и увидел своего
сына и женщину, спустившуюся с ним, которые лежали обнявшись, и они
превратились в черный уголь, словно были брошены в ров с огнем. И, увидя
это, мой дядя плюнул в лицо своему сыну и воскликнул:
«Ты заслужил это, о кабан! Таково наказание в здешней жизни, а оста-
ется наказание в жизни будущей, и оно сильней и мучительней…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что календер рассказывал женщине, а все собравшиеся, и
Джафар, и халиф слушали. «Потом мой дядя ударил своего сына башмаком, —
продолжал календер, — (а тот лежал в виде черного угля), и я удивился
его поступку и опечалился о моем двоюродном брате: как это он стал,
вместе с женщиной, черным углем. И я сказал: «Ради Аллаха, о дядя, об-
легчи скорбь твоего сердца! Мое сердце и ум обеспокоены, и я скорблю о
том, что случилось с твоим сыном, который превратился в черный уголь
вместе с этой женщиной. Не довольно ли с них того, что сталось с ними, а
ты еще бьешь его башмаком!»
«О сын моего брата, — отвечал мой дядя, — мой сын с самого детства
был влюблен в свою сестру, и я запрещал ему быть с нею, и говорил в ду-
ше: «Они еще маленькие!» Когда же он вырос, между ними случилась мер-
зость, и я услышал об этом и не поверил, но все же взял и накричал на
него как следует, и сказал ему: «Остерегайся таких мерзких поступков,
которых никто не совершал ни до тебя, ни после тебя, а иначе мы будем
опозорены и опорочены среди царей до самой смерти, и весть о нас разгла-
сится путешественниками! Берегись совершить подобный поступок! Я разгне-
ваюсь и убью тебя!» Потом я отделил его от сестры, и сестру отделил от
него, но проклятая любила его сильной любовью, и дьявол взял над ними
власть и украсил в их глазах их поступки. Увидев, что я отделил от него
сестру, мой сыч вырыл для себя это помещение под землей и выровнял его и
перенес туда, как ты видишь, съестные припасы. И он обманул мою бди-
тельность и, когда я был на охоте, пришел в это место, но преистинный
возревновал к нему и к ней и сжег их, а наказание в будущей жизни еще
сильнее и мучительней».
Он заплакал, и я заплакал вместе с ним, и он посмотрел на меня и ска-
зал: «Ты мой сын вместо него!» И я поразмыслил немного о жизни земной и
ее превратностях, и о том, как везирь убил моего отца и сел на ею место
и вырвал мне глаз, и о диковинных событиях, что исполнились с моим двою-
родным братом, и потом я заплакал, и мой дядя заплакал вместе со мной.
Затем мы поднялись наверх и опустили плиту и насыпали землю на место
и сделали могилу такой, как она была прежде, и возвратились в наше жили-
ще. Но не успели мы усесться, как услышали звуки барабанов, труб и ли-
тавр и бряцание оружия храбрецов, и крики людей, и лязг удил, и конское
ржание, и мир покрылся мраком и пылью из-под копыт коней. И наш ум сму-
тился, и мы не знали, в чем дело, и спросили о том, что случилось, и нам
сказали: «Везирь, который захватил царство твоего отца, собрал солдат и
снарядил войско и нанял кочевых рабов и пришел к нам с войском, много-
численным, как пески, которого не счесть и не одолеть никому. Они ворва-
лись в юрод внезапно, и жители не могли устоять и отдали им город». И
мой дядя погиб, а я убежал в конец юрода и подумал: «Если я попаду ему в
руки, он убьет меня!» И печали мои множились и возобновились, и я поду-
мал о событиях, происшедших с моим отцом и дядей, и о том, что теперь
делать, и сказал себе: «Если я появлюсь, жители города и войска моего
отца меня узнают, и будет мне смерть и гибель». И я нашел спасение лишь
в том, чтобы обрить усы и бороду, и, сбросив их и переменив платье, вы-
шел из города и направился в этот город, надеясь, что, может быть,
кто-нибудь проведет меня к повелителю правоверных, наместнику господа на
земле, которому я мог бы рассказать и изложить свое дело и то, что со
мной случилось.
Я достиг этого города в сегодняшний вечер и остановился, недоумевая,
куда идти, и вдруг вижу, стоит этот календер. И я приветствовал его и
сказал ему: «Чужеземец!» Он отвечал: «И я тоже чужеземец!» И когда мы
так стояли, вдруг подошел наш товарищ, вот этот третий, и поздоровался с
нами и сказал нам: «Чужеземец!» — и мы отвечали: «И мы тоже чужеземцы».
И мы пошли, и мрак налетел на нас, и судьба привела нас к вам. Вот при-
чина того, что я обрил бороду и усы и что мне вырвали глаз.
«Пригладь свою голову и иди», — сказала ему женщина, но календер
воскликнул: «Не уйду, пока не услышу рассказ других!» И все удивились
его истории, и халиф сказал Джафару: «Клянусь Аллахом, я не видел и не
слышал чего-либо подобного тому, что случилось с этим календером!»
Тогда выступил вперед второй календер и поцеловал Землю и сказал: «О
госпожа моя, я не родился кривым, и со мной случилась удивительная исто-
рия, которая, будь она написана иглами в уголках глаза, послужила бы на-
зиданием для поучающихся. Я был царем, сыном царя, и читал Коран соглас-
но семи чтениям и читал книги и излагал их старейшинам наук и изучал
науку о звездах и слова портов и усердствовал во всех науках, пока не
превзошел людей моего времени, и мой почерк был лучше почерка всех пис-
цов. И слава обо мне распространилась по всем областям и странам и дошла
до всех царей, и обо мне услышал царь Индии и послал к моему отцу, тре-
буя меня, и отправил отцу подарки и редкости, подходящие для царей. И
мой отец снарядил меня с шестью кораблями, и мы плыли по морю целый ме-
сяц, и, достигши берега, мы вывели коней, которые были с нами на кораб-
ле, и нагрузили подарками десять верблюдов и немного прошли. И вдруг, я
вижу, поднялась и взвилась пыль, так что застлала края земли, и через
час дневного времени пыль рассеялась, и из-за нее появились пятьдесят
всадников — хмурые львы, одетые в железо. И мы всмотрелись в них и видим
— это кочевники, разбойники на дороге, и когда они увидели, что нас мало
и с нами десять верблюдов, нагруженных подарками для царя Индии, они ри-
нулись на нас и выставили перед нами острия своих копий. И мы сделали им
знаки пальцами и сказали им: «Мы посланцы великого царя Индии, не оби-
жайте же нас!» Но они ответили: «Мы не на его Земле и не под его
властью», — и они убили часть слуг, а остальные бежали, и я бежал, после
того как был тяжело ранен. Кочевники отобрали у меня деньги и подарки,
бывшие с нами, а я не знал, куда мне направиться, и был я велик и сде-
лался низким. Я шел, пока не пришел к вершине горы, и приютился в пещере
до наступления дня, и продолжал идти, пока не достиг города, безопасного
и укрепленного, от которого отвернулся холод зимы и обратилась к нему
весна с ее розами. И цветы в нем взошли, и реки разлились, и защебетали
в нем птицы, как сказал о нем поэт, описывая его:
Во граде том для живущих нет ужаса,
И дружбою безопасность с ним связана,
И сходен он с дивным садом разубранным,
И жителям очевидна красота его.
Я обрадовался, что достиг этого города, так как утомился от ходьбы, и
меня одолела забота, и я пожелтел, и мое состояние расстроилось, так что
я не знал, куда мне идти. И я проходил мимо портного, сидевшего в лавке,
и приветствовал его, и он ответил на мое приветствие, сказавши: «Добро
пожаловать!» — и был со мною приветлив и обласкал меня и спросил, почему
я на чужбине. И я рассказал ему, что со мной случилось, с начала до кон-
ца. Портной огорчился за меня и сказал: «О юноша, не открывай того, что
с тобою, — я боюсь для тебя зла от царя этого города: он величайший враг
твоего отца и имеет повод мстить ему».
Потом он принес мне еду и напитки, и я поел, и он поел со мною, и я
беседовал с ним весь вечер. Он отвел мне место рядом со своей лавкой и
принес нужную мне постель и одеяло, и я провел у него три дня, а потом
он спросил: «Не знаешь ли ты ремесла, чтобы им зарабатывать?» — «Я зако-
новед, ученый, писец, счетчик и чистописец», — ответил я, но портной
сказал мне: «На твое ремесло нет спроса в наших землях, и у нас в городе
нет никого, кто бы знал грамоту или иную науку, кроме наживы». — «Кля-
нусь Аллахом, — сказал я, — я ничего не Знаю сверх того, о чем я сказал
тебе». Тогда портной сказал: «Затяни пояс, возьми топор и веревку и руби
дрова в равнине. Кормись этим, пока Аллах не облегчит твою участь, и не
дай им узнать, кто ты, — тебя убьют». Он купил мне топор и веревку и от-
дал меня кому-то из дровосеков, поручив им обо мне заботиться, и я вышел
с ними и рубил дрова целый день. И я принес на голове вязанку и продал
ее за полдинара, и часть его я проел, а часть оставил, и я провел в та-
ком положении целый год.
А через год я однажды пришел, по своему обычаю, на равнину и углубил-
ся в нее и увидел рощу, где было много дров. И я вошел в эту роту и,
найдя толстый корень, стал его окапывать и удалил с него землю, и тут
топор наткнулся на медное кольцо, и я очистил его от земли, и вдруг вижу
— оно приделано к деревянной опускной двери! Я поднял ее, и под ней ока-
залась лестница, и я сошел по этой лестнице вниз и увидел дверь и, войдя
в нее, очутился во дворце, прекрасно построенном, с высокими колоннами.
А во дворце я нашел молодую женщину, подобную драгоценной жемчужине,
разгоняющую в сердце горе, заботу или печаль, чьи речи утоляют скорби и
делают безумным умного и рассудительного, — высокую ростом, с крепкой
грудью, нежными щеками, благородным обликом и сияющим цветом лица, и лик
ее светил в ночи ее локонов, а уста ее блистали над выпуклостью груди,
подобно тому, как сказал о ней поэт:
Черны ее локоны, и втянут живот ее,
А бедра — холмы песку, и стан — точно ивы ветвь.
И еще:
Четыре тут для того лишь подобраны,
Чтоб сердце мне в кровь изранить и кровь пролить:
Чела ее свет блестящий и пряди ночь,
И розы ланит прелестных, и тела блеск.
И, посмотрев на нее, я пал ниц перед ее творцом, создавшим ее столь
красивой и прелестной, а девушка взглянула на меня и сказала: «Ты кто
будешь: человек или джин?» — «Человек», — сказал я, и она спросила: «А
кто привел тебя в это место, где я провела уже двадцать пять лет и ни-
когда не видала человека?» И, услышав ее слова (а я нашел их сладостны-
ми, и она захватила целиком мое сердце), я сказал ей: «О госпожа моя,
меня привели сюда мои звезды для того, чтобы рассеять мою скорбь и Забо-
ту». И я рассказал ей, что со мною случилось, от начала до конца, и она
огорчилась моим положением и заплакала и сказала: «Я тоже расскажу тебе
свою историю. Знай, что я дочь царя ЭФатамуса, владыки Эбеновых остро-
вов. Он выдал меня за сына моего дяди, и в ночь, когда меня провожали к
жениху, меня похитил нфрит по имени Джирджис нбн Раджмус, внук тетки Иб-
лиса, и улетел со мною и опустился в этом месте и перенес сюда все,
что мне было нужно из одежд, украшений, материй, утвари, кушаний и на-
питков и прочего. И каждые десять дней он приходит ко мне один раз и
спит здесь одну ночь, а потом уходит своей дорогой, так как он взял меня
без согласия своих родных. И он условился со мною, что, если мне что-ни-
будь понадобится ночью или днем, я коснусь рукою этих двух строчек, на-
писанных на нише, и не успею убрать руку, как увижу его подле себя. Се-
годня четыре дня, как он приходил, и до его прихода осталось шесть дней.
Не хочешь ли ты провести у меня пять дней и потом уйти, за день до его
прихода?» — «Хорошо, — сказал я, — прекрасно будет, если оправдаются
грезы!»
И она обрадовалась и поднялась на ноги и, взяв меня За руку, провела
через сводчатую дверь и прошла со мною в баню, нарядную и красивую. И,
увидев ее, я снял с себя одежду, и женщина тоже сняла, и я вымылся и вы-
шел, а она села на скамью и посадила меня рядом с собою. Потом она при-
несла мне сахарной воды с мускусом и напоила меня, а затем подала мне
еды, и мы поели и поговорили. А после этого она сказала: «Ляг и отдохни,
ты ведь устал». Я лег, о госпожа моя, и забыл о том, что со мной случи-
лось, и поблагодарил ее. А проснувшись, я увидел, что она растирает мне
ноги, и помолился за нее, и мы сели и немного поговорили. И она сказала:
«Клянусь Аллахом, моя грудь был стеснена, так как я здесь одна под зем-
лей и двадцать пять лет никого не видала, кто бы со мною поговорил. Хва-
ла Аллаху, который послал тебя ко мне! О юноша, не хочешь ли ты вина?» —
спросила она потом, и я сказал: «Подавай!» И тогда она направилась в
кладовую и вынесла старого, запечатанного вина. И она расставила зелень
и проговорила:
«Если б ведом приход ваш был, мы б устлали
Кровью сердца ваш путь и глаз чернотою.
И постлали б ланиты вам мы навстречу,
Чтоб лежала дорога ваша по векам».
Когда она окончила стихи, я поблагодарил ее, и любовь к ней овладела
моим сердцем, и моя грусть и забота покинули меня, и мы просидели за бе-
седой до ночи, и я провел с нею ночь, равной которой не видел в жизни. А
утром мы проснулись и прибавляли радость к радости до полудня, и я на-
пился до того, что перестал себя сознавать. И я встал, покачиваясь нап-
раво и налево, и сказал ей: «О красавица, пойдем, я тебя выведу из-под
земли и избавлю от этого джинна!» Но женщина засмеялась и воскликнула:
«Будь доволен и молчи! Из каждых десяти дней день будет ифриту, а девять
будут твои»». И тогда я воскликнул, покоренный опьянением: «Я сию минуту
сломаю эту нишу, на которой вырезана надпись, И пусть ифрит приходит,
чтобы я убил его! Я привык убивать ифритов!»
И, услышав мои слова, женщина побледнела и воскликнула: «Ради Аллаха,
не делай этого! — и произнесла:
Если дело несет тебе злую гибель,
Воздержаться от дел таких будет лучше. —
А потом сказала:
К разлуке стремящийся, потише! —
Ведь конь ее резв и чистой крови.
Терпи! Ведь судьба всегда обманет,
И дружбы конец — всегда разлука»
Но когда она окончила говорить стихи, я не обратил на ее слова внима-
ния и сильно ударил ногою о пишу…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала тринадцатая ночь, она сказала: «Дошло до мен», о
счастливый царь, что второй календер говорил женщине: «И когда я ударил
ногою о нишу, о госпожа моя, я не успел очнуться, как везде потемнело и
загремело и заблистало, и земля затряслась, и небо покрыло землю, и
хмель улетел у меня из головы, и я спросил: «Что случилось?» И женщина
воскликнула: «Ифрит пришел к нам! Не предостерегала ли я тебя от этого?
Клянусь Аллахом, ты погубил меня! Спасай свою душу и поднимись там, где
ты пришел!»
И от сильного страха я забыл свой топор и башмак, и когда я поднялся
на две ступеньки и оглянулся, чтобы посмотреть, земля вдруг раздалась, и
из-под нее появился ифрит гнусного вида и сказал: «Что это за сотрясе-
ние, которым ты меня встревожила? Что с тобой случилось?» — «Со мной не
случилось ничего, — ответила женщина. — У меня только стеснилась грудь,
и мне захотелось выпить вина, чтобы моя грудь расправилась, и я выпила
немного и встала за нуждой, но голова у меня была тяжелая, и я упала на
нишу». — «Ты лжешь, шлюха!» — воскликнул ифрит и осмотрелся в помещении
направо и налево, и увидел башмак и топор, и воскликнул: «Это явно при-
надлежит человеку! Кто к тебе приходил?» А женщина ответила: «Я только
сейчас увидела это! Они, вероятно, зацепились за тебя». — «Это бессмыс-
ленные речи, и ими меня не проведешь, о блудница», — сказал ифрит и, об-
нажив женщину, он растянул ее между четырех кольев и принялся ее мучить
и выпытывать у нее, что произошло.
И мне было не легко слышать ее плач, и я поднялся по лестнице, дрожа
от страха, а добравшись до верху, я опустил дверь, как она была, и прик-
рыл ее землею. И я до крайности раскаивался в том, что сделал, и вспоми-
нал эту женщину и ее красоту и то, как ее мучил этот проклятый, с кото-
рым она провела уже двадцать пять лет, и что с ней случилось из-за меня
одного. И я размышлял о моем отце и его царстве и о том, как я стал дро-
восеком, и как после ясных дней моя жизнь замутилась. Я заплакал и про-
изнес такой стих:
«И если судьба тебя поразит, то знай:
Сегодня легко тебе, а завтра труднее жить».
И я пошел и пришел к моему товарищу-портному и увидел, что, ожидая
меня, он мучается, как на горячих сковородках. «Вчерашнюю ночь мое серд-
це было с тобою, — сказал он, — и я боялся, что тебя постигла беда от
дикого зверя или чего другого. Слава Аллаху за твое спасение!» И я поб-
лагодарил его за его заботливость и пошел в свою комнату и стал раздумы-
вать о том, что со мной случилось, и упрекая себя за свою болтливость и
за то, что толкнул ту нишу ногой.
И когда я так раздумывал, вдруг вошел ко мне мой друг-портной и ска-
зал мне: «О юноша, на дворе старик персиянин, который спрашивает тебя, и
с ним твой топор и твой башмак. Он принес их дровосекам и сказал им: «Я
вышел, когда муэдзин призывал на утреннюю молитву, и наткнулся на
эти вещи и не знаю, чьи они. Укажите мне, где их владелец?» И дровосеки
указали ему на тебя, узнав твой топор, и он сидит в моей лавке. Выйди же
к нему, поблагодари его и возьми твой топор и твой башмак».
И, услышав эти слова, я побледнел и расстроился, и в это время земля
в моей келье вдруг раздалась и появился персиянин, и оказалось, что это
ифрит. Он пытал ту женщину крайней пыткой, но она ни в чем ему не приз-
налась, и тогда он взял топор и башмак и сказал ей: «Если я Джирджис из
потомства Ибдиса, то я приведу владельца этого топора и башмака!» И он
пришел с такой уловкой к дровосекам и вошел ко мне и, не дав мне сроку,
похитил меня и полетел и поднялся и опустился и погрузился под землею, а
я не сознавал самого себя. Потом он вошел со мной во дворец, где я был,
и я увидел ту женщину, которая лежала, растянутая между кольями и обна-
женная, и кровь стекала с ее боков. И из глаз моих полились слезы, а
искрит взял эту женщину и сказал ей: «О развратница, не это ли твой воз-
любленный?» Но женщина посмотрела на меня и сказала: «Я его не знаю и не
видела его раньше этой минуты». — «И после такой пытки ты не призна-
ешься!» — воскликнул ифрит. И женщина сказала: «Я в жизни его не видела,
и Аллах не позволяет мне на него солгать». — «Если ты его не знаешь, —
сказал ифрит, — возьми этот меч и сбей ему голову». И она взяла меч и
подошла ко мне и встала у меня в головах, а я сделал ей знак бровью, и
слезы текли у меня по щекам. И она поняла мой знак и мигнула мне и ска-
зала: «Все это ты с нами сделал!» А я сказал ей знаками: «Сейчас время
прощения», — и язык моего положения говорил:
«Мой взгляд на уста мои вещает, и ясно вам,
И страсть объявляет то, что в сердце скрываю я.
Когда же мы встретились, и слезы лились мои,
Безгласен я сделался, но взор мой о вас вещал.
Она указала мне, и понял я речи глаз,
И пальцем я дал ей знак, и был он понятен.
И все, что нам надобно, бровями мы делаем;
Молчим мы, и лишь любовь за нас говорит одна».
И когда я окончил стихи, о госпожа моя, девушка выронила из рук меч и
воскликнула: «Как я отрублю голову тому, кого я не знаю и кто мне не
сделал зла? Этого не позволяет моя вера!» И она отошла назад, а ифрит
сказал: «Тебе не легко убить твоего возлюбленного, так как он проспал с
тобой ночь, и ты терпишь такую пытку и не хочешь признаться! Но лишь
сходное сочувствует сходному!» После этого ифрит обратился ко мне и ска-
зал: «О человек, а ты не знаешь эту женщину?» — «А кто она такая? — ска-
зал я. — Я совершенно ее не видел до этого времени». — «Так возьми меч и
скинь ей голову, и я дам тебе уйти и не стану тебя мучить и удостове-
рюсь, что ты ее совершенно не знаешь», — сказал ифрит. «Хорошо», — отве-
тил я и, взяв меч, с живостью выступил вперед и поднял руку. И женщина
сказала мне бровью: «Я не погрешила перед тобой, — так ли ты воздашь
мне?» И я понял, что она сказала, и сделал ей знак, означающий: «Я вы-
куплю тебя своей душой». А язык нашего положения написал:
«Как часто влюбленные взором своим
Любимой о тайнах души говорят,
И взоры их глаз говорят им: «Теперь
узнал я о том, что случилось с тобой».
Как дивны те взгляды любимой в лицо,
Как чудно хорош изъясняющий взор!
Вот веками пишет один, а другой
Зрачками читает посланье ею».
И из моих глаз полились слезы, и я бросил из рук меч и сказали «О
сильный ифрит и могучий храбрец! Если женщина, которой недостает ума и
веры, не сочла дозволенным скинуть мне голову, как может быть дозволено
мне обезглавить ее, когда я ее в жизни не видел? Я не сделаю этого ни-
когда, хотя бы мне пришлось выпить чашу смерти и гибели». — «Вы знаете,
что между вами было дело! — вскричал ифрит, — и я покажу вам последствия
ваших дел!» И, схватив меч, он ударил женщину по руке и отрубил ее и за-
тем ударил по другой и отрубил ее, и он отсек ей четыре конечности че-
тырьмя ударами, а я смотрел на это и был убежден, что умру. И женщина
сделала мне знак глазами, как бы прощаясь, а ифрит воскликнул: «Ты пре-
любодействуешь глазами!» — и, ударив ее, отмахнул ей голову. После этого
ифрит обратился ко мне и сказал: «О человек, по нашему закону, если жен-
щина совершила блуд, нам дозволено ее убить, а я похитил эту женщину в
ночь ее свадьбы, когда ей было двенадцать лет, и она не знала никого
кроме меня, и каждые десять дней я на одну ночь приходил к ней и являлся
в образе персиянина. И убедившись, что она меня обманула, я убил ее, а
что до тебя, то я не уверен, что ты обманул меня с нею, но я никак не
могу оставить тебя невредимым. Выскажи же мне свое желание».
И я обрадовался до крайности, о госпожа, и спросил: «Чего же мне по-
желать от тебя?» И ифрит ответил: «Выбирай, в какой образ тебя обратить:
в образ собаки, осла пли обезьяны». И я сказал, жаждая, чтоб он простил
меня: «Клянусь Аллахом, если ты меня простишь, Аллах простит тебя за то,
что ты простил мусульманина, который не сделал тебе зла». И я умолял его
упорнейше с мольбой и плакал перед ним и говорил: «Я несправедливо оби-
жен». Но ифрит воскликнул: «Не затягивай со мною твои речи! Я не далек
от того, чтобы убить тебя, но я предоставляю тебе выбор». — «О ифрит, —
сказал я, — тебе более подобает меня простить. Прости меня, как внушив-
ший зависть простил завистнику». — «А как это было?» — спросил ифрит.