Рассказ о везире Нур-ад-дине и его брате

Знай, о повелитель правоверных, — начал Джафар, — что в минувшие вре-
мена был в земле египетской султан, справедливый и верный, который любил
бедняков и проводил время с учеными; и у него был везирь, умный и опыт-
ный, сведущий в делах и управлении. Он был дряхлый старик и имел двух
детей, подобных двум лунам, которым не было равных по красоте и прелес-
ти; и имя старшего было Шамс-ад-дин Мухаммед, а младшего звали
Нур-ад-дин Али. И младший больше старшего выделялся красотою и пре-
лестью, так что даже в некоторых странах прослышали о нем и приезжали в
земли этого султана, чтобы посмотреть на его красоту.
И случилось так, что отец их умер, и султан опечалился о нем и обра-
тил внимание на его детей, и приблизил их к себе, и наградил их, и ска-
зал им: «Вы на месте вашего отца, пусть же не смущается душа ваша». И
они обрадовались и поцеловали перед ним землю и принимали соболезнования
по отцу до истечения месяца, а потом вступили в должность везиря, и
власть оказалась в их руках, как была в руках их отца, и когда султан
хотел путешествовать, один из них уезжал с ним.
И случилось в одну ночь из ночей (а ехать с султаном надо было стар-
шему), что они разговаривали, и вот старший сказал младшему: «О брат
мой, я хочу, чтобы мы с тобой женились в один вечер». — «Делай, что хо-
чешь, о брат мой, я согласен с тем, что ты говоришь», — отвечал младший,
и они согласились на этом, а потом старший сказал своему брату: «Если
определит так Аллах, мы возьмем в жены двух девушек и войдем к ним в од-
ну и ту же ночь, и они родят в один день, и если Аллах пожелает, твоя
жена принесет мальчика, а моя — девочку, и мы поженим их друге другом, и
они станут мужем и женой». — «О брат мой, — спросил тогда Нур-ад-дин, —
что ты возьмешь от моего сына в приданое за твою дочь?» И Шамсад-дин от-
вечал: «Я возьму за мою дочь у твоего сына три тысячи динаров, три сада
и три деревни, и если юноша составит брачную запись без этого — не будет
хорошо». — «Что это за условие для приданого моего сына? — воскликнул
Нур-ад-дин, услышав эти слова. — Не знаешь ты, что ли, что мы братья и
что мы оба, по милости Аллаха, везири и занимаем одно и то же место? Те-
бе бы следовало предложить твою дочь моему сыну без приданого, а если
уже приданое необходимо, назначить скольконибудь, напоказ людям. Ты же
знаешь, что мужской пол достойней женского, а мое дитя мужского пола, и
нас будут вспоминать из-за него в противоположность твоей дочери». — «А
что же в ней плохого?» — спросил Шамс-аддин. И Нур-ад-дин сказал: «Нас
не будут поминать ради нее среди эмиров. Но ты хочешь поступить со мной
так же, как кто-то поступил с другим. Говорят, что кто-то пришел к одно-
му своему другу и обратился к нему с просьбой, и тот сказал: «Во имя Ал-
лаха, мы удовлетворим твою просьбу, но только завтра». И тогда просивший
в ответ произнес:
«Бывает, когда нужда до завтра отсрочена,
Понятливый знает уж, что прогнан бесславно он».
«Я вижу, ты дуришь и превозносишь своего сына над моей дочерью, —
сказал ему Шамс-ад-дин. — Без сомнения, ты скудоумен и нет в тебе учти-
вости. Ты упоминаешь о разделении везирства, но я допустил тебя быть со
мной везирем только из жалости к тебе, чтобы ты мне помогал и был мне
пособником и чтобы не огорчить тебя. И раз ты говоришь подобные слова,
клянусь Аллахом, я не отдам свою дочь за твоего сына, хотя бы ты дал
столько золота, сколько она весит».
И Нур-ад-дин, услышав слова своего брата, рассердился и воскликнул:
«Я тоже не женю своего сына на твоей дочери». Шамс-ад-дин сказал: «Я не
соглашусь, чтобы оп был ее мужем! Если бы мне не надо уезжать, я бы про-
учил тебя как следует, но когда я вернусь из поездки, смотри! Я покажу
тебе, чего требует мое достоинство!»
Услышав слова своего брата, Нур-ад-дин исполнился ярости, и все в ми-
ре исчезло для него, но он скрыл, что с ним происходит, и каждый из них
провел ночь в отдалении от другого. А когда настало утро, султан высту-
пил в путь и поехал в Гизе [40] направляясь к пирамидам, и везирь
Шамс-ад-дин сопутствовал ему.
Что же касается до его брата Нур-ад-дина, то он провел эту ночь в на-
исильнейшем гневе, а когда наступило утро, он встал, совершил утреннюю
молитву и отправился в свою сокровищницу и взял оттуда маленький мешок,
который наполнил золотом. И он вспомнил слова своего брата и свое униже-
ние перед ним и произнес такие стихи:
«Постранствуй — в пути найдешь замену покинутым.
Работай — ведь лишь в труде жизнь кажется сладкою,
Ни чести, ни счастья я не вижу на родине,
Лишь горе, — смени же край родной на чужбину ты.
Я вижу, что портится вода неподвижная:
Течет коль — вкусна она, когда ж не течет — дурна.
Если бы не пряталась луна, то не стали бы
Всечасно искать ее глаза наблюдающих»
Не выйдя из логова, не встретит добычи лев.
И только расставшись с луком, в цель попадет стрела»
И золото, точно прах, лежит в своих россыпях,
А дерево райское на родине — как дрова.
Иное в чужой стране желанным является,
Иное в чужой стране дает больше золота»».
А окончив эти стихи, Нур-ад-дин приказал одному из своих слуг осед-
лать нубийского мула стеганым седлом (а это был мул пегий, со спиной вы-
сокой, словно возведенный купол, с золотым седлом и стременами из индий-
ской стали и с попоной, достойной Хосроев; и он походил на невесту, с
которой сняли покрывало) и приказал положить на него шелковый чепрак и
молитвенный коврик, а мешок он подвесил под коврик; и потом он сказал
слугам и рабам: «Я хочу прогуляться за городом и поеду в сторону
аль-Кальюбии; [41] я проведу три ночи вне дома, и пусть никто из вас не
следует за мною, у меня стеснение в груди». И он поспешно сел на мула,
захватив с собою немного пищи, и выехал из Каира, направляясь в пустыню;
и не настал еще полдень, как он уже приехал в город Бельбейс. И он сошел
с мула и отдохнул и дал передохнуть мулу, и добыв в Бельбейсе немного
пищи, съел ее, а потом захватил из Бельбейса еды и корма для мула и нап-
равился в пустыню.
И когда наступила ночь, он уже въехал в город, называемый ас-Саидия
[42], и остался там на ночь и поел немного еды, а потом он положил под
голову мешок, расстелил ковер и лег спать в помещении почтовой станции,
и его одолевал гнев.
И он провел ночь в этом месте, а когда настало утро, он сел на мула и
погонял его, пока не прибыл в город Халеб [43], и остановился на каком-то
постоялом дворе. И он провел там три дня и отдохнул и дал отдых мулу и
погулял, а потом решил ехать дальше и сел на мула и выехал, не зная, ку-
да направиться. И он ехал до тех пор, пока но достиг города Басры, сам
того не зная, и остановился на постоялом дворе. И он снял с мула мешок и
расстелил ковер и отдал мула в сбруе привратнику, чтобы он поводил его.
И привратник взял мула и стал его водить.
И случилось так, что везирь Басры сидел у окна своего дворца и увидел
мула и пенную сбрую, которая была на нем, и решил, что это мул из свиты
султана, на каких ездят везири или цари. И он стал думать об этом и при-
шел в недоумение и сказал кому-то из своих слуг: «Приведи ко мне этого
привратника».
И слуга пошел и привел привратника к везирю, и привратник выступил
вперед и поцеловал землю, и везирь (а он был глубокий старец) спросил
привратника: «Кто владелец этого мула и каковы его приметы?» — «О госпо-
дин мой, — отвечал привратник, — владелец этого чада — юноша, прекрасный
чертами; он обладает величием и достоинством и принадлежит к детям куп-
цов». Услышав эти слова привратника, везирь быстро поднялся и отправился
на постоялый двор и приехал к юноше; и когда Нур-ад-дин увидел, что ве-
зирь направляется к нему, он поспешно встал и встретил его и поздоровал-
ся с ним. И везирь приветствовал его, и сошел с коня и обнял Нур-аддина,
и посадил его рядом с собой и сказал: «О дитя мое, откуда ты прибыл и
чего ты хочешь?» — «О владыка, — отвечал Нур-ад-дин, — я прибыл из горо-
да Каира. Я был сыном тамошнего везиря, и отец мой переселился к милости
Аллаха великого». И Нур-ад-дин рассказал везирю о том, что с ним случи-
лось, от начала до конца, и добавил: «Я решил ни за что не возвращаться,
пока не объеду все города и страны».
«О дитя мое, — сказал везирь, услышав его речи, — не слушайся своей
души: ты ввергнешь себя в опасность. Земли в запустении, и я боюсь для
тебя последствий злой судьбы».
Потом он положил мешок Нур-ад-дина на своего мула и, захватив чепрак
и коврик, взял Нур-ад-дина с собой в свой дом. Он поселил его в нарядном
помещении и оказал ему уважение и милость, и почувствовал к нему сильную
любовь, и сказал ему: «О дитя мое, я стал старым человеком, и у меня нет
детей мужского пола, но Аллах послал мне дочь, равную тебе по красоте. Я
не допустил к ней многих женихов, но любовь к тебе запала мне в сердце;
не согласишься ли ты взять мою дочь себе в служанки, чтобы она ходила за
тобою, а ты был ей мужем? Если ты согласен на это, я пойду с тобою к
султану Басры и скажу: «Вот сын моего брата», — и приведу к тому, что ты
будешь назначен везирем на мое место, а я сам стану сидеть дома; я ста-
рый человек».
Услышав слова везиря Басры, Нур-ад-дин опустил голову и сказал: «Слу-
шаю и повинуюсь!» И везирь обрадовался и приказал своим слугам поставить
ему еды и украсить большую приемную комнату, где обычно справлялись
свадьбы эмиров. Потом он собрал своих друзей и пригласил вельмож царства
и басрийских купцов и, когда они явились, сказал им: «У меня был брат,
везирь в египетских землях, и Аллах послал ему двух сыновей, а мне, как
вы знаете, Аллах послал дочку. И мой брат завещал мне выдать мою дочь
замуж за одного из его сыновей, и я согласился на это; и когда настало
время выдавать дочку замуж, он прислал одного из своих сыновей, вот это-
го юношу, что присутствует здесь. И по прибытии его ко мне я решил напи-
сав его брачный договор с моей дочкой, и он войдет в мой дом, так как он
лучше, чем кто-нибудь чужой. А после этого если он захочет, то останется
со мной, а если пожелает уехать, я отправлю его с моей дочерью к его от-
цу».
И все сказали: «Ты отлично решил!» — и посмотрели на юношу, и он им
понравился, когда его увидели. И везирь призвал свидетелей и судей, и
написали брачную запись, и зажгли куренья, и выпили сладкого питья, и
побрызгали розовой водой, и ушли, а везирь велел своим слугам взять
Нур-ад-дина и свести его в баню. И он дал Нур-ад-дину платье из своих
собственных одежд и послал ему полотенца, чашки, курильницы и то, что
ему было нужно; и когда Нур-ад-дин вышел и надел одежду, он стал подобен
луне в четырнадцатую ночь месяца. И, выйдя из бани, Нур-ад-дин сел на
мула и ехал, не останавливаясь, до дворца везиря, и, войдя к везирю, по-
целовал ему руки, и везирь приветствовал его…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двадцать первая ночь

Когда же настала двадцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что везирь поднялся навстречу Нур-ад-дину и приветство-
вал его и сказал: «Войди сегодня вечером к твоей жене, а завтра я отп-
равлюсь с тобою к султану, и я ожидаю для тебя от Аллаха всякого блага».
И Нур-ад-дин поднялся и вошел к своей жене, дочери везиря.
Вот что было с Нур-ад-дином. Что же касается его брата, то он, путе-
шествуя с султаном, отсутствовал некоторое время, а вернувшись, не нашел
брата. И он стал расспрашивать о нем слуг, и ему сказали: «В тот день,
как ты уехал с султаном, он сел на мула, украсив его праздничной сбруей,
и сказал: «Я еду в сторону аль-Кальюбии и пробуду в отсутствии день или
два. Моя грудь стеснилась, пусть никто за мной не следует!» И со дня его
отъезда до сегодняшнего дня мы ничего о нем не слышали».
И Шамс-ад-дин расстроился из-за разлуки с братом и был сильно огорчен
его исчезновением и сказал про себя: «Все это только из-за того, что я
на него накричал в тот вечер! Он принял это к сердцу и уехал путешество-
вать. Непременно надо послать за ним следом!»
И он пошел и осведомил об этом султана, и тот написал грамоты и пос-
лал почтовых гонцов к своим наместникам во всех землях, а Нур-ад-дин за
те двадцать дней, что они отсутствовали, уехал в далекие страны, и его
искали, но не напали на слух о нем и вернулись.
И Шамс-ад-дин отчаялся найти брата и сказал: «Я преступил границы в
своем разговоре с братом относительно брака наших детей. О, если бы это-
го не случилось! Все это произошло по моему малоумиюи непредусмотри-
тельности».
И через короткое время он посватался к дочери одного из каирских куп-
цов и написал брачную запись и вошел к своей жене. И случилось так, что
ночь свадьбы Шамсад-дина и его жены была той ночью, когда Нур-ад-дин во-
шел к своей жене, дочери везиря Басры, — и это произошло по воле Аллаха
великого, дабы осуществился над тварями его приговор.
И стало так, как братья говорили: их жены понесли от них, и жена
Шамс-ад-дина, везиря Каира, родила дочь, лучше которой не было видано в
Каире, а жена Нур-аддина родила мальчика, прекраснее которого не видали
в его время, как сказал о нем поэт:
О, как строен он! Волоса его и чело его
В темноту и свет весь род людской повергают.
Не кори его ты за родинку на щеке его:
Анемоны все точка черная отмечает.
А другой сказал:
Когда красу привели бы, чтоб с ним сравнить,
В смущенье бы опустила краса главу.
А если бы ее спросили: «Видала ль ты
Подобного?» — то сказала б: «Такого? Нет!»
И Нур-ад-дин назвал его Бедр-ад-дином Хасаном, и дед его обрадовался
ему и устроил празднества и трапезы, достойные царских детей. А потом
везирь Басры взял Нурад-дина и привел его к султану, и Нур-ад-дин, по-
дойдя, поцеловал перед ним землю. И был он красноречив, тверд сердцем,
прекрасен и милостив и произнес такие стихи:
«Да будешь вечно счастлив ты, господин!
Да будешь жив, пока живут мрак и свет.
Когда зайдет о помыслах речь твоих,
То пляшет время и рукоплещет рок».
И султан поднялся им навстречу и поблагодарил Нурад-дина за то, что
он сказал, и спросил своего везиря: «Кто этот юноша?» И везирь рассказал
ему его историю с начала до конца и сказал: «Это сын моего брата». —
«Как же он сын твоего брата, а мы ничего о нем не слышали?» — спросил
султан. И везирь сказал: «О владыка султан, у меня был брат, везирь в
египетских землях, и он умер и оставил двух сыновей, и старший сел на
его место везирем, а вот этот, его меньшой сын, прибыл ко мне. А я
раньше поклялся, что выдам свою дочь только За него, и когда он приехал,
я женил его на ней. Он юноша, а я стал дряхлым стариком, и мой слух сде-
лался плох, и ослабла моя сообразительность, и я хотел бы от владыки на-
шего, султана, чтобы он поставил его на мое место. Это ведь мой племян-
ник и муж моей дочери, и он достоин сана везиря, так как обладает вер-
ностью суждения и предусмотрительностью».
И султан посмотрел на Нур-ад-дина, который пришелся ему по сердцу, и
пожаловал ему то, чего хотел везирь. Он выдвинул его в везирстве и при-
казал дать ему великолепное платье, а кроме того, султан велел ему дать
мула из своих личных и назначил ему выдачи и жалованье. И Нур-ад-дин по-
целовал султану руку и отправился с тестем в свое жилище, и оба были до
крайности обрадованы и говорили: «Это счастливый жребий новорожденного
Хасана!» А потом, на следующий день, Нур-ад-дин пошел к царю и поцеловал
землю и произнес:
«Будь же счастлив по-новому каждодневно
И успех знай, хоть строит враг тебе козни!
И да будут все дни твои вечно белы,
Дни тех же, кто враги тебе, — вечно черны!»
И султан приказал ему сесть на везирское место; и Нур-ад-дин сел и
взялся за дела своей службы и стал разбирать случаи с людьми и их тяжбы,
как делают обычно везири, — и султан смотрел на него и удивлялся его по-
ступкам, и уму, и сообразительности, и распорядительности; и он полюбил
его и приблизил к себе. А когда собрание разошлось, Нур-ад-дин пошел до-
мой и рассказал своему тестю о том, что было; и старик обрадовался. И
Нур-ад-дин продолжал оставаться везирем и не покидал султана ни ночью,
ни днем, и султан увеличил ему жалованье и пособия, так что обстоя-
тельства Нур-ад-дина улучшились. И у него появились корабли, ездившие от
его имени с товарами, и оказались рабы и невольники, и он возделал много
имений, орошенных земель и садов.
А когда его сыну Хасану исполнилось четыре года, скончался старый ве-
зирь, отец жены Нур-ад-дина, и Нурад-дин устроил ему великолепный вынос
и похоронил его. А после того Нур-ад-дин занялся воспитанием своего сы-
на; и когда тот окреп и ему исполнилось семь лет, он призвал к нему учи-
теля, и поручил ему научить его читать и дать ему образование и хорошо
воспитать его. И учитель научил его читать и заставил усвоить полезное в
знании, и Хасан повторял Коран в течение многих лет и становился все
красивей и стройней, подобно тому, как сказано:
Вот луна, что в небе красы его полной сделалась,
С анемона щек его солнце светит лучистое.
Красотой он всей целиком владеет, и кажется,
Что созданья все красоту свою у него берут.
И учитель воспитал его во дворце его отца, и Хасан, с тех пор как вы-
рос, не выходил из дворца везиря.
И в один день из дней его отец, везирь Нур-ад-дин, взял его и одел в
платье из числа роскошнейших одежд и, посадив на мула из числа лучших
его мулов, отправился с ним к султану и ввел его к нему. И царь посмот-
рел на Бедр-ад-дина Хасана, сына везиря Нур-ад-дина, который ему понра-
вился, и полюбил его, а жители царства, когда Хасан проехал мимо них в
первый раз, направляясь с отцом к царю, были поражены его красотой и си-
дели на его пути, выжидая, когда он поедет обратно, чтобы взглянуть на
его красоту и прелесть и стройный стан, — как сказано:
Наблюдал однажды, ночной порой, звездочет, и вдруг
Увидал красавца кичливого в одеждах.
И увидел он Близнецов, что щедро рассыпали
Чудеса красот, у него на теле блистающих.
Подарил Сатурн черноту ему его локонов
И от мускуса точки родинок на ланитах.
Яркий Марс ему подарил румянец ланит его,
А Стрелец бросал с лука век его стрелы метко.
Даровал Меркурий великую остроту ем.),
А Медведица — та от взглядов злых охраняла,
И смутился тут звездочет при виде красот его,
И упал он ниц, лобызая землю покорно.
И судья, увидев Хасана, пожаловал его и полюбил и сказал его отцу: «О
везирь, следует и необходимо тебе всегда приводить его с собою!» И ве-
зирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
И Нур-ад-дин вернулся со своим сыном домой, и каждый день он подни-
мался с ним к султану.
А когда мальчик достиг пятнадцати лет, его отец, везирь Нур-ад-дин,
заболел и призвал своего сына и сказал ему: «О дитя мое, знай, что здеш-
ний мир — обитель проходящая, а будущая жизнь вечна. Я хочу дать тебе
коекакие наставления; пойми же, что я скажу тебе, и устреми на это свой
разум».
И он принялся учить его хорошему обхождению с людьми и предусмотри-
тельности, а потом Нур-ад-дин вспомнил брата и родные места и земли и
заплакал о разлуке с любимыми и вытер слезы и произнес такой стих:
«На разлуку вам жалуясь, что мы скажем?
А когда до тоски дойдем — где же путь наш?
Иль пошлем мы гонца за нас с изъяснением?
Но не может излить гонец жалоб страсти.
Иль стерпеть нам? Но может жить ведь влюбленный,
Потерявший любимого, лишь недолю.
Будет жить он в тоске одной и печали.
И ланиты зальет свои он слезами.
О, сокрытый от глаз моих и ушедший,
Но живущий в душе моей неизменно,
Тебя встречу ль? И помнишь ли ты обет мой,
Что продлится, пока текут эти годы?
Иль забыл ты вдали уже о влюбленном,
Что довольно уже слез пролил, изнуренный?
Ах! Ведь если сведет любовь нас обоих,
То продлятся упреки наши не мало».
А окончив говорить стихи и плакать, он обратился к своему сыну и ска-
зал: «Узнай, прежде чем я тебя оставлю, что у тебя есть дядя, везирь в
Каире, которого я покинул и уехал без его согласия. Я хочу, чтобы ты
взял свиток и записал то, что я тебе скажу».
И Бедр-ад-дин Хасан взял бумажный свиток и стал писать на нем, как
сказал ему отец, и Нур-ад-дин продиктовал ему все, что с ним случилось,
от начала до конца. И он записал для него время своей женитьбы и день,
когда он вошел к дочери везиря, а также время своего прибытия в Басру и
встречи с везирем, и то, что ко дню кончины ему было меньше сорока лет.
«И вот мое письмо к нему, и Аллах для него после этого мой преемник, —
закончил он, а затем свернул бумагу и запечатал ее и сказал: О дитя мое,
Хасан, храни это завещание, ибо в этой бумажке указано твое происхожде-
ние и род и племя, и если тебя постигнет какое-нибудь событие, отправ-
ляйся в Египет и спроси там о твоем дяде и узнай дорогу к нему и сообщи
ему, что я умер на чужбине тоскующий».
И Бедр-ад-дин Хасан взял бумагу и свернул ее и зашил в ермолку, между
прокладкой и верхом, и намотал на нее тюрбан, плача о своем отце, с ко-
торым он расставался молодым. Нур-ад-дин сказал ему: «Я дам тебе пять
наставлений. Первое из них: не знайся ни с кем — и спасешься от зла, ибо
спасение в уединении. Не посещай никого и не веди ни с кем дел, — я слы-
шал, как поэт говорил:
Уж не от кого теперь любви ожидать тебе,
И если обидит рок, не будет уж верен друг.
Живи ж в одиночестве и впредь никому не верь.
Я дал тебе искренний совет — и достаточно.
Второе: о дитя мое, не обижай никого, не то судьба тебя обидит.
Судьба один день за тебя, один день против тебя, и земная жизнь — это
заем с возвратом. Я слышал, как поэт говорил:
Помедли и не спеши к тому, чего хочешь ты,
И к людям будь милостив, чтоб милость к себе пришла.
Над всякой десницею десница всевышнего,
И всякий злодей всегда злодеем испытан был.
Третье наставление: блюди молчание, и пусть твои пороки заставят тебя
забыть о пороках других. Сказано: кто молчит — спасется, — а я слышал,
как поэт говорил:
Молчанье красит, безмолвие охраняет нас,
А уж если скажешь — не будь тогда болтливым.
И поистине, если, раз смолчав, ты раскаешься,
То во сказанном ты раскаешься многократно»
Четвертое: о дитя мое, предостерегу тебя, — не пей вина. Вино — нача-
ло всякой ему, вино губит умы. Берегись, берегись, не пей вина, ибо я
слышал, как поэт говорил:
Вино я оставил и пьющих его
И стал для хулящих его образцом.
Вино нас сбивает с прямого пути,
И рту отворяет ворота оно.
Пятое наставление: о сын мой, береги деньги, и они сберегут тебя;
храни деньги — они сохранят тебя. Не трать без меры — будешь нуждаться в
ничтожнейшем из людей. Береги дирхемы — это целительная мазь, ибо я слы-
шал, как кто-то говорил:
Коль деньги мои скудны, никто не дрожит со мной,
А если побольше их — все люди друзья мне.
Как много друзей со мной за щедрость в деньгах дружат
И сколько, когда их нет, меня оставляют!»
И Нур-ад-дин не переставал учить своего сына Бедр-аддина Хасана, пока
не вознесся его дух; и печаль поселилась в его доме, и султан горевал о
нем и все эмиры. И его похоронили.
А Бедр-ад-дин пребывал в печали по своему отцу в течение двух меся-
цев, не садясь на коня, не поднимаясь в диван и не встречаясь с султа-
ном.
И султан разгневался на него и назначил на его меси) кого-то из прид-
ворных и посадил его везирем и приказал ему опечатать дома Нур-ад-дина,
его владенья и поместья; и новый везирь принялся опечатывать все это и
решил схватить его сына, Бедр-ад-дина Хасана, и отвести его к султану,
чтобы тот поступил с ним согласно своему решению.
А среди войска был невольник из невольников покойного везиря, и, ус-
лышав об этом событии, он погнал своею коня и поспешно прибыл к
Бедр-ад-дину Хасану, коюрого он нашел сидящим у дверей своего дома, с
печально опущенной головой и с разбитым сердцем. И невольник сошел с ко-
ня перед Бедр-ад-дином, поцеловал ему руку и сказал: «О господин мой и
сын моего господина, скорее, скорее, пока не постиг тебя рок!» И
Бедр-ад-дин встревожился и спросил: «Что случилось?» И невольник сказал:
«Султан на тебя разгневался и велел схватить тебя, и беда идет к тебе за
мною! Спасай же свою душу!» — «Есть ли у меня еще время войти в дом и
взять с собою кое-что из мирского, чтобы поддержать себя на чужбине?» —
спросил Бедр-ад-дин. И невольник ответил: «О господин мой, поднимайся
сейчас же и брось думать о доме! — и он поднялся и произнес:
Спасай свою жизнь, когда поражены горем,
И плачет пусть дом о том, кто его построил.
Ты можешь найти страну для себя другую,
Но душу себе другую найти не можешь!
Дивлюсь я тому, кто в доме живет позора,
Коль земли творца в равнинах своих просторны.
По важным делам гонца посылать не стоит:
Сама лишь душа добра для себя желает.
И шея у львов крепка потому лишь стала,
Что сами они все нужное им свершают».
И Бедр-ад-дин, услышав слова невольника, закрыл голову полой и вышел
пешком, и, оказавшись за городом, он услыхал, что люди говорят: «Султан
послал своего нового везиря в дом везиря, который скончался, чтобы опе-
чатать его имущество и дома и схватить его сына Бедр-ад-дина Хасана и
отвести его к султану, чтобы тот его убил».
И люди опечалились из-за его красоты и прелести, а Бедр-ад-дин, услы-
шав речи людей, пошел наугад, не зная куда идти, и шел до тех пор, пока
судьба не пригнала его к могиле его отца.
И он вошел на кладбище и прошел среди могил, а потом сел у могилы
своего отца и накинул на голову полу фарджки [44]. А она была заткана зо-
лотыми вышивками, и на ней были написаны такие стихи:
О ты, чей лик блистает так —
Росе подобен и звездам он, —
Да будешь вечно великим ты,
Да не будет славе конца твоей!
И когда он был у могилы своего отца, вдруг подошел к нему еврей, с
виду как будто меняла, с мешком, в котором было много золота, и, прибли-
зившись к Хасану басрийскому, спросил его: «О господин мой, что это ты,
я вижу, расстроен?» — «Я сейчас спал, — ответил Бедрад-дин, — и видел
моего отца, который упрекал меня за то, что я его не навещаю. И я встал
испуганный и побоялся, что день пройдет, а я не навещу его и это будет
мне тяжело». — «О господин мой, — сказал еврей, — твой отец послал ко-
рабли для торговли, и некоторые из них прибыли, и я хочу купить у тебя
груз первого из прибывших кораблей за эту тысячу динаров золотом». И ев-
рей вынул мешок, полный золота, отсчитал оттуда тысячу динаров и отдал
их Хасану, сыну везиря, и сказал: «Напиши мне записку и приложи к пей
печать».
И Хасан, сын везиря, взял бумажку и написал: «Пишущий это, Хасан, сын
везиря, продал Исхаку, еврею, весь груз первого из кораблей его отца,
который придет, за тысячу динаров и получил плату вперед». И еврей взял
бумажку, а Хасан стал плакать, вспоминая, в каком он был величии, и про-
изнес:
«С тех пор как исчезли вы, друзья, — дом не дом мне!
О нет, и соседи мне теперь не соседи.
Теперь не друзья уж те, кого я там видывал,
И звезды небесные уж ныне не звезды.
Вы скрылись и сделали, исчезнув, весь мир пустым,
И мрачны, как скрылись вы, равнины и земли.
О, если бы ворон тот, чей крик нам разлуку нес,
Гнезда не нашел себе и перьев лишился!
Утратил терпенье я в разлуке и изнурен.
О, сколько в разлуки день спадает покровов!
Посмотрим, вернутся ль к нам те ночи, что минули,
И будем ли мы, как встарь, с тобой в одном доме».
И он горько заплакал, и его застигла ночь, и Бедр-аддин приклонил го-
лову к могиле своего отца, и его охватил сон; и взошла луна, и голова
его скатилась с могилы, и он лежал на спине, и лицо его блистало в лучах
месяца.
А в могиле обитали правоверные джинны, и одна джинния вышла и замети-
ла спящего Хасана и, увидав его, изумилась его красоте и прелести и
воскликнула: «Хвала Аллаху! Поистине, этот юноша должен быть из детей
рая!»
И она взлетела в воздух, чтобы полетать кругом, как обычно, и увидела
летящего ифрита, который ее приветствовал, и спросила его: «Откуда ты
летишь?» — «Оттуда», — ответил ифрит. И джинния сказала: «Не хочешь ли
отправиться со мною, взглянуть на красоту юноши, что спит у могилы?» И
ифрит молвил: «Хорошо». И они полетели и спустились у могилы, и джинния
спросила: «Видал ли ты в жизни кого-нибудь прекрасней этого юноши?»
И ифрит посмотрел на юношу и воскликнул: «Хвала тому, на кого нет по-
хожего! Но если хочешь, сестрица, я расскажу тебе о том, что я видел». —
«Что же это?» — спросила джинния. И ифрит сказал: «Я видел девушку, по-
добную этому юноше, в стране египетской: это дочь везиря Шамс-ад-дина.
Ей около двадцати лет жизни, и она красива, прелестна, блестяща и совер-
шенна, и стройна станом. И когда она перешла этот возраст, о ней услышал
султан в Каире и призвал везиря, ее отца, и сказал ему: «Знай, о везирь,
до меня дошло, что у тебя есть дочь, и я хочу посватать ее у тебя».
И везирь ответил: «О владыка султан, прими мои извинения и сжалься
над моими слезами. Тебе известно, что мой брат Нур-ад-дин уехал от нас,
и мы не знаем, где он, а он был моим товарищем по везирству; и причина
его отъезда — гнев, потому что мы сидели с ним и говорили о браке и о
детях, и он из-за этого рассердился, а я дал клятву в тот день, как ее
родила мать, около восемнадцати лет тому назад, что не выдам свою дочь
ни за кого, кроме сына моего брата. А недавно я услышал, что мой брат
женился на дочери везиря Басры и от нее родился сын, — и я ни за кого не
выдам свою дочь, если не за него, в уважение к моему брату. Я записал,
когда я женился, и когда моя жена понесла, и время рождения моей дочери,
— и она предназначена сыну своего дяди; а девушек для господина нашего
султана много».
Услышав слова везиря, султан сильно разгневался и сказал: «Подобный
мне сватает у подобного тебе дочку, а ты не отдаешь ее мне и приводишь
жалкие доводы! Клянусь моей головой, я выдам ее замуж лишь за ничтожней-
шего из моих слуг наперекор твоему желанию!» А у султана был конюх —
горбатый, с горбом спереди и горбом сзади, — и султан велел его привести
и насильно написал его брачную запись с дочерью везиря и приказал ему
войти к ней в ту же ночь и чтобы ему устроили шествие. И я оставил его
среди невольников султана, которые зажигали вокруг него свечи и издева-
лись над ним у дверей бани. А дочь везиря сидит и плачет среди нянек и
прислужниц, и она больше всех похожа на этого юношу. А отца ее заключили
под стражу, чтобы он не пришел к ней. И я не видел, сестрица, никого
противнее этого горбуна. А девушка — она красивей юноши…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двадцать вторая ночь

Когда же настала двадцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что когда джинн рассказал джиннии, что султан написал
брачную запись дочери везиря с горбатым конюхом и она » величайшем горе
и что не найдется подобного ей красотою, кроме этого юноши, джинния ска-
зала: «Ты лжешь! Этот юноша красивее всех людей своего времени». Но иф-
рит возразил ей и воскликнул: «Клянусь Аллахом, сестрица, девушка краси-
вее его, но никто не подходит к ней, кроме него, ибо они похожи друг на
друга, как родные брат и сестра. Горе ей с этим горбатым!» — «О брат
мой, — сказала джинния, — давай поднимем его на себе и понесем его, и
полетим с ним к той девушке, о которой ты говоришь, и посмотрим, кто из
них красивее». — «Слушаю и повинуюсь! Это правильные слова, и нет мысли
лучше той, что ты высказала. Я понесу его», — сказал ифрит и понес Хаса-
на и взлетел с ним на воздух; а ифритка полетела рядом, бок о бок с ним.
И они опустились в городе Каире и положили юношу на скамью и разбудили
его.
И Хасан пробудился от сна и увидел себя не в Басре и не на могиле от-
ца. Он посмотрел направо и налево, и оказалось, что он действительно в
другом городе, не в Басре; и он хотел крикнуть, но ифрит двинул его ку-
лаком. Потом ифрит принес ему роскошную одежду и надел ее на него, и за-
жег ему свечку, и сказал: «Знай, что это я принес тебя, и я сделаю для
тебя кое-что ради Аллаха. Возьми эту свечу и ступай к той бане и смешай-
ся с толпой, и иди с нею до тех пор, пока не достигнешь помещения невес-
ты, и тогда опереди всех и войди в помещение, никого не боясь. А как
войдешь, стань справа от горбатого жениха и, когда к тебе станут подхо-
дить служанки, певцы и няньки, опускай руку в карман — ты найдешь его
полным золота, — забирай полной горстью и кидай всем. И всякий раз, ког-
да сунешь руку в карман, ты найдешь его полным золота. Давай же горстями
всякому, кто к тебе подойдет, и ничего не бойся. Уповай на того, кто те-
бя сотворил, — это все по велению Аллаха».
И, услышав слова ифрита, Бедр-ад-дин Хасан воскликнул: «Посмотри-ка,
что это за девушка и какова причина такой милости!»
И он пошел и зажег свечу и подошел к бане, и увидел, что горбун сидит
на коне, и вошел в толпу в этом наряде, прекрасный видом (а на нем была
ермолка и тюрбан и фарджия, вышитая золотом). И он шел в шествии, и вся-
кий раз, как певицы останавливались и люди кидали им в бубны деньги,
Бедр-ад-дин опускал руку в карман и находил его полным золота, — и он
брал и бросал его в бубны певиц и наполнял бубны динарами. И умы певиц
смутились, и народ дивился его красоте и прелести.
И так продолжалось, пока они не дошли до дома везиря, и привратники
стали отгонять людей и не пускать их. Но певицы сказали: «Мы не войдем,
если этот юноша не войдет с нами, ибо он осыпал нас милостями. Мы не
откроем невесту иначе, как в его присутствии!»
И тогда Хасана ввели в свадебною залу и посадили его на глазах у же-
ниха-горбуна, и все жены эмиров, везирей и придворных выстроились в два
ряда, и у каждой женщины была большая зажженная свеча, и они стояли, на-
кинув покрывала, справа и слева от свадебного ложа до портика — возле
комнаты, откуда выходит невеста.
И когда женщины увидели Бедр-ад-дина Хасана, и его красоту, и пре-
лесть, и лицо его, сиявшее, как молодой месяц, все они почувствовали к
нему склонность, а певицы сказали присутствовавшим женщинам: «Знайте,
что этот красавец давал нам одно только червонное золото. Не упустите же
ничего, служа ему, и повинуйтесь ему в том, что он вам скажет». И женщи-
ны столпились около Хасана со свечами и смотрели на его красоту и зави-
довали его прелести; и каждой из них захотелось побыть у него в объятиях
час или год. И когда ум покинул их, они подняли с лиц покрывала и сказа-
ли: «Благо тому, кому принадлежит этот юноша или над кем он властвует!»
И они стали проклинать горбатого конюха и того, кто был причиной его
женитьбы на этой красавице, — и всякий раз, благословляя Бедр-ад-дина
Хасана, они проклинали этого горбуна. А затем певицы забили в бубны и
засвистали в свирели, — и появились прислужницы, и посреди них дочь ве-
зиря; ее надушили и умастили, и одели, и убрали ей волосы, и окурили ее,
и надели ей украшения и одежды из одежд царей Хосроев. И среди прочих
одежд на ней была одежда, вышитая червонным золотом, с изображением зве-
рей и птиц, и она спускалась от ее бровей, а на шею ее надели ожерелье
ценою в тысячи, и каждый камешек в нем стоил богатства, которого не имел
тобба [45] и кесарь [46]. И невеста стала подобна луне в четырнадцатую ночь, а
подходя, она была похожа на гурию; да будет же превознесен тот, кто соз-
дал ее блестящей! И женщины окружили ее и стали как звезды, а она среди
них была словно месяц, когда откроют его облака.
А Бедр-ад-дин Хасан басрийский сидел, и люди смотрели на него; и не-
веста горделиво приблизилась, покачиваясь, и горбатый конюх поднялся,
чтобы поцеловать ее, но она отвернулась и повернулась так, что оказалась
перед Хасаном, сыном ее дяди, — и все засмеялись. И видя, что она напра-
вилась в сторону Хасана Бедр-ад-дина, все зашумели и певицы подняли
крик, а Бедр-ад-дин положил руку в карман и, взяв горсть золота, бросил
ее в бубны певицам; и те обрадовались и сказали: «Мы хотели бы, чтобы
эта невеста была для тебя». И Хасан улыбнулся.
Вот! И все окружили его, а горбатый конюх остался один, похожий на
обезьяну, и всякий раз, как ему зажигали свечку, она гасла, и у него не
осталось голоса от крика, и он сидел в темноте, раздумывая про себя.
А перед Хасаном Бедр-ад-дином оказались свечи в руках людей, и когда
Хасан увидел, что жених один в темноте и раздумывает про себя, а эти лю-
ди стоят кругом и горят эти свечи, он смутился и удивился. Но увидав
дочь своего дяди, Бедр-ад-дин Хасан обрадовался и развеселился и посмот-
рел ей в лицо, которое сиял» светом и блистало, особенно потому, что на
ней было надето платье из красного атласа. И прислужницы открыли ее в
первом платье, и Хасан уловил ее облик, и она принялась кичиться и пока-
чиваться от чванства и ошеломила умы женщин и мужчин, и была она такова,
как сказал поэт:
Вот солнце на тростинке над холмами
Явилось нам в гранатовой рубашке.
Вина слюны она дала мне выпить
И, щеки дав, огнь яркий погасила.
И это платье переменили и одели ее в голубую одежду, и она появилась
словно луна, когда луна засияет, с волосами как уголь, нежными щеками,
улыбающимися устами и высокой грудью, с нежными членами и томными глаза-
ми. И ее открыли во втором платье, и была она такова, как сказали о ней
обладатели возвышенных помыслов:
В одеянье она пришла голубом к нам,
Что лазурью на свет небес так похоже,
И увидел, всмотревшись, я в одеянье
Месяц летний, сияющий зимней ночью.
Затем это платье переменили на другое и укрыли ее избытком ее волос и
распустили ее черные длинные кудри, и их чернота и длина напоминали о
мрачной ночи, и она поражала сердца колдующими стрелами своих глаз.
И ее открыли в третьем платье, и она была подобна тому, что сказал о
ней сказавший:
Вот та, что закутала лицо свое в волосы
И стала соблазном нам, а кудри — как жало.
Я молвил: «Ты ночью день покрыла». Она же: «Нет!
Покрыла я лик луны ночной темнотою».
И ее открыли в четвертом платье, и она приблизилась, как восходящее
солнце, покачиваясь от чванства и оборачиваясь, словно газель, и поража-
ла сердца стрелами из-за своих век, как сказали о ней:
О, солнце красы! Она явилась взирающим
И блещет чванливостью, украшенной гордостью.
Лишь только увидит лик ее и улыбку уст
Дневное светило — вмиг за облако скроется.
И она появилась в пятой одежде, подобно ласковой девушке, похожая на
трость бамбука или жаждущую газель, и скорпионы ее кудрей ползли по ее
щекам, и она являла свои диковины и потряхивала бедрами, и завитки ее
волос были не закрыты, как сказали о ней:
Явилась она как полный месяц в ночь радости,
И члены нежны ее и строен и гибок стан,
Зрачками прелестными пленяет людей она,
И жалость ланит ее напомнит о яхонте.
И темные волосы на бедра спускаются, —
Смотри берегись же змей, волос ее вьющихся.
И нежны бока ее, душа же ее тверда,
Хотя и мягки они, но крепче скал каменных.
И стрелы очей она пускает из-под ресниц
И бьет безошибочно, хоть издали бьет она.
Когда мы обнимемся и пояса я коснусь,
Мешает прижать ее к себе грудь высокая.
О, прелесть ее! Она красоты затмила все!
О, стан ее! Тонкостью смущает он ивы ветвь!
И ее открыли в шестой одежде, зеленой, и своей стройностью она унизи-
ла копье, прямое и смуглое, а красотой своей она превзошла красавиц всех
стран и блеском лица затмила сияющую луну, достигнув в красоте пределов
желания. Она пленила ветви нежностью и гибкостью и пронзила сердца свои-
ми прекрасными свойствами, подобно тому, как сказал кто-то о ней:
О, девушка! Ловкость ее воспитала!
У щек ее солнце свой блеск зеленый —
Явилась в зеленой рубашке она,
Подобной листве, что гранат прикрывает.
И молвили мы: «Как назвать это платье?»
Она же, в ответ нам, сказала прекрасно:
«Мы этой одеждой пронзали сердца
И дали ей имя «Пронзающая сердце»
И ее открыли в седьмой одежде, цветом между шафраном и апельсином,
как сказал о ней поэт:
В покрывалах ходит, кичась, она, что окрашены
Под шафран, сандал, и сафлор, и мускус, и амбры цвет.
Тонок стан ее, и коль скажет ей ее юность: «Встань!»,
Скажут бедра ей: «Посиди на месте, зачем спешить!»
И когда я буду просить сближенья и скажет ей
Красота: «Будь щедрой!» — чванливость скажет:
«Не надо!» — ей.
А невеста открыла глаза и сказала: «О боже, сделай его моим мужем и
избавь меня от горбатого конюха!»
И ее стали открывать во всех семи платьях, до последнего, перед
Бедр-ад-дином Хасаном басрийским, а горбатый конюх сидел один; и когда с
этим покончили, людям разрешили уйти, — и вышли все, кто был на свадьбе
из женщин и детей, и никого не осталось, кроме Бедр-аддина Хасана и гор-
батого конюха. И прислужницы увели невесту, чтобы снять с нее одежды и
драгоценности и приготовить ее для жениха. И тогда конюх-горбун подошел
к Бедр-ад-дину Хасану и сказал ему: «О господин, сегодня вечером ты
развлек нас и осыпал нас милостями; не встанешь ли ты теперь и не уйдешь
ли?» — «Во имя Аллаха!» — сказал Хасан и вышел в дверь; но ифрит встре-
тил его и сказал: «Постой, Бедр-ад-дин! Когда горбун выйдет в комнату
отдохновения [47], войди немедля и садись за полог, и как только придет
невеста, скажи ей: «Я, твой муж и царь, только потому устроил эту хит-
рость, что боялся для тебя сглаза, а тот, кого ты видела, — конюх из на-
ших конюхов». И потом подойди к ней и открой ей лицо и скажи: «Нас охва-
тила ревность из-за этого дела!»
И пока Бедр-ад-дин разговаривал с ифритом, конюх вышел и пошел в ком-
нату отдохновения и сел на доски, и ифрит вылез из чашки с водой, в об-
разе мыши, и пискнул: «Зик!» — «Что это такое?» — спросил горбун. И мышь
стала расти и сделалась котом и промяукала: «Мяу-мяу!», и выросла еще, и
стала собакой и пролаяла: «Вaу, вау!»
И, увидев это, конюх испугался и закричал: «Вон, несчастный!» Но со-
бака выросла и раздулась и превратилась в осла — и заревела и крикнула
ему в лицо: «Хак, хак!»
И конюх испугался и закричал: «Ко мне все, кто есть в доме!» Но осел
вдруг стал расти и сделался величиной с буйвола, и занял все помещение,
и заговорил человеческим голосом: «Горе тебе, о горбун, о зловоннейший!»
И у конюха схватило живот, и он сел на доски в одежде, и зубы его
застучали друг о друга, а ифрит сказал ему: «На земле тебе тесно, что
ли? Ты не нашел на ком жениться, кроме как на моей возлюбленной?»
И конюх промолчал, а ифрит воскликнул: «Отвечай, не то я поселю тебя
во прахе». — «Клянусь Аллахом, — сказал конюх, — я не виноват! Они меня
заставили, и я не знал, что у нее есть возлюбленные буйволы, и я раскаи-
ваюсь перед Аллахом и перед тобой».
И ифрит сказал: «Клянусь тебе, если ты сейчас выйдешь отсюда или за-
говоришь прежде, чем взойдет солнце, я убью тебя! А когда взойдет солн-
це, уходи своей дорогой и не возвращайся в этот дом никогда».
После этого ифрит схватил конюха и сунул его в отверстие головой вниз
и ногами вверх, и сказал: «Оставайся Здесь, и я буду сторожить тебя до
восхода солнца».
Вот что произошло с горбуном. Что же касается Бедрад-дина Хасана бас-
рийского, то он оставил горбуна и ифрита препираться и вошел в дом и сел
за пологом; и вдруг пришла невеста и с нею старуха, которая остановилась
в дверях комнаты и сказала: «О отец стройности, встань, возьми залог Ал-
лаха».
Потом старуха повернулась вспять, а невеста взошел за полог на возвы-
шение (а ее имя было Ситт-аль-Хусн) — я сердце ее было разбито, и она
говорила в душе: «Клянусь Аллахом, я не дам ему овладеть мною, даже если
он убьет меня!» И, войдя за полог, она увидела Бедр-ад-дина и сказала
ему: «Любимый, ты все еще сидишь! Я говорила себе, что ты и горбатый ко-
нюх будете владеть мною сообща». — «А что привело к тебе конюха и где
ему быть моим соучастником относительно тебя?» — сказал Бедрад-дин Ха-
сан. И девушка спросила: «Кто же мой муж: ты или он?» — «О
Ситт-аль-Хусн, — сказал Бедр-ад-дин, — мы сделали это, чтобы посмеяться
над ним: когда прислужницы и певицы и твои родные увидели твою редкост-
ную красоту, твой отец нанял конюха за десять динаров, чтобы отвратить
от тебя дурной глаз, и теперь он ушел».
И, услышав от Бедр-ад-дина эти слова, Ситт-аль-Хусн обрадовалась, и
улыбнулась, и рассмеялась тихим смехом, и сказала: «Клянусь Аллахом, ты
погасил во мне огонь! Ради Аллаха, возьми меня к себе и сожми в объяти-
ях».
А она была без одежды и подняла рубашку до горла, так что стал виден
ее перед и зад; и когда Бедр-ад-дин увидел это, в нем заволновалась
страсть, и он встал, распустил одежду, а потом он отвязал кошель с золо-
том, куда положил тысячу динаров, взятую у еврея, завернул его в шальва-
ры и спрятал под край матраца, а чалму он снял и положил на скамеечку и
остался в тонкой рубахе (а рубаха была вышита золотом). И тогда
Ситт-аль-Хусн поднялась к нему, притянула его к себе, и Бедр-ад-дин тоже
привлек ее к себе и обнял ее и велел ей охватить себя ногами, а потом он
забил заряд, и пушка выстрелила и разрушила башню, и увидел он, что
Ситт-аль-Хусн несверлеиая жемчужина и не объезженная другим кобылица.
И он уничтожил ее девственность и насытился ее юностью, и вынул заряд
и забил его, а кончив, он повторил это много раз, и она понесла от него.
И лотом Бедр-ад-дин положил ей руку под голову, и она сделала то же
самое, и они обнялись и заснули, обнявшись, как сказал о них поэт в та-
ких стихах:
Посещай любимых, и пусть бранят завистники!
Ведь против страсти помочь не может завистливый.
И Аллах не создал прекраснее в мире зрелища,
Чем влюбленные, что в одной постели лежат вдвоем.
Обнялись они, и покров согласья объемлет их,
И подушку им заменяют плечи и кисти рук.
И когда сердца заключат с любовью союз навек —
По холодному люди бьют железу, узнай, тогда.
И когда дружит хоть один с тобой, но прекрасный друг»
Проводи ты жизнь лишь с подобным другом и счастлив будь!
О, хулящие за любовь влюбленных — возможно ли
Поправленье тех, у кого душа испорчена?
Вот что было с Бедр-ад-дином Хасаном и Ситт-альХусн, дочерью его дя-
ди. Что же касается до ифрита, то оп сказал ифритке: «Подними юношу и
давай отнесем его на место, чтобы утро не застигло нас. Время уже близ-
ко». И тогда ифритка подошла и подняла Хасана, когда он спал, и полетела
с ним (а он был все в том же виде — в рубашке, без одежды); и она лете-
ла, и ифрит рядом с ней, пока утро не застигло их во время пути и муэд-
зины не закричали: «Идите к преуспеянию».
И тогда Аллах разрешил ангелам метать в ифрита огненные звезды, и он
сгорел, а ифритка уцелела. И она опустила Бедр-ад-дина на том месте, где
звезды поразили ифрита, и не полетела с ним дальше, боясь за него, а по
предопределенному велению они достигли Дамаска сирийского, и ифритка по-
ложила Хасана у одних из ворот и улетела. И когда настало утро и раскры-
лись ворота города, люди вышли и увидели красивого юношу, в рубахе и в
ермолке, раздетого, без одежды, и от перенесенной бессонницы он был пог-
ружен в сон.
И люди, увидев его, сказали: «Счастлива та, что была возле него се-
годня ночью! Что бы ему дотерпеть, пока он оденется!» А кто-то другой
сказал: «Несчастные дети родовитых! Этот молодец сейчас вышел из кабака
по некоторому делу, но хмель осилил его, и он сбился с пути к тому мес-
ту, куда шел, и, дойдя до городских ворот, нашел их запертыми и заснул
здесь».
И люди пустились в разговоры о нем. И вдруг ветер подул и поднял его
рубашку над животом, и стал виден живот и плотный пупок и ноги и бедра
его подобные хрусталю, и люди сказали: «Хорошо, клянемся Аллахом!»
И Бедр-ад-дин проснулся и увидел, что он у ворот города и что подле
него люди, и удивился и воскликнул: «Где я, добрые люди, и почему вы
собрались? Что у меня с вами случилось?» И ему сказали: «Мы увидели тебя
во время утреннего призыва, и ты лежал и спал, и мы не Знаем о твоем де-
ле ничего, кроме этого».
«Где ты спал эту ночь?» — спросили его потом; и Бедр-ад-дин Хасан
воскликнул: «Клянусь Аллахом, о люди, я проспал эту ночь в Каире!»
И тогда один человек сказал: «Ты ешь гашиш!» А другой воскликнул: «Ты
сумасшедший! Ты ночевал в Каире, л утром ты спишь в городе Дамаске!» И
Бедр-ад-дин отвечал: «Клянусь Аллахом, добрые люди, я совсем не лгу вам;
вчера вечером я был в Египте, а вчерашний день находился в Басре». —
«Хорошо!» — сказал кто-то; а другой сказал: «Этот юноша одержимый!» И
над ним стали хлопать в ладоши, и люди заговорили друг с другом и сказа-
ли: «Горе его молодости! Клянемся Аллахом, в его безумии нет никакого
сомнения!» Потом они сказали ему: «Сообрази и приди в разум». И
Бедр-ад-дин сказал: «Я вчера был женихом в Египте». — «Может быть, ты
грезил и видел все, о чем ты говоришь, во сне?» — спросили его; и Хасан
усомнился в самом себе и воскликнул: «Клянусь Аллахом, это не сон, и мне
не привиделись грезы! Я пришел, и невесту открывали передо мной, а ко-
нюх-горбун сидел тут же. О брат мой, это не сон; а если это сон, то где
же кошель с золотом и где мой тюрбан, и мое платье, и одежда?»
И потом он встал и вошел в город и прошел по улицам и по рынкам, и
люди толпились вокруг него и шли за ним следом, а он вошел в лавку пова-
ра.
А этот повар был ловкий человек, то есть вор, но Аллах привел его к
раскаянию в воровстве, и он открыл себе харчевню; и все жители Дамаска
боялись его из-за его сильной ярости.
И когда все увидели, что юноша вошел в харчевню, народ рассеялся, бо-
ясь этого повара; а когда повар увидел Бедр-ад-дина Хасана и посмотрел
на его красоту и прелесть, любовь к нему запала ему в сердце, и он спро-
сил: «Откуда ты, молодец? Расскажи мне твою историю, — ты стал мне доро-
же, чем моя душа».
И Хасан рассказал ему о том, что случилось, с начала до конца; и по-
вар сказал: «О господин мой Бедр-ад-дин, Знай, что это удивительное дело
и диковинный рассказ. Но скрывай, дитя мое, что с тобою было, пока Аллах
не пошлет тебе облегчения; живи со мною в этом месте: у меня нет ребен-
ка, и я сделаю тебя своим сыном». — «Хорошо, дядюшка», — сказал
Бедр-ад-дин. И тогда повар пошел на рынок и накупил Бедр-ад-дину роскош-
ных платьев и одел его в них, а потом он отправился с ним к кади [48] и
объявил, что Бедр-ад-дин его сын. И Бедр-аддин Хасан сделался известен в
городе Дамаске как сын повара и стал сидеть у него в лавке и получал
деньги, и положение его у повара таким образом упрочилось.
Вот что было с Бедр-ад-дином Хасаном и произошло с ним. Что же каса-
ется Ситт-аль-Хусн, дочери его дяди, то, когда взошла заря, она просну-
лась и не нашла подле себя Бедр-ад-дина Хасана. Она подумала, что он по-
шел за нуждой, и просидела, ожидая его, некоторое время; и вдруг вошел
ее отец, озабоченный тем, что случилось с ним из-за султана, — как тот
насильно заставил его выдать дочь за своего слугу, за какой-то горбатый
обломок конюха. И он говорил про себя: «Я убью мою дочь, если она дала
этому проклятому овладеть собою!»
И, дойдя до ее ложа, он остановился и сказал: «Ситталь-Хусн!» И она
ответила: «Я здесь, к твоим услугам, о господин мой!» — и вышла, раска-
чиваясь от радости, и поцеловала перед ним землю, и ее лицо стало еще
светлее и красивее, так как она обнимала того газеленка.
И, увидев, что она в таком состоянии, ее отец сказал ей: «О прокля-
тая, ты радуешься этому конюху!» И она улыбнулась, услышав слова своего
отца, и ответила: «Ради Аллаха, довольно того, что вчера случилось! Люди
смеялись надо мной и корили меня этим конюхом, не стоящим обрезка ногтя
моего мужа. Клянусь Аллахом, я в жизни не знала ночи лучше вчерашней! Не
смейся же надо мной и не напоминай мне про этого горбуна».
Услышав ее слова, отец ее исполнился гнева, и глаза его посинели, и
он воскликнул: «Горе тебе, что это за слова ты говоришь! Конюх-горбун
ночевал с тобою?» Но Ситт-аль-Хасан сказала: «Заклинаю тебя Аллахом, не
поминай мне его, да проклянет Аллах его отца, и не строй шуток! Конюха
только наняли за десять динаров, и он взял свою плату и ушел, а я зашла
за полог и увидела моего мужа, который сидел там, а раньше меня открыва-
ли для него певицы, и он оделял всех червонным золотом, так что обогатил
бывших здесь бедняков. И я проспала ночь в объятиях моего мужа, ласково-
го нравом, обладателя черных глаз и сходящихся бровей».
К когда отец ее услышал эти слова, свет покрылся мраком перед лицом
его, и он воскликнул: «О нечестивая, что это ты говоришь, где твой ра-
зум?» И она ответила: «О батюшка, ты пронзил мое сердце! Довольно тебе
тяготить меня! Знай, о муж, что взял мою невинность, и он вошел в комна-
ту отдохновения, а я уже понесла от него».
К тогда ее отец поднялся изумленный и пошел в отхожее место и увидел
горбатого конюха, который был соткнут головой в отверстие, а ноги его
торчали вверх. И везирь оторопел, у видя его, и воскликнул: «Это не кто
иной, как горбун! Эй, горбатый», — сказал он ему. И конюх ответил: «Та-
гум, тагум», — думая, что с ним говорит ифрит, а везирь закричал на него
и сказал: «Говори, а не то я отрежу тебе голову этим мечом!» И тогда
горбун сказал: «Клянусь Аллахом, о шейх ифритов, с тех пор как ты меня
сюда сунул, я не поднимал головы! Ради Аллаха, сжалься надо мной!» —
«Что ты говоришь? — сказал везирь, услышав слова горбатого. — Я отец не-
весты, а не ифрит!» — «Хватит! — отвечал горбун. — Ты собираешься отнять
у меня душу, но уходи своей дорогой, пока не пришел к тебе тот, кто сде-
лал со мной это дело. Вы привели меня лишь для того, чтобы женить меня
на любовнице буйволов и возлюбленной ифритов. Да проклянет Аллах того,
кто меня женил на ней и кто был причиной этого…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала двадцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о

счастливый царь, что горбатый конюх заговорил с везирем, отцом невесты,

и сказал ему: «Да проклянет Аллах того, кто был этому причиной!» А ве-

зирь сказал: «Вставай, выходи отсюда!» Но горбун отвечал: «Что я, сумас-

шедший, что ли, чтобы уйти с тобою без позволения ифрита? Он сказал мне:

«Когда взойдет солнце, выходи и иди своей дорогой». Что, взошло солнце

или нет?» — «Кто тебя сюда привел?» — спросил тогда везирь; и конюх ска-

зал: «Я вчера пришел сюда за нуждою, и вдруг из воды вылезла мышь и зак-

ричала на меня и стала расти, и сделалась буйволом. И он сказал мне сло-

ва, которые вошли мне в ухо, и оставил меня и ушел, да проклянет Аллах

невесту и тех, кто меня женил на ней!»

И везирь подошел к конюху и вынул его из отверстия, и тот выбежал, не

веря, что солнце взошло, и пошел к султану и рассказал ему, что у него

случилось с ифритом.

Что же касается везиря, отца невесты, то он вошел в дом смущенный, не

зная, что думать о деле своей дочери, и сказал ей: «Дочь моя, разъясни

мне, что с тобою случилось?» И она сказала: «Жених, перед которым меня

вчера открывали, провел со мною ночь и взял мою девственность, и я по-

несла от него; и если ты мне не веришь, то вот на скамеечке его чалма, а

его платье под матрацем, и в нем что-то завернуто, я не знаю что».

И, услышав эти слова, ее отец вошел под намет и увидел чалму

Бедр-ад-дина Хасана, сына своего брата, и тотчас же взял ее в руки и по-

вертел и сказал: «Это чалма везирей, — она сделана в Мосуле!» И он уви-

дел ладанку, зашитую в тарбуше, и взял ее и распорол, и, взяв одежду Ха-

сана, нашел в ней кошель, где была тысяча динаров.

И, открыв кошель, он увидел там бумагу и прочитал ее, и это оказалась

расписка еврея на имя Бедр-ад-дина Хасана, сына Нур-ад-дина Али каирско-

го, и тысячу динаров он тоже нашел.

И, прочитав эту записку, Шамс-ад-дин испустил крик и упал без созна-

ния, а придя в себя и поняв сущность дела, он изумился и воскликнул:

«Нет бога, кроме Аллаха, властного на всякую вещь!»

«О дочь моя, — спросил он, — знаешь ли ты, кто лишил тебя невиннос-

ти?» И она ответила: «Нет». И тогда везирь сказал: «Это мой племянник,

сын твоего дяди, а эта тысяча динаров — приданое за тебя. Хвала Аллаху!

О, если бы я знал, как случилась эта история!» Потом он вскрыл зашитую

ладанку и нашел в ней исписанную бумажку, где были написаны числа почер-

ком его брата, Нурад-дина каирского, отца Бедр-ад-дина Хасана.

И, увидев почерк своего брата, Шамс-ад-дин произнес:

«Я таю с тоски, увидя следы любимых,

На родине их потоками лью я слезы.

Прошу я того, кто с ними судил расстаться,

Чтоб мне даровал когда-нибудь он свиданье».

А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке, и увидел в

ней число того дня, когда Нур-ад-дин женился на дочери везиря Басры и

вошел к ней, и число дня рождения Бедр-ад-дина Хасана, и возраст

Нур-ад-дина ко времени его смерти, — и изумился и затрясся от восторга;

и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним са-

мим, он увидел, что одно совпадает с другим и что его брак и брак

Нур-ад-дина сходятся в числе и ночь их свадьбы и день рождения

Бедр-ад-дина и его дочери Ситт-аль-Хусн тоже совпадают.

И он взял эту бумагу и пошел с ней к султану и рассказал ему, что

случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас же запи-

сать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего брата, весь этот

день, но он не пришел, и на второй день и на третий тоже — до седьмого

дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: «Я непременно сделаю

дело, которого еще никто не делал!»

И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение всей

комнаты и обозначил, что кладовая находится там-то, а такая-то занавеска

— там-то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и

велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к

себе, заперев их железным замком и запечатав их до той поры, пока не

прибудет сын его брата, Хасан басрийский.

Что же до дочери везиря, то ее месяцы кончились, и она родила мальчи-

ка, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством

и блеском, и ему обрезали пуповину и насурьмили глаза, и передали

нянькам, и назвали Аджибом.

И день был для него точно месяц, а месяц — как год; и когда над ними

прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его,

научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в шко-

ле четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им:

«Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!» И дети собрались и пожа-

ловались старшему на то, что терпели от Аджиба, и старший сказал им:

«Завтра, когда он придет, я научу вас, что сказать ему, и он закается

ходить в школу. Когда он завтра придет, сядьте вокруг него и говорите:

«Клянемся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру, кто ска-

жет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и от-

ца, тот сын греха и не будет играть с нами!»

И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети ок-

ружили его и сказали: «Мы будем играть в одну игру, но только тот будет

играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца». И все ответили:

«Хорошо!» И один сказал: «Меня зовут Маджид, а мою мать — Алавия, а отца

— Изз-ад-дин»; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дош-

ла до Аджиба, он сказал: «Меня зовут Аджиб, мою мать — Ситт-аль-Хусн, а

отца — Шамс-ад-дин, везирь в Каире». Но ему закричали: «Везирь тебе не

отец!» — «Везирь правда мой отец», — возразил Аджиб; и тогда дети стали

смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: «Его отца не Знают!

Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как

зовут его отца».

И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него

стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший сказал ему: «Мы

знаем, что везирь — твой дед, отец твоей матери Ситт-аль-Хусн, но не

твои отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как султан выдал

твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, —

и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай же больше равняться с

детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь среди

них сыном разврата. Не видишь ты разве, что сын торговца зовется по от-

цу? А ты? Твой дед — везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем и гово-

рим: нет у тебя отца! Приди же в разум!»

И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб

тотчас же поднялся и пошел к своей матери, Ситт-аль-Хусн, и стал ей жа-

ловаться плача, не плач мешал ему говорить. И когда его мать услыхала

его слова и рыдания, ее сердце загорелось огнем, и она спросила: «О сын

мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось».

И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и спро-

сил: «Кто же мой отец, матушка?» — «Твой отец везирь в Каире», — сказала

Ситт-аль-Хусн; но Аджиб воскликнул: «Не лги мне, везирь — твой отец, а

не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим

кинжалом».

И, услышав упоминание об его отце, Ситт-аль-Хусн заплакала, вспоминая

сына своего дяди и думая о том, как ее открывали перед Бедр-ад-дином Ха-

саном басрийскю! и что с нее с ним случилось. И она произнесла такие

стихи:

«Любовь в душе оставив, они скрылись,

И земли тех, кого люблю, — далеко.

Ушли они, и с ними ушло терпенье,

Расставшись со мною, и трудно уж мне быть стойким»

Уехали — и радость улетела,

Исчез мой покой — и нет уже мне покоя.

И слезы они пролили мои, расставшись,

И льются из глаз обильно они в разлуке.

Но если когда захочется мне их видеть

И долго их мне придется прождать в волненье,

То вызову вновь я в сердце своем их образ,

И будут думы, страсть, тоска и горе.

О вы, чья память стала мне одеждой, —

Ведь, кроме страсти, нет у меня рубахи, —

Любимые, доколь продлится это

И долго ль меня вы будете сторониться?»

И она стала плакать и кричать, и сын ее тоже; и вдруг вошел к ним ве-

зирь, и при виде их слез его сердце загорелось, и он спросил: «Почему вы

плачете?» И Ситт-аль-

Хусн рассказала ему, что произошло у ее сына с детьми в школе; и он

тоже заплакал, вспомнив своего брата и то, что между ними было и что

произошло с его дочерью, и не знал он, что таится за этим делом.

И везирь тотчас же пошел и поднялся в диван и, войдя к царю, расска-

зал ему, что случилось, и попросил у него разрешения поехать и напра-

виться в город Басру, чтобы расспросить о своем племяннике, и еще он

попросил султана написать ему указы во все земли, чтобы он мог взять сы-

на своего брата, где бы он его ни нашел.

И он заплакал перед султаном, и сердце султана сжалилось, и он напи-

сал ему указы во все земли и области.

И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас же

ушел и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с со-

бою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день, и второй день, и

третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашел там деревья и каналы,

подобно тому, как сказал об этом поэт:

Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,

Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.

И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,

И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.

И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,

Что рукою ветра срывается и слетает вниз.

И читали птицы, а пруд страницею был для них,

И писали ветры, а облако точки ставило.

И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и ска-

зал своим слугам: «Мы отдохнем Здесь два дня!» И слуги пошли в город по

своим делам: один — продать, другой — купить, этот — в баню, а тот — в

мечеть сынов Омейи [49], равной которой нет в мире.

А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шел

сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы не

встал.

И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и блеск и

совершенство (а он был мальчик редкой красоты — нежный и выхоленный,

мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего, и сладостнее

здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежа-

ли, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдет,

посмотреть на него. И раб, по предопределенному велению, остановился

возле лавки его отца, Бедр-ад-дина Хасана. (А у того вырос на лице пу-

шок, и ум его стал совершенным за эти двенадцать лет; и повар уже умер,

и Бедр-ад-дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал его

у судей и свидетелей своим сыном.)

И в тот день, когда его сын с евнухом остановились возле лавки,

Бедр-ад-дин посмотрел на своего сына и увидел, что он обладает величай-

шей красотой, его душа затрепетала, и кровь его взволновалась из-за при-

зыва родной крови, и его сердце привязалось к нему.

А он сварил подслащенных гранатовых зернышек, и Аллахом внушенная лю-

бовь поднялась в нем, и он позвал своего сына Аджиба и сказал: «О госпо-

дин, о тот, кто овладел моим сердцем и душой и взволновал все мое су-

щество, не хочешь ли ты войти ко мне, чтобы залечить мое сердце и поесть

моего кушанья?» — и из глаз его, помимо его воли, потекли слезы, и он

подумал о том, чем он был и чем стал сейчас.

И когда Аджиб услышал слова своего отца, его сердце взволновалось, и

он посмотрел на евнуха и сказал: «Мое сердце взволновано из-за этого по-

вара; он как будто расстался с сыном. Войдем к нему, чтобы залечить его

сердце, и съедим его угощение. Может быть, за то, что мы это сделаем,

Аллах соединит нас с нашим отцом». Но евнух, услышав слова Аджиба, воск-

ликнул: «Вот хорошо, клянусь Аллахом! Сын везиря будет есть в харчевне!

Я отгоняю от тебя людей этой палкой, чтобы они на тебя не смотрели, и я

не буду спокоен за тебя, если ты войдешь когда-нибудь в эту лавку».

И, услышав эти слова, Бедр-ад-дин Хасан удивился и повернулся к евну-

ху, и слезы потекли по его щекам; и тогда Аджиб сказал евнуху: «Мое

сердце полюбило его». Но евнух ответил: «Оставь эти речи и не входи!» И

тут отец Аджиба обратился к евнуху и сказал ему: «О старший, почему тебе

не залечить мое сердце и не войти ко мне? О ты, что подобен черному каш-

тану с белой сердцевиной, о ты, о ком сказал кто-то из описавших его…»

И евнух рассмеялся и воскликнул: «Что ты сказал? Ради Аллаха, говори и

будь краток!» И Бедр-аддин тотчас же произнес такие стихи:

«Когда не был бы образован он и верен так,

Облачен бы не был он полной властью в домах вельмож.

И в гарем бы не был допущен он, о благой слуга!

Так прекрасен он, что с небес ему служат ангелы».

И евнух удивился этим словам и, взяв Аджиба, вошел в харчевню, и

Бедр-ад-дин Хасан наполнил высокую миску гранатными зернышками (а они

были с миндалем и сахаром), и оба стали есть вместе; и Бедр-ад-дин Хасан

сказал: «Вы обрадовали нас, кушайте же на здоровье и в удовольствие!»

Потом Аджиб сказал своему отцу: «Садись поешь с нами, может быть Аллах

соединит нас, с кем мы хотим «; и Бедр-ад-дин Хасан спросил: «О дитя

мое, несмотря на твой юный возраст, ты испытал разлуку с любимыми?»»Да,

дядюшка, — ответил Аджиб, — мое сердце сгорело от разлуки с любимым: это

мой отец, и мы с моим дедом выехали и ищем его по разным странам. Горе

мне! Когда мы соединимся?»

И он горько заплакал, и его отец заплакал из-за разлуки с ним, и ему

вспомнилась разлука с любимыми и отдаленность от матери, и евнух тоже

опечалился из-за него.

И они все поели и насытились, а после этого они вышли из лавки

Бедр-ад-дина Хасана, и тот почувствовал, что душа его рассталась с телом

и ушла с ними, и не мог вытерпеть без них одного мгновения.

И он запер лавку и пошел за ними следом, не зная, что это его сын, и

ускорил шаг, чтобы догнать их прежде, чем они выйдут из больших ворот; и

евнух обернулся к нему и спросил: «Что тебе?» И Бедр-ад-дин Хасан сказал

им: «Когда вы от меня ушли, я почувствовал, что душа моя отправилась с

вами. А у меня дело в городе, за воротами, и мне захотелось проводить

вас, чтобы сделать это дело и вернуться».

И тут евнух рассердился и сказал Аджибу: «Этого я и боялся! Мы съели

кусочек, который был злосчастным и считается для нас благодеянием, и по-

вар теперь следует за нами с места на место».

И Аджиб повернулся и, увидев за собой повара, пришел в гнев и сказал

евнуху: «Пусть его идет по дороге мусульман, а когда мы выйдем к палат-

кам и увидим, что он за нами следует, мы отгоним его».

И он опустил голову и пошел, и евнух сзади него; и Бедр-ад-дин Хасан

следовал за ними до площади Камешков. И они приблизились к шатрам и

обернулись и увидели Хасана позади себя, тогда Аджиб рассердился и испу-

гался, что евнух все расскажет его деду.

И он исполнился гнева и огорчился тем, что про него скажут: «Он захо-

дил в харчевню, и повар шел за ним», — и обернулся и увидел, что глаза

Хасана смотрят в его глаза, — и он стал как бы телом без души.

И Аджиб подумал, что его глаз — глаз недруга, или что он сын развра-

та, и, еще больше рассердившись, взял камень и ударил им своего отца, и

Бедр-ад-дин Хасан упал без чувств, и кровь потекла по его лицу.

И Аджиб с евнухом пошли к палаткам, а Бедр-ад-дин Хасан, придя в се-

бя, вытер кровь и, оторвав кусок своей чалмы, завязал себе голову и стал

упрекать себя и сказал: «Я обидел мальчика! Я запер лавку и пошел за

ним, и он решил, что я недруг». И он затосковал по своей матери, которая

находилась в Басре, и заплакал о ней и произнес:

«Прося справедливости, судьбу ты обидел бы:

Ее не кори — не так ее сотворили.

Бери что придется ты и горе кинь в сторону,

И смуты и радости всегда в жизни будут».

После этого Бедр-ад-дин продолжал продавать кушанья, а везирь, его

дядя, пробыл в Дамаске три дня, а потом уехал и направился в Химс я

вступил туда, — и по дороге, где бы он ни останавливался, он все искал.

И он продолжал ехать, пока не прибыл в Диар-Бекр, и Мардшг, и Мосул [50],

и не прерывал путешествия до города Басры. И, вступив туда, он пошел к

султану и встретился с ним, и султан оказал ему уважение и отвел для не-

го почетное жилище и спросил о причине его прибытия.

И везирь рассказал ему свою историю и прибавил, что везирь Нур-ад-дин

Али — его брат, и султан призвал на него милость Аллаха и сказал: «О

господин, он был моим везирем пятнадцать лет, и я очень любил его, и он

умер и оставил сына, но тот пробыл здесь после его смерти только один

месяц и исчез, и мы не получили о нем вестей. Но его мать у нас, так как

она дочь моего старого везиря».

Услышав от царя, что мать его племянника здорова, везирь Шамс-ад-дин

обрадовался и сказал: «О царь, я хочу повидаться с нею»; и царь тотчас

же позволил ему, и Шамс-ад-дин вошел к ней, в дом своего брата

Нур-ад-дина. И он повел взором по сторонам и поцеловал пороги в доме и

подумал о своем брате Нур-ад-дине Али, который умер на чужой стороне, и

заплакал и произнес:

«В жилище хожу, в жилище хожу я Лейлы [51],

Целую я там то ту, то другую стену.

Но любит душа не стены того жилища,

А любит душа того, кто живал в жилище».

И он прошел через дверь в большой двор и увидел другую дверь, с ка-

менными сводами, выложенную разным мрамором всех цветов, и прошел по

долгу и осмотрел его и обвел его взором — и увидел имя своего брата

Нур-ад-дина, написанное там золотыми чернилами.

И, подойдя к надписи, он поцеловал ее и заплакал, и вспомнил о разлу-

ке с братом и произнес такие стихи:

«Расспрашивал солнце я о вас, лишь взойдет оно,

И молнию вопрошал, едва лишь блеснет она.

И сплю я, свиваемый и вновь развиваемый

Рукою тоски, но все ж на боль я не жалуюсь.

Любимые, если время долго уж тянется,

То знайте — разлука на куски растерзала нас,

И если моим глазам вы дали б увидеть вас,

То было бы лучше так и мы б с вами встретились.

Не думайте, что другим я занят! Поистине,

Не может душа моя к другому любви вместить».

И он пошел дальше и пришел к комнате жены своего брата, матери

Бедр-ад-дина Хасана басрийского. А она во время отсутствия сына, не пе-

реставая, рыдала и плакала, и когда годы продолжились над нею, она сде-

лала сыну мраморную гробницу посреди комнаты и плакала над ней днем и

ночью и спала только возле этой гробницы.

И когда везирь пришел к ее жилищу, он, остановившись за дверью, услы-

шал, как она говорит над гробницей:

«Могила, исчезла ли в тебе красота его?

Погас ли в тебе твой свет, сияющий лик его?

Могила, могила, ты не сад и не свод небес, —

Так как же слились в тебе и месяц и ветвь?»

И когда она говорила, вдруг вошел к ней везирь Шамс-ад-дин и поздоро-

вался с нею и сообщил ей, что он брат ее мужа, а потом он рассказал, что

случилось, и разъяснил ей всю историю, и поведал, что ее сын Бедрсад»

дин Хасан провел целую ночь с его дочерью десять лет тому назад, а утром

исчез. «А моя дочь понесла от твоего сына и родила мальчика, который со

мной, и он твой внук и сын твоего сына от моей дочери».

И, услышав весть о своем сыне и увидев своего деверя, она упада к его

ногам и стала целовать их, говоря:

«Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли!

Он доставил мне наилучшее, что я слышала.

Будь доволен он тем, что порвано, подарила бы

Ему душу я, что истерзана расставанием».

Потом везирь послал за Аджибом, и когда он пришел, его бабка обняла

его и заплакала, и везирь Шамс-ад-дин сказал ей: «Теперь не время пла-

кать, теперь время тебе собираться, чтобы ехать с нами в земли египетс-

кие. Быть может, Аллах соединит нас и тебя с твоим сыном и моим племян-

ником!»

И она отвечала: «Слушаю и повинуюсь!» — и тотчас же поднялась и соб-

рала свои вещи, и сокровища, и девушек и немедленно снарядилась; а ве-

зирь Шамс-ад-дин пошел к султану Басры и простился с ним, и тот послал с

ним подарки и редкости для султана Египта.

И Шамс-ад-дин тотчас же выехал и, достигнув окрестностей города Да-

маска, остановился в Кануне [52] и разбил палатки и сказал тем, кто был с

ним: «Мы пробудем здесь неделю, пока не купим султану подарки и редкос-

ти».

И тогда Аджиб вышел и сказал евнуху: «О Ляик, мне хочется прогу-

ляться! Пойдем отправимся на рынок, пройдем в Дамаск и посмотрим, что

случилось с тем поваром, у которого мы ели, а потом ранили его в голову.

Он ока зал нам милость, и мы дурно поступили с ним».

И евнух ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И Аджиб вместе с евнухом вышел

из палатки, движимый кровным влечением к отцу, и они тотчас же вошли в

город и, не переставая, шли, пока не дошли до харчевни. И они увидели,

что повар стоит в лавке (а время близилось к закату солнца), и случилось

так, что он сварил гранатных зернышек. И когда они подошли к нему и Ад-

жиб взглянул на него, он почувствовал к нему влечение и увидел след уда-

ра камнем у него на лбу, и сказал ему: «Мир тебе! Знай, что мое сердце с

тобою». И внутри Бедр-ад-дина все взволновалось, когда он взглянул на

мальчика, и сердце его затрепетало, и он склонил голову к земле и хотел

и не мог повернуть язык во рту, а потом он поднял голову, униженно и

смиренно, и произнес такие стихи:

«Стремился к любимым я, но только увидел их —

Смутился и потерял над сердцем и взором власть.

И в страхе, с почтением понурил я голову,

И чувства свои я скрыть хотел, по не скрыл я их.

И свитками целыми готовил упреки я, —

Когда же мы встретились, я слова не вымолвил».

Потом он сказал им: «Залечите мое сердце и поешьте моего кушанья.

Клянусь Аллахом, едва я посмотрел на тебя, мое сердце затрепетало, и я

последовал за гобой, будучи без ума». — «Клянусь Аллахом, ты нас любишь,

— сказал Аджиб, — и мы съели у тебя кусочек, а ты возложил на нас пос-

ледствия этого и хотел нас опозорить. Но мы съедим у тебя что-нибудь,

только с условием, что ты дашь клятву не выходить за нами и не преследо-

вать нас. Иначе мы больше не вернемся к тебе; а мы пробудем Здесь неде-

лю, пока мой дед не купит подарки для царя».

И Бедр-ад-дин сказал: «Быть по-вашему!» И Аджиб с евнухом вошли в

лавку, и тогда Бедр-ад-дин подал им мяску с гранатными зернышками, и Ад-

жиб сказал: «Поешь с нами! Может быть, Аллах облегчит нашу тяготу». И

Бедр-ад-дин обрадовался и стал есть с ними, уставясь в лицо Аджиба, и

его сердце и чувства привязались к нему; но Аджиб сказал: «Не говорил ли

я, что ты влюбленный и надоедливый! Довольно тебе глядеть мне в лицо!»

И, услышав слова своего сына, Бедр-ад-дин произнес:

«Для тебя в душе сохранил я тайну сокрытию:

Обвита молчаньем моим она, не узнать ее.

И позорящий светоносный месяц своей красой

И той прелестью, что подобна утру светящему,

Твой блестящий лик в нас желанья будит, — конца им нет,

И сулит свиданья и долгие и частые.

Ужель растаю от жара я, раз твой лик — мой рай,

И умру ль от жажды, коль райский ключ мне слюна

твоя»

И Бедр-ад-дин стал кормить то Аджиба, то евнуха, и они ели, пока не

насытились, а потом встали, и Хасан басрийский поднялся и полил им на

руки воды и, отвязав от пояса шелковую салфетку, вытер им руки и опрыс-

кал их розовой водой из бывшей у него фляги. И потом он вышел из лавки и

вернулся с кружкой питья, смешанного из розовой воды с мускусом, и, пос-

тавив ее перед ними, сказал: «Довершите вашу милость!»

И Аджиб взял и отпил и протянул кружку евнуху, и они пили, пока у них

не наполнились животы, и оба насытились до сытости, необычайной для них.

И после того они ушли и торопились, пока не достигли палаток, и Аджиб

пошел к своей бабке, матери его отца, Бедр-ад-дина Хасана, и она поцело-

вала его и подумала о своем сыне Бедр-ад-дине Хасане и вздохнула и стала

плакать, и затем сказала:

«Я прежде надеялась, что снова мы встретимся, —

Ведь жить, когда вы вдали, мне больше не хочется,

Клянусь я, в душе моей одно лишь стремленье к вам,

И тайны Аллах, господь, сокрытые ведает».

И затем она спросила Аджиба: «О дитя мое, где ты был?» И он ответил:

«В городе Дамаске». И тогда она подала ему миску гранатных зернышек (а

они были не очень сладкие) и сказала евнуху: «Садись с господином!»

И евнух воскликнул про себя: «Клянусь Аллахом, нет у пас охоты до

еды!» — и сел; а что до Аджиба, то, когда он сел, его живот был наполнен

тем, что он съел и выпил. И он взял кусок хлеба и обмакнул его в гранат-

ные зернышки и съел, и нашел их недостаточно сладкими, так как был сыт.

«Фу! Что это за мерзкое кушанье!» — воскликнул он. И его бабка сказала:

«О дитя мое, ты хулишь мое кушанье, а я сама его варила, и никто не уме-

ет так его варить, как я, кроме твоего отца, Бедр-ад-дина Хасана». — «О

госпожа, — сказал Аджиб, — твоя стряпня отвратительна! Мы сейчас видели

в городе повара, который сварил таких гранатных зернышек, что их запах

раскрывает сердца, а его кушанье хочется съесть целиком. А твое кушанье

в сравнении с ним ничего не стоит».

Услышав эти слова, бабка Аджиба пришла в сильный гнев и посмотрела на

евнуха…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двадцать четвертая ночь

Когда же наступила двадцать четвертая ночь, она сказала: «Дошло до

меня, о счастливый царь, что бабка Аджиба, услышав его слова, разгнева-

лась и посмотрела на евнуха и сказала ему: «Горе тебе! Ты испортил моего

внука, так как заходил с ним в харчевню!»

И евнух испугался и стал отрицать и сказал: «Мы не

Заходили в харчевню, а только проходили мимо». — «Клянусь Аллахом, мы

заходили и ели, и его кушанье лучше твоего!» — сказал Аджиб; и тогда его

бабка поднялась и рассказала об этом брату своего мужа и вызвала в нем

гнев на евнуха.

И евнух явился к везирю, и тот сказал ему: «Зачем ты заходил с моим

внуком в харчевню?»

И евнух испугался и сказал: «Мы не заходили!» Но Аджиб воскликнул:

«Мы зашли и поели гранатных зернышек досыта, и повар напоил нас медом со

снегом и с сахаром!» И везирь еще больше разгневался на евнуха и спросил

его, но тот все отрицал.

И тогда везирь воскликнул: «Если твои слова — правда, сядь и поешь

перед нами!» И евнух подошел и хотел есть, но не мог, и бросил кусок

хлеба и сказал: «О господин мой, я сыт со вчерашнего дня!»

И везирь понял, что он ел у повара, и велел рабам повалить его, и

принялся его больно бить.

И евнух завопил и сказал: «О господин, не бей меня, я расскажу тебе

правду!» И тогда его перестали бить; и везирь воскликнул: «Говори по ис-

тине!» И евнух сказал: «Знай, что мы вошли в харчевню, когда повар варил

гранатные зернышки, и он поставил их перед нами, и, клянусь Аллахом, я в

жизни не ел ничего подобного им и не пробовал ничего сквернее того, что

перед нами».

И мать Бедр-ад-дина Хасана рассердилась и сказала: «Непременно пойди

к этому повару и принеси от него миску гранатных зернышек! Покажи их

твоему господину, и пусть он скажет, которые лучше и вкуснее». — «Хоро-

шо!» — сказал евнух; и она тотчас дала ему миску и полдинара, и он отп-

равился и, придя в харчевню, сказал повару: «Мы поспорили в доме моего

господина о твоем кушанье, так как у них тоже готовили гранатные зерныш-

ки. Дай нам твоего кушанья на эти полдинара и берегись: мы наелись бо-

лезненных ударов за твою стряпню».

И Бедр-ад-дин Хасан засмеялся и сказал: «Клянусь Аллахом, этого ку-

шанья никто не умеет готовить, кроме меня и моей матери, а она теперь в

далеких странах!»

И он взял миску и налил в нее кушанье и облил его сверху мускусом и

розовой водой, и евнух забрал миску и поспешно пришел к ним.

И мать Хасана взяла кушанье и попробовала его, и, увидев, как оно

вкусно и отлично состряпано, она узнала, кто его стряпал, и вскрикнула,

а затем упала без чувств.

И везирь оторопел, а потом брызнул на нее розовой водой, — и через

некоторое время она очнулась и сказала: «Если мой сын еще на свете, то

никто не сварит так гранатных зернышек, кроме него! Это мой сын,

Бедр-ад-дин Хасан, наверно и несомненно, так как это кушанье могу гото-

вить только я, и я научила Бедр-ад-дина его стряпать».

И, услышав ее слова, везирь сильно обрадовался и воскликнул: «О, как

я стремлюсь увидеть сына моего брата! Увидим ли, что судьба соединит нас

с ним! Мы просим о встрече с ним одного лишь великого Аллаха!»

И везирь в тот же час и минуту поднялся и кликнул людей, бывших с

ним, и сказал: «Пусть пойдут из вас двадцать человек к этой харчевне и

разрушат ее, а повара свяжите его чалмой и притащите силой ко мне, но не

причиняйте ему вреда!»

И они сказали: «Хорошо!», а везирь тотчас же поехал в «Обитель

счастья» и, повидавшись с наместником Дамаска, ознакомил его с письмами

султана, которые были у него с собою; и наместник положил их на голову,

сначала поцеловав их, а потом спросил: «А где же твой обидчик?» — «Это

один повар», — отвечал везирь. И наместник тотчас же велел своим прид-

ворным отправиться в его харчевню; и они пошли и увидели, что она разру-

шена и все в ней поломано, так как, когда везирь поехал во дворец, ею

люди сделали то, что он приказал, и сидели, ожидая возвращения везиря из

дворца, а Бедр-ад-дин говорил: «Посмотри-ка! Что это такое нашли в гра-

натных зернышках, что со мной случилось подобное дело?»

И когда везирь вернулся от дамасского наместника (а тот разрешил ему

взять своего обидчика и выехать с ним), он вошел в палатку и потребовал

повара, — и того привели, скрученного чалмой. И Бедр-ад-дин Хасан пос-

мотрел на своего дядю и горько заплакал и сказал: «О господин мой, в чем

мой грех перед вами?» — «Это ты сварил гранатные зернышки?» — спросил

его везирь. «Да, — отвечал Бедр-ад-дин, — а вы нашли в них что-то, за

что следует снять голову?» — «Это наилучшее и наименьшее возмездие те-

бе!» — воскликнул везирь. И Бедрад-дин сказал: «О господин мой, не сооб-

щишь ли ты мне, в чем мой грех?» — «Да, сию минуту», — отвечал везирь, и

потом он крикнул слугу и сказал: «Приведите верблюдов». И они взяли

Бедр-ад-дина Хасана и положили в сундук, и заперли его, и поехали, и

ехали, не переставая, до ночи. А потом они сделали привал, кое-чего пое-

ли и вынули Бедр-ад-дина и покормили его и положили обратно в сундук, —

и так это продолжалось, пока они не достигли Камры [53].

И тогда Бедр-ад-дина Хасана вынули из сундука, и везирь спросил его:

«Это ты варил гранатные зернышки?» — «Да, о господин мой», — отвечал

Бедр-ад-дин; и везирь сказал: «Закуйте его!» И его заковали и снова по-

ложили в сундук и поехали, и когда прибыли в Каир, остановились в

ар-Рейдании [54]. И везирь велел вынуть Бедр-ад-дина Хасана из сундука и

приказал позвать плотника и сказал ему: «Сделай для него деревянную кук-

лу». — «А что ты будешь с ней делать?» — спросил Бедр ад-дин-Хасан. «Я

повешу тебя на кукле и прибью тебя к ней гвоздями и повезу тебя по всему

городу», — отвечал везирь. И Бедрад-дин воскликнул: «За что ты со мной

это сделаешь?» — «За то, что ты скверно сварил гранатные зернышки, —

сказал везирь. — Как мог ты их так сварить, что в них недоставало пер-

цу?» — «И за то, что в них не хватало перцу, ты со мной все это делаешь!

— воскликнул Бедрад-дин. — Недостаточно тебе было меня заточить! И кор-

мили-то вы меня раз в день!» — «Не хватало перцу, и нет для тебя наказа-

ния, кроме смерти!» — сказал везирь. И Бедр-ад-дин изумился и опечалился

о самом себе.

«О чем ты думаешь?» — спросил его везирь. «О бестолковых умах, подоб-

ных твоему, — отвечал Бедр-аддин. — Будь у тебя разум, ты бы не сделал

со мною этих дел». — «Нам надо тебя помучить, чтобы ты больше не делал

подобного этому», — сказал везирь, а Бедр-ад-дин Хасан возразил: «Поис-

тине, ничтожнейшее из того, что ты со мной сделал, достаточно меня изму-

чило!» Но везирь воскликнул: «Тебя непременно надо повесить!» А в это

время плотник готовил куклу, а Бедр-ад-дин смотрел. И так продолжалось,

пока не подошла ночь, и когда дядя Бедр-ад-дина взял его и бросил в сун-

дук и сказал: «Это будет завтра!»

И он подождал, пока не убедился, что Бедр-ад-дин заснул, и, сев на

коня, взял сундук, поставил его перед собою и въехал в город, и ехал,

пока не прибыл к своему дому, и тогда он сказал своей дочери,

Ситт-аль-Хусн: «Слава Аллаху, который соединил тебя с сыном твоего дяди!

Поднимайся, убери комнату так, как она была убрана в вечер смотрин».

И она встала и зажгла свечи, а везирь вынул исчерченную бумажку, на

которой он нарисовал расположение комнаты, и они поставили все на место,

так что видевший не усомнился бы, что это та же самая ночь смотрин.

И после этого везирь приказал положить тюрбан Бедрад-дина Хасана на

то же место, куда он положил его своей рукой, а также его шальвары и ко-

шель, который был под тюфяком, а затем он велел своей дочери раздеться,

так же как в ночь смотрин, и сказал: «Когда войдет сын твоего дяди, ска-

жи ему: «Ты заставил меня ждать, уйдя в покой уединения!» И пусть он с

тобой переночует до утра, а тогда мы ему покажем записанные числа».

Потом везирь вынул Бедр-ад-дина из сундука, раньше сняв с его ног

оковы и освободив его от того, что на нем было, так что он остался в

тонкой ночной рубашке, без шальвар (а он спал, ничего не зная).

И по предопределенному велению Бедр-ад-дин перевернулся и проснулся и

увидел себя в освещенном проходе и сказал себе: «Это испуганные грезы!»

И он встал и прошел немного до второй двери и посмотрел, — и вдруг,

оказывается, он в той комнате, где перед ним открывали невесту, и видит

балдахин, и скамеечку, и свой тюрбан, и вещи.

И, увидя это, Бедр-ад-дин оторопел и стал переступать с ноги на ногу

и воскликнул: «Сплю я или бодрствую?»

И он принялся тереть себе лоб и с изумлением говорил: «Клянусь Алла-

хом, это помещение невесты, где ее открывали для меня! Где же я? Я ведь

был в сундуке!»

И пока он говорил сам с собою, Ситт-аль-Хусн вдруг подняла край поло-

га и сказала: «О господин мой, не войдешь ли ты? Ты задержался в покое

уединения». И когда

Бедр-ад-дин услышал ее слова и увидел ее, он рассмеялся и сказал:

«Поистине, это спутанные грезы!»

Потом он вошел и стал вздыхать, размышляя о том, что случилось, и не

зная, что думать, и все происшедшее стало ему неясно, когда он увидел

свой тюрбан и шальвары и кошель, в котором была тысяча динаров.

«Аллах лучше знает! Это спутанные грезы!» — воскликнул он. И тогда

Ситт-аль-Хусн сказала ему: «Что это, ты, я вижу, смущен и удивлен? Не

таким ты был в начале ночи!» И Бедр-ад-дин засмеялся и спросил: «Сколько

времени меня с тобою не было?» И она воскликнула:

«Спаси тебя Аллах! Имя Аллаха вокруг тебя! Ты только вышел за нуждою

и возвращаешься. Ты потерял ум!»

И Бедр-ад-дин, услышав это, засмеялся и сказал: «Ты права! Но когда я

вышел от тебя, я забылся в домике с водой и видел во сне, что я сделался

поваром в Дамаске и прожил там десять лет, и будто ко мне пришел кто-то

из детей вельможи и с ним был евнух…»

И тут Бедр-ад-дин Хасан пощупал рукой лоб и, найдя на нем след удара,

воскликнул: «Клянусь Аллахом, о госпожа моя, это как будто правда, так

как он ударил меня по лбу и ранил меня. Похоже, что это наяву было!»

Потом он сказал: «Когда мы обнялись и заснули, мне приснилось, будто

я отправился в Дамаск без тюрбана и без шальвар и сделался поваром…» И

он простоял некоторое время растерянный и сказал: «Я как будто видел,

что я сварил гранатных зернышек, в которых было мало перцу… Клянусь

Аллахом, я, наверно, заснул в комнате с водой и видел все это во сне!..»

— «Заклинаю тебя Аллахом, что ты еще видел во сне, кроме этого?» — спро-

сила Ситт-аль-Хусн; и Бедр-ад-дин Хасан рассказал ей и добавил: «Клянусь

Аллахом, если бы я не проснулся, они бы, наверное, распяли меня на дере-

вянной кукле!» — «За что же?» — спросила Ситт-аль-Хусн. «За недостаток

перца в гранатных зернышках, — ответил Бедр-ад-дин. — Они как будто раз-

рушили мою лавку, разбили всю мою посуду и положили меня в сундук, а по-

том привели плотника, чтобы сделать для меня виселицу, так как они хоте-

ли меня повесить. Слава же Аллаху за то, что все это случилось со мною

во сне, а не произошло наяву!»

И Ситт-аль-Хусн засмеялась и прижала его к своей груди, и он тоже

прижал ее к груди, а после, подумав, сказал: «Клянусь Аллахом, похоже на

то, что это было несомненно наяву! Не знаю, в чем тут дело!»

И он заснул, недоумевая о своем деле, и то говорил: «Я грезил», то

говорил: «Я бодрствовал», — и так продолжалось до утра, когда к нему во-

шел его дядя, Шамс-аддин, везирь, и поздоровался с ним.

И Бедр-ад-дин Хасан посмотрел на него и воскликнул: «Клянусь Аллахом,

не ты ли это велел меня скрутить и прибить меня гвоздями и разрушить мою

лавку из-за того, что в гранатных зернышках недоставало перцу?» И тогда

везирь сказал ему: «Знай, о дитя мое, что истина выяснилась, и стало яв-

но то, что было скрыто. Ты — сын моего брата, и я сделал это, чтобы убе-

диться, что ты тот, кто вошел к моей дочери той ночью. А убедился я в

этом только потому, что ты узнал комнату и узнал твою чалму и шальвары,

и твое золото и бумажку, что написана твоим почерком, ту, которую напи-

сал твой родитель, мой брат. Я не видел тебя прежде этого и не знал те-

бя, а твою мать я привез с собою из Басры».

И после этого он бросился к Бедр-ад-дину и заплакал, и Бедр-ад-дин

Хасан, услышав от своего дяди такие слова, до крайности удивился и обнял

своего дядю, плача от радости. А потом везирь сказал ему: «О дитя мое,

всему этому причиной то, что произошло между мной и твоим отцом», — и он

рассказал ему, что случилось у него с бра том и почему тот уехал в Бас-

ру.

Затем везирь послал за Аджибом; и, увидев его, его отец воскликнул:

«Вот тот, кто ударил меня камнем!» А везирь сказал: «Это твой сын». И

тогда Бедр-ад-дин кинулся к нему и произнес:

«Я немало плакал, когда случилось расстаться нам,

И пролили веки потоки слез в печали.

И поклялся я, что когда бы время свело нас вновь,

О разлуке я поминать не стал бы устами.

Налетела радость, но бурно так, что казалось мне,

Что от силы счастья повергнут я в слезы».

И когда он кончил свои стихи, вдруг подошла его мать и кинулась к не-

му и сказала:

«Мы сетовали при встрече на силу того, что скажем;

Не выразить ведь печали устами гонца вовеки».

А затем его мать рассказала ему, что случилось после его исчезнове-

ния, и Хасан рассказал ей, что он перенес, — и они возблагодарили Аллаха

великого за то, что встретились друг с другом.

Потом везирь Шамс-ад-дин отправился к султану, через два дня после

того, как он прибыл, и, войдя к нему, поцеловал перед ним землю и при-

ветствовал его, как приветствуют царей; и султан обрадовался и улыбнулся

ему в лицо и велел ему приблизиться, а потом расспросил его о том, что

он видел в путешествии и что с ним произошло во время поездки.

И Шамс-ад-дин рассказал ему всю историю от начала до конца; и султан

сказал: «Слава Аллаху, что ты получил желаемое и возвратился невредимый

к семье и детям! Я непременно должен увидеть твоего племянника Хасана

басрийского, приведи его завтра в диван». — «Твой раб явится завтра, ес-

ли захочет Аллах великий», — ответил Шамс-ад-дин, а затем пожелал султа-

ну мира и вышел; а вернувшись домой, он рассказал сыну своего брата, что

султан пожелал его видеть, и Хасан басрийский сказал: «Раб послушен при-

казанию владыки!»

Словом, он отправился к его величеству султану со своим дядей

Шамс-ад-дином и, явившись пред лицо его, приветствовал его совершенней-

шим и наилучшим приветствием и произнес:

«Вот землю целует тот, чей сан вы возвысит

И кто во стремлениях успеха достиг своих.

Вы славой владеете, — и те лишь удачливы,

Чрез вас кто надеется, быв низким, высоким стать».

И султан улыбнулся и сделал ему знак сесть, и он сел подле своего дя-

ди Шамс-ад-дина; а потом царь спросил его об его имени, и Хасан сказал:

«Я недостойнейший из твоих рабов, прозываемый Хасаном басрийским, моля-

щийся за тебя ночью и днем».

И султану понравились его слова, и он пожелал испытать его, чтобы

проявилось, каковы его знания и образованность, и спросил: «Хранишь ли

ты в памяти како-нибудь описание родинки?» — «Да, — ответил Хасан и про-

изнес:

Любимый! Всякий раз, как его вспомню,

Я слезы лью, и громко я рыдаю.

Он с родинкой, что красотой и цветом

Зрачок очей напомнит или финик».

И царь одобрил это двустишие и сказал Хасану: «Подавай еще! Аллаха

достоин твой отец, и да не сломаются твои зубы!» И Хасан произнес:

«Клянусь точкой родинки, что зернышку мускуса

Подобна! Не удивись словам ты сравнившего, —

Напротив, дивись лицу, что прелесть присвоило

Себе, не забывши взять мельчайшего зернышка».

И царь затрясся от восторга и сказал ему: «Прибавь мне, да благосло-

вит Аллах твою жизнь!» И Хасан произнес:

«О ты, чей лик украсила родинка,

Что мускусу подобна на яхонте, —

Не будь жесток и близость даруй ты мне,

Желание и пища души моей!»

«Прекрасно, о Хасан, ты отличился вполне! — воскликнул царь. —

Разъясни нам, сколько значений имеет слово «аль-халь» в арабском языке?»

— «Да поддержит Аллах царя, пятьдесят восемь значений, а говорят —

пятьдесят», — ответил Хасан. И царь сказал: «Ты прав! — а потом спросил:

Знаешь ты, каковы отдельные качества красоты?» — «Да, — отвечал Хасан, —

миловидность лица, гладкость кожи, красивая форма носа и привлека-

тельность черт, а завершение красоты — волосы. И все это объединил еще

аш-Шихаб-аль-Хиджази в стихах, размером реджез. Вот они:

Липу краса, скажи, должна присуща быть,

И коже гладкость. Будь же проницательным!

За красоту все хвалят нос, поистине,

Глаза ж прекрасных знамениты нежностью.

Да! А устам присуща прелесть, сказано;

Пойми же то, да не утратишь отдых ты!

Язык быть должен острым, стан изящным быть,

Чертам лица быть следует красивыми.

Верх красоты же, говорится, — волосы.

Внемли же ты стихам моим и краток будь!»

И царь порадовался словам Хасана и обласкал его и спросил: «Что озна-

чает поговорка: «Шурейх [55] хитрее лисицы?» И Хасан отвечал: «Знай, о

царь, — да поддержит тебя Аллах великий, — что Шурейх в дни моровой язвы

удалился в Неджеф [56], и когда он вставал на молитву, приходила лисица

и, стоя против него, подражала ему, отвлекая его от молитвы. И когда это

продлилось, он снял однажды рубаху и повесил ее на трость, вытянув рука-

ва. а сверху надел свой тюрбан и перевязал рубаху у пояса и поставил

трость на том месте, где молился. И лисица, как всегда, пришла и встала

напротив, а Шурейх подошел к ней сзади и поймал ее, — и сказано было,

что сказано».

И, услышав то, что высказал Хасан басрийский, султан сказал его дяде,

Шамс-ад-дину: «Поистине, сын твоего брата совершенен в области словесных

наук, и я не думаю, чтобы подобный ему нашелся в Каире!» И Хасан басрий-

ский поднялся и облобызал землю перед султаном и сел, как садится не-

вольник перед своим господином.

И султан, узнавши поистине, какие достались Хасану басрийскому знания

в словесности, обрадовался великой радостью и наградил его почетной

одеждой и назначил его на дело, которое могло бы помочь ему поправить

свое положение; а после того Хасан басрийский поднялся и поцеловал землю

перед султаном и, пожелав ему вечного величия, попросил позволения уйти

вместе со своим дядей, везирем Шамс-ад-дином.

И султан позволил ему, и он вышел и пришел со своим дядей домой, и им

подали еду, и они поели того, что уготовил им Аллах, а затем, покончив с

едой, Хасан басрийский вошел в покой своей жены Ситт-аль-Хусн и расска-

зал ей, что с ним произошло в присутствии султана; и она воскликнула:

«Он непременно сделает тебя своим сотрапезником и в изобилии пожалует

тебе награды и подарки!

По милости Аллаха ты блещешь светом своих совершенств, словно вели-

чайшее светило, где бы ты ни был, на суше или на море». — «Я хочу ска-

зать ему хвалебную касыду, чтобы любовь ко мне увеличилась в его серд-

це», — сказал Хасан. И его жена воскликнула: «Ты это решил удачно! Поду-

май хорошенько и постарайся сказать получше. Я так и вижу, что он отве-

тит тебе приязнью».

И Хасан басрийский удалился в сторонку и старательно вывел стихи,

стройные по построению и прекрасные по смыслу. Вот они:

Высшей славы повелитель мой достиг,

И стезей великих, славных он грядет.

Справедливыми все страны сделал он,

Безопасными и путь закрыл врагам.

Это набожный и прозорливый лев;

Царь, ты скажешь, или ангел — он таков.

Все богатыми уходят от него,

Описать его в словах бессилен ты.

В день раздачи он сияет, как заря,

В день же боя темен он, как ночи мрак.

Его щедрость охватила шеи нам,

Над свободными он милостью царит.

Да продлит Аллах надолго его век

И от гибельной судьбы да сохранит!

И, окончив писать эти стихи, он послал их его величеству султану с

одним из рабов своего дяди, везиря Шамсад-дина; и царь ознакомился с ни-

ми, и его сердце обрадовалось им, и он прочел их тем, кто был перед ним,

и они восхвалили Хасана великой похвалой. А потом султан призвал его в

свою приемную и, когда он явился, сказал ему: «С сегодняшнего дня ты мой

сотрапезник, и я назначаю тебе ежемесячно тысячу дирхемов, кроме того,

что я определил тебе раньше».

И Хасан басрийский поднялся и трижды поцеловал перед султаном землю и

пожелал ему вечной славы и долгой жизни. И после этого сан Хасана бас-

рийского возвысился, и слух о нем полетел по странам, и он пребывал со

своим дядей и семьей в прекраснейшем состоянии и приятнейшей жизни, пока

не застигла его смерть».

Услышав из уст Джафара эту историю, Харун ар-Рашид удивился и сказал:

«Должно записать эти происшествия золотыми чернилами!»

Затем он отпустил раба и приказал назначить юноше на каждый месяц

столько, чтобы его жизнь была хороша, и подарил ему от себя наложницу, и

юноша стал одним из его сотрапезников.

Но это нисколько не удивительнее сказки о портном, горбуне, еврее,

надсмотрщике и христианине, и того, что с ними случилось».

«А как это было?» — спросил царь.