А какова их повесть?» — спросил царь.
И Шахразада сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что был в го-
роде Мира, в славное халифство Абдаль-Мелика ибн Мервана, царь, ко-
торого звали Омар ибн ан-Нуман. Он был из великих властителей и покорил
царей — Хосроев и кесарей и нельзя было греться у его огня. И
не гонялся с ним никто на ристалище, и когда он был гневен, из ноздрей
его вылетали искры. Он овладел всеми землями, и Аллах подчинил ему всех
рабов своих, и веления его исполнялись во всех городах, а войска его
достигли отдаленнейших краев. И вошли под власть его и восток и запад и
то, что меж ними, — и Хинд, и Синд, и Китай; и земля аль-Хиджаз и страна
аль-Пемен; и острова Индии и Китая; и страны севера; Диар-Бекр и земля
Мерных и острова морей, и все, какие есть на земле, знаменитые реки, —
Сейхун и Джейхун, Нил и Евфрат.
И он послал своих послов в отдаленнейшие города, чтобы они принесли
ему верные сведения, и они вернулись и рассказали о том, что там спра-
ведливость, повиновение и безопасность, и люди молятся за султана Омара
ибн ан-Нумана. Вот! А Омар ибн ан-Нуман, о царь времени, обладал великою
знатностью, и к нему везли дары и редкости и подать изо всех мест.
И был у него сын, которого он назвал Шарр-Каном, и был он более всех
людей похож на него, и вырос он как бедствие из бедствий судьбы, и поко-
рял доблестных и уничтожал соперников. И отец полюбил его великою лю-
бовью, больше которой не бывает, и поручил ему царствовать после себя. И
Шарр-Кан рос и достиг возраста мужей, и стало ему двадцать лет жизни, и
Аллах подчинил ему всех рабов — такова была сила его ярости и суровости.
А у отца его Омара ибн ан-Нумана было четыре жены, согласно Книге и ус-
тановлениям, но только ему не было дано от них сына, кроме Шарр-Ка-
на, который был от одной из них, а остальные были бесплодны, и ни от од-
ной из них он не имел ребенка.
А вместе с этим у него было триста шестьдесят наложниц, по числу дней
в году у коптов, и эти наложницы были из всех народов, и он устроил
для каждой из них комнату (а эти комнаты были внутри дворца), и выстроил
двенадцать дворцов, по числу месяцев в году, и сделал в каждом дворце
тридцать комнат, так что всех комнат стало триста шестьдесят. И он посе-
лил этих невольниц в тех комнатах и назначил каждой из наложниц одну
ночь, которую он проводил у нее, и он приходил к ней только через целый
год, и так он провел некоторое время.
И его сын Шарр-Кан прославился во всех странах, и отец его радовался
ему, и сила его увеличилась, и он преступил границы и возгордился и за-
воевал крепости и земли. И по предопределенному велению было так, что
одна невольница из невольниц Омара ибн ан-Нумана понесла. И тягота ее
стала известна, и царь узнал об этом и обрадовался великою радостью и
сказал: «Быть может, будут все мои дети и мое потомство мужским!» И он
отметил время, когда она понесла, и стал ей оказывать благоволение.
И Шарр-Кан узнал об этом и сделался озабочен, и ему показалось вели-
ким это дело, и он сказал: «Явится тот, то будет оспаривать у меня
царство! Если эта невольница родит дитя мужского пола, я убью его». Но
мысли эти он скрыл в своей душе. Вот что было с Шарр-Каном.
Что же касается невольницы, то это была румийка, и ее прислал в
подарок царь румов, властитель Кайсарки, и прислал вместе с нею ред-
кости во множестве. А имя ее было Суфия, и была она прекраснее всех не-
вольниц и красивее их лицом, и она лучше их всех соблюдала свою честь и
обладала в избытке умом и блестящею прелестью. И она прислуживала царю в
ту ночь, которую он проводил у нее, и говорила ему: «О царь, я желала бы
от господа небес, чтобы он тебя наделил от меня ребенком мужского пола,
и я могла бы хорошо воспитать его и старательно образовать и уберечь».
А царь радовался, и ее слова нравились ему. И она поступала так, пока
не исполнились ее месяцы, и тогда она села на седалище родов, а во время
беременности она была праведна и хорошо соблюдала благочестие и молила
Аллаха, чтобы он наделил ее здоровым ребенком и облегчил ей роды, и Ал-
лах принял ее молитву. А царь поручил евнуху сообщить ему, кого она ро-
дит: дитя мужского пола или женского. И сын его Шарр-Кан также послал
кого-то, чтобы осведомить его об этом.
И когда Суфия родила, повитухи осмотрели новорожденного, и оказалось,
что эта девочка с лицом яснее месяца. И они сообщили о ней присутствую-
щим, и посланец царя воротился и рассказал ему, и посланец Шарр-Кана то-
же рассказал ему об этом, и тот обрадовался великою радостью. А когда
евнухи ушли, Суфия сказала повитухам: «Подождите со мною немного, я
чувствую во внутренностях еще что-то другое!» И она застонала, и роды
пришли к ней вторично, но Аллах помог ей, и она родила второго младенца,
и, когда повитухи осмотрели его, они увидали, что это дитя мужского по-
ла, похожее на луну, с сияющим лбом и румяными, розовыми щеками.
И невольница, и слуги, и челядь обрадовались ему, а также и все, кто
присутствовал при этом, и Суфия выкинула послед, а во дворце уже подня-
лись крики радости, и остальные невольницы услыхали и позавидовали ей.
И эта весть дошла до Омара ибн ан-Нумана, и он возвеселился и обрадо-
вался и, поднявшись, вышел и поцеловал Суфию в голову и посмотрел на но-
ворожденного, а затем он склонился над ним и поцеловал его. А невольницы
забили в бубны и заиграли на инструментах, и царь повелел, чтобы ново-
рожденного назвали Дау-альМакан, а сестру его — Нузхат-аз-Заман. И его
приказанию последовали и ответили вниманием и повиновением, и царь наз-
начил младенцам, чтобы ходить за ними, кормилиц, и слуг, и челядь, и ня-
нек и установил им выдачи сахара, напитков, масел и прочего, что описать
бессилен язык.
И жители Багдада услышали о том, какими наделил Аллах паря детьми, и
город украсился, и стали бить в литавры, и эмиры, везири и вельможи
царства пришли и поздравили царя Омара ибн ан-Нумана с сыном Дау-аль-Ма-
каном и дочерью Нузхат-аз-Заман. И царь благодарил их за это и наградил
их и умножил им свои милости, одаряя их, и облагодетельствовал при-
сутствующих, приближенных и простых. И в таком положении он пребывал,
пока не прошло четыре года, и через каждые несколько дней он спрашивал о
Суфии и ее детях, а после четырех лет он приказал перенести к ней мно-
жество драгоценностей, одежд и украшений и денег и поручил ей воспитать
детей и хорошо обучить их.
И при всем этом царевич Шарр-Кан не знал, что его отцу Омару ибн
ан-Нуману было дано дитя мужского пола, и не ведал, что у его отца есть
ребенок, кроме Нузхат-аз-Заман, и от него скрывали сведения о
Дау-аль-Макане, пока не прошли года и дни, а он был занят битвами с
храбрецами и поединками с витязями. И вот в один из дней царь Омар ибн
ан-Нуман сидит, и к нему входят придворные и, целуя землю меж его рук,
говорят ему: «О царь, к нам пришли послы от царя румов, властителя Кус-
тантынии великой, и они желают войти к тебе и предстать меж твоих
рук. И если царь разрешит им войти, мы введем их, а иначе — нет возраже-
ния его приказу».
И царь разрешил им сойти, и когда они вошли, склонился к ним и встре-
тил их и спросил, кто они и какова причина их прибытия, и гонцы поцело-
вали землю меж его рук и сказали: «О великий царь, щедрый на руку, Знай,
что нас послал к тебе царь Афридун, властитель стран греческих и войск
христианских, пребывающий в царстве аль-Кустантынии. Он извещает тебя,
что ныне он ведет жестокую войну с упорным гордецом — властителем Кайса-
рии, и причина этому в том, что одному из царей арабов случилось в древ-
ние времена, в один из своих походов, найти клад времен аль-Искандера
, и он перевез оттуда богатства неисчислимые, и среди того, что он
нашел, было три круглых драгоценных камня, величиною с яйцо страуса, и
были они из россыпи белых, чистых камней, которым не найти равных. И на
каждом камне были вырезаны греческими письменами дела тайные и им прису-
щи многие полезные свойства и особенности, и одно из этих свойств то,
что всякого младенца, на чью шею повесят один из этих камней, не поразит
болезнь, пока этот камень будет висеть на нем, и не застонет он, и его
не залихорадит.
И когда он нашел их и наложил на них руку и узнал, какие были в них
тайны, он послал царю Афридуну в подарок некоторые редкости и деньги и,
между прочим, эти три камня. И снарядил два корабля, на одном из которых
были деньги, а на другом — люди, чтобы охранять эти подарки от случайных
встреч в море. Но он знал, что никто не властен задержать его корабли,
так как он царь арабов, и в особенности потому, что путь кораблей, на
которых подарки, пролегает по морю, входящему в царство царя аль-Кустан-
тынии, и эти корабли направляются к нему, а на побережье этого моря нет
никого, кроме подданных великого царя Афридуна.
И когда корабли были снаряжены, они поплыли и приблизились к нашим
странам, и к ним вышли какие-то разбойники из этой земли, и среди них
были войска от властителя Кайсарии. И они взяли все бывшие на кораблях
редкости, и деньги, и сокровища, и три драгоценных камня, и перебили лю-
дей, и об этом узнал наш царь и послал на них войска, но они сломили
его, и тогда он послал на них второе войско, сильнее первого, но и его
также они обратили в бегство, и царь разгневался и поклялся, что непре-
менно выйдет на них сам со всеми своими войсками и не вернется от них,
пока не превратит Кайсарию армян в развалины и не оставит их землю и все
страны, которыми правит их царь, разрушенными.
И желаем мы от владыки века и времени, царя Омара ибн ан-Нумана,
властителя Багдада и Хорасана, чтобы он поддержал нас своим войском, да-
бы досталась ему слава, и наш царь прислал тебе с нами подарки всякого
рода и просит, чтобы царь сделал ему милость, приняв их, и оказал бы ему
милостивую помощь. И потом посланцы облобызали землю меж его рук…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сорок шестая ночь
Когда же настала сорок шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что войска и посланцы, прибывшие от царя аль-Кустанты-
нии, облобызали землю меж рук царя Омара ибн ан-Нумана, рассказав ему
обо всем, и выложили ему подарки. А подарками были: пятьдесят невольниц
из лучших земель румов и пятьдесят невольников, на которых были парчовые
кафтаны с поясами из золота и серебра. И у каждого невольника в ухе было
золотое кольцо с жемчужиной, ценою в тысячу мискалей золота, и у не-
вольниц также и на них были одежды, которые стоили больших денег. И,
увидав их, царь принял их и обрадовался и велел оказать почет посланцам.
И он обратился к своим везирям и посоветовался с ними о том, что ему
делать, и из среды их поднялся один везирь, — а это был дряхлый старец,
по имени Дандан, — и поцеловал землю меж рук царя Омара ибн ан-Нумана и
сказал: «О царь, самое лучшее в этом деле, чтобы ты снарядил большое
войско, и поставил во главе его твоего сына Шарр-Кана, а мы будем перед
ним слугами. И так поступить, по-моему, всего лучше по двум причинам:
вопервых, царь румов прибег к твоей защите и прислал тебе подарки, кото-
рые ты принял. А вторая причина та, что враг не отважится вторгнуться в
наши земли, и, если твое войско защитит царя румов и будет разбит его
враг, это дело припишут тебе, и оно станет известно во всех землях и
странах, и в особенности, когда весть об этом дойдет до морских островов
и об этом прослышат жители Магриба, они понесут тебе дары, редкости
и деньги».
Услышав это, царь остался доволен речами своего везиря и нашел их
правильными и наградил его и сказал: «С подобными тебе советуются цари,
и должно тебе быть в передовых войсках, а моему сыну Шарр-Кану в задних
рядах войск!» И потом он велел призвать своего сына Шарр-Кана, и тот,
явившись, поцеловал землю меж рук своего отца и сел, и царь рассказал
ему об этом деле и поведал, что сказали посланцы и что высказал везирь
Дандан. И он приказал ему приготовиться и снарядиться в путь и не пере-
чить везирю Дандану в том, что тот будет делать, и велел ему выбрать из
своих войск десять тысяч всадников в полном вооружении, стойких в боях и
тяготах. И Шарр-Кан последовал тому, что сказал ему отец Омар ибн ан-Ну-
ман, и тотчас же поднялся и выбрал из своих войск десять тысяч всадни-
ков. А потом он пошел в свой дворец и сделал смотр войскам и роздал им
деньги и сказал: «Срок вам три дня», и они поцеловали землю меж его рук,
покорные его приказу, и ушли от него и принялись готовиться и снаря-
жаться.
А Шарр-Кан вошел в кладовые с оружием и взял вес, что было ему нужно
из доспехов и вооружения, после чего направился в конюшни и выбрал ко-
ней, меченых и других. Так они проводи три дня, и потом войска вступили
в окрестности города Багдада. И Омар ибн анНуман вышел, чтобы проститься
со своим сыном ШаррКаном, и тот поцеловал перед ним землю, и царь пода-
рил ему семь мешков денег. И, обратившись к везирю Дандану, он поручил
ему войска своего сына Шарр-Кана, и везирь поцеловал землю меж его рук и
ответил ему вниманием и повиновением. И царь обратился к своему сыну
Шарр-Кану и велел ему советоваться с везирем обо всех делах, и Шарр-Кан
согласился на это, а его отец вернулся и вошел в город.
И после этого Шарр-Кан велел начальникам сделать смотр, и они выстро-
или войска, а числом было их десять тысяч всадников, кроме тех, что сле-
довали за ними. И потом войска тронулись и забили барабаны, и зазвучали
трубы, и развернулись знамена и стяги. И царевич ШаррКан поехал, и ве-
зирь Дандан был рядом с ним, а знамена трепетали над их головами. И они
двигались без остановки, предшествуемые послами, пока день не повернул
на закат и не приблизилась ночь. И тогда они спешились и отдохнули и
провели эту ночь, а когда Аллах засветил утро, они сели на коней и пое-
хали, ускоряя ход, в течение двадцати дней, а послы указывали им дорогу.
А на двадцать первый день они подошли к долине, распространившейся во
все стороны, обильной деревьями и растениями и обширно раскинувшейся. И
прибытие их в эту долину случилось ночью. И Шарр-Кан приказал им спе-
шиться и оставаться в этой долине три дня, и войска спешились и разбили
палатки, и воины рассеялись направо и налево. Везирь Дандан, а с ним
послы Афридуна, властителя аль-Кустантынии, расположился среди этой до-
липы. А что до царя Шарр-Кана, то он, когда войско прибыло, постоял не-
которое время, пока все не спешились и не рассеялись по долине. А потом
он отпустил поводья своего коня и хотел осмотреть эту долину и нести ох-
рану сам, следуя наставлениям отца, — они ведь подошли к стране румов, к
земле врага. И он отправился один, приказав сначала своим невольникам и
приближенным расположиться подле везиря Дандана, и ехал на своем коне по
краю долины, пока не прошло четверти ночи.
И Шарр-Кан устал, и сон одолел его, и он был не в силах даже понукать
своего коня, а у него была привычка спать на коне. И когда сон налетел
на него, он уснул, и конь нес его, не останавливаясь, до полуночи и во-
шел о какую-то рощу, а в этой роще было много деревьев. И Шарр-Кан не
проснулся, пока его конь не ударил копыюм о землю. Только тогда Шарр-Кан
пробудился и увидел себя среди деревьев, и месяц взошел над ним и осве-
тил оба края неба. И Шарр-Кан пришел в недоумение, увидав себя в этом
месте, и произнес слова, говорящий которые не смутится, то есть: «Нет
мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!» И пока он пребывал
в таком состоянии, страшась диких зверей, вдруг лунный свет распростра-
нился над лугом, подобным одному из лугов рая, и он услышал прекрасные
речи и громкий шум и смех, пленяющий умы мужей.
И царь Шарр-Кан сошел со своего коня и привязал его в деревьях и шел,
пока не приблизился к струящемуся потоку воды. И тут он услышал слова
женщины, говорившей по-арабски: «Клянись мессией, нехорошо это от вас!
Всякую, кто произнесет одно слово, я повалю и скручу поясом! Вот!» А
Шарр-Кан шел на голоса и дошел до конца этого места и вдруг видит: течет
река, порхают птицы, носятся лани и играют звери. А птицы на разных язы-
ках изъясняют свойства счастья. И это место было оплетено разными расте-
ниями, как сказал о нем кто-то из описывающих его в таком двустишии:
Тогда лишь прекрасен мир, когда вся земля цветет
И воды поверх нее текут безудержно.
Творение господа, великого, властного,
Дары нам дающего и всякую милость.
И Шарр-Кан взглянул на это место и видит: там монастырь, а в монасты-
ре — крепость, возвышающаяся в воздухе, в сиянии месяца, а посредине
крепости — река, из которой вода течет в эти сады, и тут же — женщина, а
перед нею десять невольниц, подобных месяцам, одетых: ь одежды и украше-
ния, ошеломляющие взор. И все они были такие, как сказано о них в таких
стихах:
Луг сияет — так там много
Дев прекрасных, белоснежных.
Он красивей и прекрасней
От невиданных красавиц.
Все невинные коварны,
Полны неги и жеманства,
Распускают вольно кудри,
Что кистям лозы подобны.
И чаруют всех очами,
Что кидают метко стрелы.
Горделивы, смертоносны
Для мужей они могучих.
И Шарр-Кан посмотрел на этих десять девушек и увидел среди них краса-
вицу, подобную полной луне, с черными волосами, блестящим лбом, большими
глазами и вьющимися кудрями, совершенную по существу и по свойствам, как
сказал о ней поэт в таких стихах:
Сияет нам она чарующим взором
И станом стыдит своим самхарские копья.
Она появляется с лицом нежно-розовым,
И прелесть красот ее во всем разнородна.
И кажется, будто прядь волос над челом ее —
Мрак ночи, спустившийся на день наслажденья.
И Шарр-Кан услышал, как она говорила невольницам: «Подойдите, чтобы я
поборолась с вами, раньше чем скроется месяц и придет утро». И каждая из
них подходила к девушке, и та сразу же повергала ее на землю, и скручи-
вала ей руки поясом. И она до тех пор боролась с ними и валила их, пока
не поборола всех.
И тогда к девушке обратилась старуха, стоявшая перед ней, и эта ста-
руха сказала ей, как бы гневаясь на нее: «О развратница, ты радуешься
тому, что поборола девушек, я вот старуха, а повалила их сорок раз. Чего
же ты чванишься? По если у тебя есть сила, чтобы побороться со мной, по-
борись, и я встану и положу твою голову между твоими ногами». И девушка
с виду улыбнулась, хотя внутренне исполнилась гнева на нее, и встала и
сказала: «О госпожа моя, Зат-ад-Давахи, заклинаю тебя мессией, будешь ли
ты бороться вправду, или ты шутишь со мной?» И она ответила: «Да…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сорок седьмая ночь
Когда же настала сорок седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что когда девушка спросила Зат-ад-Давахи: «Заклинаю те-
бя мессией, будешь ли ты бороться вправду, иди ты шутишь со мной?» — та
ответила: «Напротив, я буду с тобой бороться вправду», а Шарр-Кан смот-
рел на них.
«Вставай бороться, если у тебя есть сила», — сказала девушка. И когда
старуха услышала это, она разгневалась сильным гневом, и волосы на ее
теле поднялись, точно иглы ежа, а потом она вскочила, и девушка подня-
лась к ней, и старуха воскликнула: «Клянусь мессией, я буду с тобой бо-
роться только обнаженной, о развратница!»
А затем старуха взяла шелковый платок, развязала свою одежду и, сунув
руки под платье, сняла его со своего тела, после чего она скрутила пла-
ток и обвязала его вокруг пояса и стала похожа на плешивую ифритку
или пятнистую змею. И она обратилась к девушке и сказала: «Сделай так
же, как я сделала!» И при всем этом ШаррКан смотрел на них, и вглядывал-
ся в уродливый образ старухи и смеялся.
И когда старуха сделала это, девушка, не торопясь, поднялась и, взял
йеменский платок, дважды обвязалась им и засучила свои шальвары, так что
стала видна пара ног из мрамора и над ними хрустальный холм, мягкий и
блестящий, и живот, как бы усеянный анемонами, из складок которого веяло
мускусом, и груди с сосками, подобные паре плодов граната.
И старуха склонилась к ней, и они схватились друг с другом. И
Шарр-Кан поднял голову к небу и стал молиться Аллаху, чтобы девушка по-
бедила старуху. И девушка забралась под старуху и, взяв ее левой рукой
за перевязь на поясе, а правой рукой за шею и горло, подняла ее на ру-
ках, и старуха стала вырываться из ее рук, желая освободиться, и упала
на спину, и ее ноги поднялись вверх, так что при свете луны стали видны
ее волосы. И она пустила два ветра, один из которых зарылся в землю, а
другой дымом поднялся к небу. И Шарр-Кан стал так смеяться над нею, что
упал на землю, а затем он встал, обнажил меч и повернулся направо и на-
лево, но не увидал никого, кроме старухи, брошенной на спину.
И Шарр-Кан подумал про себя: «Не солгал тот, кто назвал тебя
Зат-ад-Давахи! Это случилось, хотя ты знала, какова со сила с другими».
А затем он приблизился к ней, чтобы послушать, что произойдет между ни-
ми.
И девушка подошла к старухе и накинула на нее тонкий шелковый плащ и
одела ее в ее платье и извинилась перед ней, говоря: «О госпожа моя
Зат-ад-Давахи, я хотела только повалить тебя и не хотела всего того, что
с то Зою случилось, но ты выскользнула у меня из рук. Да будет же слава
Аллаху за спасение!» Но старуха не дала ей ответа и встала и ушла от
стыда, и шла до тех пор, пока не скрылась с глаз, и невольницы остались,
брошенные, связанные, а девушка стояла одна.
И Шарр-Кан проговорил про себя: «Всякому уделу есть причина. На меня
напал сон, и конь привел меня в это место только из-за моего счастья.
Быть может, эта девушка и те, что с нею, будут мне добычей». И он напра-
вился к коню и сел на него и ударил его ногою, и копь помчался с ним,
как стрела, когда она слетела о лука, и в руках Шарр-Кана был его меч,
вынутый из ножен, и юноша кричал: «Аллах велик!»
И когда девушка увидала его, она поднялась на ноги и стала на берег
потока (а шириной он был в шесть локтей, по мерке рабочим локтем), и
прыгнула и оказалась на другом берету. И она поднялась и крикнула, воз-
высив голос: «Кто ты, о человек? Ты прервал нашу радость, и, когда ты
обнажил свой меч, ты словно ринулся на целое войско. Откуда ты и куда
направляешься? Будь правдив в речах, ибо правдивость для тебя полезней,
и не лги: лживость — качество скверных. Нет сомнения, что ты сбился в
эту ночь с дороги и приехал в это моею, и спустись отсюда — величайшая
для тебя удача. Ты сейчас находишься на лугу, и, если бы мы крикнули
здесь один раз, к нам наверное пришли бы четыре тысячи патрициев.
Скажи же нам, чего ты хочешь: если ты желаешь, чтобы мы тебя вывели на
дорогу, мы выведем тебя, а если ты хочешь подарка, мы тебя одарим».
И, услышав ее слова, Шарр-Кан ответил: «Я чужеземец, из мусульман;
сегодня ночью я отправился один в поисках добычи и не нашел добычи лучше
этих десяти девушек в эту лунную ночь. Я возьму и приведу их к моим то-
варищам». — «Знай, — ответила ему девушка, — что до этой добычи тебе не
добраться. Эти девушки, клянись богом, тебе не добыча! Не говорила ли я
тебе, что ложь отвратительна?» — «Умен тот, кто поучается на примере
другого», — отвечал Шарр-Кан. И она воскликнула: «Клянусь мессией, если
б я не боялась, что от моих рук случится твоя гибель, я бы наверное зак-
ричала криком, от которого луг наполнился бы конными и пешими, по я жа-
лею чужеземца. И если ты хочешь добычи, то я требую от тебя: сойди с ко-
ня и поклянись мне твоей верой, что ты не приблизишься ко мне ни с каким
оружием. Мы с тобой поборемся, и если ты меня повалишь, клади меня на
твоего коня и бери нас всех, как добычу. Если же повалю тебя я, ты бу-
дешь в моей власти. Поклянись же мне в этом, я боюсь от тебя обмана;
ведь говорится в преданиях: раз вероломство врожденно, верить всякому —
слабость. Если ты поклянешься мне, я перейду на другую сторону и приду и
подойду к тебе».
И Шарр-Кан, которому хотелось ее захватить, сказал про себя: «Она не
знает, что я витязь среди витязей». И затем он крикнул ей и сказал: «Бе-
ри с меня клятву, чем хочешь и тем, чему доверяешь, что я не пойду к те-
бе ни с чем дурным, пока ты не приготовишься и не скажешь мне: «Приб-
лизься, чтобы мне побороться с тобой». И тогда я пойду, и если ты пова-
лишь меня, то у меня есть деньги, чтобы себя выкупить, а если повалю те-
бя я, то это будет величайшая добыча!»
И девушка отвечала: «Я согласна на это». И ШаррКан, смутившись, воск-
ликнул: «Клянусь пророком, — да благословит его Аллах и да приветствует,
— я тоже согласен». И тогда девушка сказала: «Поклянись же тем» кто вло-
жил души в тела и дал людям законы, что ты мне не сделаешь никакого зла
и только поборешься, а иначе ты умрешь вне веры ислама». — «Клянусь Ал-
лахом, — воскликнул Шарр-Кан, — если бы меня приводил к клятве кадий, то
будь он даже кадием кадиев [97], он не взял бы с меня таких клятв!» — и
он поклялся всем, чем она хотела, и привязал своего коня среди деревьев,
будучи по гружен в море размышлений, и воскликнул: «Слава тому, кто сот-
ворил ее из ничтожной воды!» А затем ШаррКан укрепился и приготовился к
единоборству и сказал девушке: «Переходи и переправься через реку!», но
она ответила ему: «Нет мне к тебе переправы! Если хочешь, переправься ты
ко мне». — «Я не могу этого сделать», — отвечал Шарр-Кан, и девушка ска-
зала: «О юноша, я приду к тебе».
И затем она подобрала полы и прыгнула и оказалась подле него, на дру-
гом берегу реки. И Шарр-Кан приблизился к ней и склонился и захлопал в
ладоши, но он был ошеломлен ее красотой и прелестью, и видел образ, ко-
торый выдубила листьями джиннов рука всемогущества и воспитала рука выш-
ней заботливости, и обвевали его ветры счастья, и встретило при рождении
счастливое сочетание звезд.
И девушка подошла к нему и крикнула: «Эй, мусульманин, выступай бо-
роться, прежде чем взойдет заря!» и она обнажила руку, похожую на свежий
сыр, и местность осветилась от нее. Вот! А Шарр-Кан впал в смущение и
нагнулся и захлопал в ладоши, и она тоже захлопала в ладоши и влепилась
в него, и он вцепился в нее. И они обнялись и схватились и стали бо-
роться, и он положил руку на ее худощавый бок, и его пальцы погрузились
в складки ее живота, и члены его расслабли, и он оказался у места жела-
ний, и ей стало ясно, что Шарр-Кан ослаб, и он задрожал, как персидский
тростник при порывистом ветре, и тогда девушка подняла его и ударила об
землю и села ему на грудь задом, подобным песчаному холму, и Шарр-Кан
перестал владеть своим умом. И девушка сказала ему: «О мусульманин, уби-
ение христиан у вас дозволено, но что ты скажешь о том, чтобы быть ли-
шенным жизни?» И Шарр-Кан отвечал: «О госпожа моя, что до твоих слов о
лишении меня жизни, то оно, наверное, запретно, так как наш пророк Му-
хаммед, — да благословит его Аллах и да приветствует! — запретил убивать
женщин, детей, старцев и монахов». — «Если вашему пророку было такое
откровение, — отвечала девушка, — то нам должно вознаградить его за это.
Вставай же, я дарю тебе твою душу, ибо не пропадает милость, оказанная
человеку». И она поднялась с груди Шарр-Кана, и тот встал, отряхая со
своей головы пыль от одной из обладательниц кривого ребра, а она накло-
нилась к нему и сказала: «Не смущайся! Как же так, что у того, кто всту-
пает в землю румов, желая добычи, и помогает царям против царей, нет си-
лы, чтобы защититься от обладательницы кривого ребра?» — «Это не от моей
слабости, — отвечал Шарр-Кан, — и ты повалила меня не своей силой. Это
красота твоя повергла меня. Если ты соблаговолишь еще на одну схватку,
это будет для меня милостью». И девушка засмеялась и сказала: «Я соглас-
на на это, но невольницам уже наскучило быть связанными и устали их руки
и бока. Лучше будет, если я развяжу их. Может быть, борьба с тобою в эту
схватку Затянется».
И она подошла к невольницам и развязала им плечи и сказала им на язы-
ке румов: «Уйдите в такое место, где БЫ будете в безопасности, пока не
пройдет у этого мусульманина охота до вас». И невольницы ушли. И ШаррКан
смотрел на них, а они глядели на обоих оставшихся. А затем оба они по-
дошли друг к другу, и Шарр-Кан приложил свой живот к ее животу, и когда
его живот оказался на ее животе и девушка почувствовала это, она подняла
его на руках быстрее разящей молнии и кинула на землю, и он упал на спи-
ну, а девушка сказала ему: «Встань, я дарю тебе твою душу во второй раз.
В первый раз я оказала тебе милости ради твоего пророка, ибо он объявил
недозволенным убивать женщин, а во второй раз — ради твоей слабости и
твоих юных лет и потому, что ты чужеземец. Но я дам тебе наставление:
если есть в войске мусульман, пришедшем от Омара ибн ан-Омана и прислан-
ном им царю аль-Кустантынии, кто-нибудь сильнее тебя, пришли его ко мне
и скажи ему обо мне, ибо борьба бывает разных родов и степеней и спосо-
бов, например притворный способ, а также обгонки, и спешивание, и хвата-
ние за ноги, и кусанье за бедра, и рукопашный бой, и переплетенье ног».
— «Клянусь Аллахом, о госпожа моя, — ответил Шарр-Кан (а его гнев на нее
еще усилился), — будь я мастер ас-Сафади, или мастер Мухаммед Кималь,
или ибн ас-Садди в его лучшее время, я бы не запомнил всех этих спосо-
бов, которые ты упомянула! Клянусь Аллахом, о госпожа моя, ты повалила
меня не своей силой, но когда ты соблазнила меня своим задом (а мы, жи-
тели Ирака, любим крутые бедра), у меня не осталось ни ума, ни зоркости.
Если ты хочешь со мной побороться так, чтобы мой ум был при мне, остает-
ся еще лишь одна схватка по правилам этого ремесла, ибо моя живость вер-
нулась ко мне в эту минуту».
И, услышав его слова, она сказала: «Чего ты хочешь достичь этой
борьбой, о побежденный? Иди сюда и знай, что этой схватки будет уже до-
вольно».
И затем она нагнулась и призвала его на борьбу, и Шарр-Кан тоже наг-
нулся над нею и взялся уже не на шутку, остерегаясь ослабеть. И они по-
боролись немного, и девушка нашла в нем силу, которой она не знала в нем
прежде, и сказала ему: «О мусульманин, ты решил быть осторожным?» — «Да,
— отвечал Шарр-Кан, — ты ведь знаешь, что мне осталась с тобою только
эта схватка, а после каждый из нас уйдет своей дорогой». И она засмея-
лась, и Шарр-Кан тоже засмеялся ей в лицо, а когда это случилось, девуш-
ка быстро схватила его за бедро, неожиданно для него, и бросила его на
землю, так что он упал на спину. И тогда она стала над ним смеяться и
сказала: «Ты ешь отруби? Или ты, как бедуинский колпак [98], валишься от
толчка, или как надувной мячик падаешь от ветра? Горе тебе, злополуч-
ный!» Потом она сказала: «Иди к войску мусульман и пришли нам другого,
так как ты мало стоек, и кричи о нас среди арабов и персов, турок и дей-
лемитов: пусть всякий, у кого есть сила, придет к нам». И она прыгнула и
оказалась на другой стороне потока и, смеясь, сказала Шарр-Кану: «Мне
тяжело расставаться с тобой, о мой владыка! Уходи к твоим товарищам до
утра, чтобы не пришли к тебе витязи и не взяли тебя на зубцы копий. А ты
— у тебя нет силы защититься от женщины, так как же ты защитишься от
доблестных мужей?»
И Шарр-Кан пришел в смущение и сказал ей (а она повернулась, уходя от
него, и направилась к монастырю): «О госпожа, уйдешь ли ты и оставишь ли
влюбленного чужеземца несчастным с разбитым сердцем?» И она обернулась к
нему, смеясь, и сказала: «Что тебе нужно? Я согласна на твою просьбу». —
«Как могу я, вступив на твою землю и насладившись сладостью твоей милос-
ти, вернуться, не поев твоей пищи и твоих кушаний? Ведь я стал одним из
твоих слуг», — сказал Шарр-Кан, и девушка ответила: «В милости отказыва-
ет только дурной! Пожалуй, во имя бога, на голове и на глазах! Садись на
твоего коня и поезжай по берегу потока, напротив меня — ты у меня в гос-
тях».
И Шарр-Кан обрадовался и поспешил к своему коню и сел и, не останав-
ливаясь, ехал напротив нее (а она шла напротив него), пока не достиг
моста, сделанного из тополевых бревен, и там были блоки, подвешенные на
железных цепях с замками на крючьях. И Шарр-Кан посмотрел на этот мост и
вдруг видит: те невольницы, которые были с девушкой и боролись, стоят и
ждут ее. И, подойдя к ним, девушка заговорила с одной из них на языке
румов и сказала: «Пойди к нему, возьми его коня за узду и переведи его к
монастырю»» И Шарр-Кан двинулся (а девушка перед ним) и переправился че-
рез мост, и его ум был ошеломлен тем, что он увидел, и он говорил себе:
«О, если бы я это знал и если бы везирь Дандан был со мной в этом месте,
чтобы могли его глаза посмотреть на эти красивые лица!»
И он обернулся к той девушке и сказал ей: «О диковина прелести, те-
перь у меня на тебя двойное право: право дружбы и право того, кто пришел
в твое жилище и принял твое гостеприимство. Я под твоей властью и руко-
водством. Что, если бы ты соблаговолила поехать со мной в страну ислама,
чтобы посмотреть на всех храбрых владык и узнать, кто я?» И девушка, ус-
лышав его слова, разгневалась на него и сказала: «Клянусь мессией, я
считала тебя обладателем здравого ума, а теперь узнала, насколько испор-
чено твое сердце! Как может быть для тебя допустимо сказать слово, вос-
ходящее к обману, и как я могу это сделать, зная, что, когда я окажусь у
вашего царя Омара ибн ан-Нумана, я уже но вырвусь от пего? Ведь за его
стенами и в его дворцах: нет подобной мне, хотя бы он был владетелем
Багдада и Хорасана [99], у которого двенадцать дворцов, и в каждом дворце
невольницы, по числу дней в году, а дворцов числом столько, сколько в
году месяцев. И если я окажусь у него, он меня по устрашится, так как по
вашей вере мы вам дозволены, как сказано в ваших книгах, которые гово-
рят: то, чем завладели ваши десницы… Так как же ты говоришь мне такие
слова! А что до твоих слов: «Ты посмотришь на доблестных мусульман», то,
клянусь мессией, ты сказал слово неверное! Я видела ваше войско, когда
вы приближались к нашей земле два дня тому назад. Когда вы подошли, я
увидала, что вы построились не так, как строятся цари, и что вы просто —
набранные шайки. Что же до твоих слов: «И ты и знаешь, кто я», то я сде-
лаю тебе милость не ради твоего высокого сана, а поступлю так ради сла-
вы. Подобный тебе не говорит этого подобной мне, хотя бы ты был
Шарр-Кан, сын Омара ибн ан-Нумана, который появился здесь в это время».
— «А ты знаешь Шарр-Кана?» — спросил он ее, и она сказала: «Да, и я Зна-
ла о его прибытии с войсками, число которых десять тысяч всадников, и
это потому, что его отец Омар ибн ан-Нуман послал с ним его войско, что-
бы поддержать царя аль-Кустантынии «. — «О госпожа моя, — сказал
Шарр-Кан, — заклинаю тебя тем, что ты исповедуешь из твоей веры, расска-
жи мне о причине этого, чтобы мне стала ясна правда во лжи и то, на ком
лежит вина за это».
И девушка ответила: «Клянусь твоей верой, если бы я не боялась, что
распространится весть о том, что я из дочерей румов, я бы наверное под-
вергла себя опасности и вступила бы в единоборство с десятью тысячами
всадников и убила бы их предводителя, везиря Дандана, и Захватила бы их
вождя Шарр-Кана, и в этом не было бы позора для меня, но только я читала
книги и изучила правила вежества по речениям арабов; я не буду хвалиться
перед тобою доблестью, хотя ты видел мое знание, и искусство, и силу, и
превосходство в борьбе. И если бы явился Шарр-Кан вместо тебя этой ночью
и ему бы сказали: «Перескочи этот поток!» — он бы не мог этого сделать,
и я бы хотела, чтобы мессия бросил его ко мне в этот монастырь, и я бы
вышла к нему в виде мужа и взяла бы его в плен и заковала бы в цепи…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сорок восьмая ночь
Когда же настала сорок восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что христианская девушка сказала Шарр-Кану эти слова,
которые он услышал, а именно: «Если Шарр-Кан попадется мне в руки, я
выйду к нему в виде мужа и закую его в цепи и оковы, после того как
возьму его в плен в седле». И когда Шарр-Кан услышал эти слова, его взя-
ла гордость и гнев и ревность витязей, и ему захотелось объявить ей о
себе и броситься на нее, но ее красота оттолкнула его от нее, и он про-
изнес:
«И когда свершит молодой красавец единый грех,
Приведут красоты ходатаев ему тысячу».
И девушка пошла, и Шарр-Кан за ней следом, и он посмотрел на спину
девушки и видал ее ягодицы, которые бились друг о друга, как волны в
содрогающемся море, и произнес такие стихи:
«Защитник в чертах ее стирает все это ее,
Сердца с ним считаются, когда бы вступился очи Вглядевшись в нее,
вскричал я вдруг в удивлении:
«Явилась луна в ту ночь, когда в полноте она.
И если б боролся с ней царицы Билкис ифрит [100],
Хоть славен он силою, в минуту сражен бы был».
И они шли, не останавливаясь, пока не достигли сводчатых ворот, своды
которых были из мрамора, и девушка открыла ворота и вошла, и Шарр-Кан с
нею, и они пошли по длинному проходу, со сводчатым потолком в виде деся-
ти арок, и под каждой аркой был светильник из хрусталя, горевший, как
луч огня. И невольницы встретили девушку » конце прохода с благовонными
свечами, и на головах их были повязки, вышитые драгоценными камнями все-
возможных родов. И она пошла, предшествуемая невольницами, а Шарр-Кан
шел сзади, пока они не достигли монастыря, и Шарр-Кан увидел, что в этом
монастыре кругом стоят ложа, одно против другого, и над ними опущены за-
навеси, окаймленные золотым шитьем, а пол монастыря выстлан пестрым мра-
мором разных сортов, и посредине его водоем с водою, в котором двадцать
четыре золотых фонтана, и из них бьет вода, подобная серебру.
А на возвышении Шарр-Кан увидел ложе, устланное царским шелком, и де-
вушка сказала ему: «Взойди, о мой владыка, на это ложе».
И Шарр-Кан взошел на ложе, а девушка удалилась и некоторое время от-
сутствовала, и Шарр-Кан спросил о ней кого-то из слуг, и ему сказали:
«Она ушла в свою опочивальню, а мы будем прислуживать тебе, как она нам
велела». Потом они подали ему диковинные кушанья, и он ел, пока не насы-
тился, а после этого ему принесли золотой таз и кувшин из серебра, и он
помыл руки, а душа его была с его войском, так как он не знал, что слу-
чилось с ним после него, и ему вспомнилось также, что он забыл наставле-
ния своего отца. И он находился в неведении и раскаивался в том, что
сделал, пока не взошла заря и не явился день. И тогда он стал вздыхать и
печалиться о своих поступках и погрузился в море дум, и произнес:
«Рассудка не лишен был я, — ныне же
В смущенье я. Что делать мне, как мне быть?
Когда б любовь совлек с меня кто-нибудь,
Я б сам силен и властен был здравым стать,
Душа моя от страсти с пути сошла, —
Люблю! В беде Аллах лишь поможет мне».
И когда он окончил свои стихи, вдруг показалось большое шествие. Пос-
мотрев, он увидал больше чем двадцать невольниц, подобных месяцам, окру-
жавших ту девушку, а она среди них была как луна меж звезд. И они засло-
няли эту девушку, на которой была царская парча, а стан ее был повязан
затканным поясом, шитым разными драгоценными камнями, и этот пояс сжимал
ее бока, и выставлял ее ягодицы, так что они были подобны холму из хрус-
таля под веткой из серебра, а груди ее походили на пару плодов граната.
И когда Шарр-Кан увидал это, его ум едва не улетел от радости, и забыл
он свое войско и своего везиря. И он всмотрелся в ее голову, и увидал на
ней сетку из жемчужин, перемежающихся с разными драгоценными камнями, и
невольницы справа и слева от нее принимали ее полы, а она кичливо пока-
чивалась. И тут Шарр-Кан вскочил на ноги, увидя ее красоту и прелесть, и
закричал: «Берегись, берегись этого пояса!» А затем оп произнес такие
стихи:
«О, гибкая, с тяжелыми бедрами,
Гибка она, и грудь ее нежна.
Таит она любовь спою тщательно, —
но чувств своих таить я не буду.
Ряд слуг ее идет, за ней следуя:
Жемчужины на нити и порознь».
И девушка долгое время смотрела на него, и вновь и вновь на пего
взглядывала, пока не удостоверилась, кто он, и не узнала его, и тогда
она сказала, после того как подошла к нему: «Это место озарено и освяще-
но тобой, о Шарр-Кан! Какова была твоя ночь, о богатырь, после того, как
мы ушли и оставили тебя? Ложь для царей недостаток и порок, в особеннос-
ти для царей великих, — продолжала она. — Ты Шарр-Кан, сын царя Омара
ибн ан-Нумана, не скрывай же твоей тайны и твоего положения и но Застав-
ляй меня после этого ничего слушать, кроме правды, ибо ложь порождает
ненависть и вражду. Стрела судьбы пронзила тебя, и тебе надлежит поко-
риться и быть довольным».
И когда она сказала это, Шарр-Кан не мог отрицать и подтвердил прав-
дивость ее слов и сказал: «Я Шарр-Кан, сын Омара ибн ан-Нумана, которого
подвергла пытке судьба и закинула в это моею; делай же теперь что хо-
чешь».
И девушка опустила голову к земле на долгое время, а потом обратилась
к Шарр-Кану и сказала: «Успокой свою душу и прохлади свои глаза, ты мой
гость, и между тобою и нами есть хлеб и соль. Ты под моей защитой и пок-
ровительством, будь же спокоен! Клянусь мессией, если бы обитатели земли
пожелали повредить тебе, они бы наверное не достигли до тебя раньше, чем
изошел бы из-за тебя мой дух! Ты под охраной мессии и моей охраной».
И она села возле него и стала с ним забавляться, пока его страх не
рассеялся и он не понял, что если бы у нее было желание убить его, она
бы наверное это сделала прошлой ночью. А потом она заговорила с одной из
невольниц на языке румов, и та на некоторое время скрылась и потом приш-
ла к ней, и с ней была чаша и столик с кушаньями. По Шарр-Кан медлил
есть и подумал про себя: «Быть может, она что-нибудь положила в это ку-
шанье». И девушка поняла его тайные мысли и сказала: «Клянусь мессией,
это не так, и в этом кушанье нет ничего из того, что ты подозреваешь! И
если бы у меня было желание тебя убить, я бы уже убила тебя к этому вре-
мени». И она подошла к столику и съела от каждого кушанья кусочек, и
тогда Шарр-Кан стал есть, и девушка обрадовалась и ела с ним, пока они
не насытились. И они вымыли руки, а вымыв руки, девушка поднялась и ве-
лела невольнице принести цветы и сосуды для питья, — золотые, серебряные
и хрустальные, — и чтобы питье было всевозможных и разнообразных видов и
качеств, и невольница принесла ей все, что она потребовала. И девушка
наполнила первый кубок и выпила его раньше ШаррКана, так сделала и с ку-
шаньем, а затем она наполнила кубок вторично и подала Шарр-Кану, который
его выпит, и сказала ему: «О мусульманин, посмотри, каково тебе в прият-
нейшей и сладостнейшей жизни». И она до тех пор пила с ним и поила его,
пока его разумение не исчезло…» И Шахразаду застигло утро, и она прек-
ратила дозволенные речи.
Сорок девятая ночь
Когда же настала сорок девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что девушка до тех пор пила и поила Шарр-Кана, пока его
разумение не исчезло от вина и от опьянения любовью к ней, а потом она
сказала невольнице: «Марджана, подай нам какиенибудь музыкальные инстру-
менты». И невольница отвечала: «Слушаю и повинуюсь!» — и, скрывшись на
мгновение, принесла дамасскую лютню, персидскую арфу, татарскую флейту и
египетский канун [101]. И девушка взяла лютню, настроила ее и, натяну шли
струны, запела под псе нежным голосом, мягче ветерка и слаще вод Таснима
[102], идущим от здравого сердца, и произнесла такие стихи:
«Аллах да простит очам твоим! Сколько пролили
Они крови любящих и сколько метнули стрел!
Я чту тех возлюбленных, что злы были с любящим, —
Запретно жалеть его и быть сострадательным.
Да будет здоров глаз тех, кто ночь по тебе не спал,
И счастливо сердце тех, кто страстью к тебе пленен!
Судил ты убить меня — ведь ты повелитель мой, —
И жизнью я выкуплю судью и властителям.
И потом каждая из невольниц поднялась со своим инструментом и стала
говорить под него стихи на языке румов. И Шарр-Кан возликовал. А после
этого девушка, их госпожа, тоже запела и спросила его: «О мусульманин,
разве ты понял, что я говорю?» — и Шарр-Кан ответил: «Нет, по я пришел в
восторг лишь из-за красоты твоих пальцев», а девушка засмеялась и сказа-
ла: «Если я спою тебе по-арабски, что ты станешь делать?» — «Я не буду
владеть моим умом!» — воскликнул Шарр-Кан, и она взяла лютню и, изменив
напев, произнесла:
«Вкусить разлуку так горько,
И будет ли тут терпенье?
Представилось мне три горя:
Разлука, даль, отдаленье!
Красавца люблю — пленен я
Красой, и горька разлука»
А окончив свои стихи, она посмотрела на Шарр-Кана и увидела, что
Шарр-Кан исчез из бытия, и он некоторое гремя лежал между ними брошенный
и вытянутый во всю длину, а потом очнулся и вспомнил о пенни и склонился
от восторга. И они стали пить и играли и веселились до тех пор, пока
день не повернул к закату и ночь не распустила крылья. И тогда она под-
нялась в свою опочивальню, и Шарр-Кан спросил о ней, и ему сказали: «Она
ушла в опочивальню», а он воскликнул: «Храпи и оберегай ее Аллах!»
А когда наступило утро, невольница пришла к нему и сказала: «Моя гос-
пожа зовет тебя к себе». И Шарр-Кан поднялся и пошел за нею, и когда он
приблизился к помещению девушки, невольницы ввели его с бубнами и свире-
лями, и он дошел до большой двери из слоновой кости, выложенной жемчугом
и драгоценными камнями. И они вошли туда и увидели другое обширное поме-
щение, в возвышенной части которого был большой портик, устланный всяки-
ми шелками, а вокруг портика шли открытые окна, выходившие на деревья и
каналы, и в помещении были статуи, в которые входил воздух и внутри их
двигались инструменты, так что смотрящему казалось, что они говорят. И
девушка сидела и смотрела на них и, увидя Шарр-Кана, поднялась на ноги
ему навстречу и, взяв его за руку, посадила его с собою рядом и спроси-
ла, как он провел ночь, и Шарр-Кан поблагодарил ее.
И они сидели разговаривая, и девушка спросила его: «Знаешь ли ты
что-нибудь, относящееся к влюбленным, порабощенным любовью?» — «Да, я
знаю некоторые стихи», — ответил Шарр-Кан, и девушка сказала: «Дай мне
их послушать». И тогда Шарр-Кан произнес:
«Во здравье да будет Азза [103], хвори не знает пусть!
Все с честью моей она считает дозволенным!
Аллахом клянусь, едва я близко, — бежит она,
И много когда прошу я, мало дает она.
В любви и тоске моей по Аззе, когда смогу
Помехи я устранить и Азза одна со мной,
Подобен я ищущим прикрытья под облаком:
Как только заснут они, — рассеется облако».
И девушка, услышав это, сказала: «Кусейир был явно красноречив и це-
ломудрен. Он превосходно восхвалил Аззу, когда сказал:
«И когда бы Азза тягалась с солнцем во прелести
Пред судьей третейским, решил бы дело ей в пользу он.
По немало женщин с хулой на Аззу бегут ко мне —
Пусть не сделает бог ланиты их ее обувью».
И говорят, что Азза была до крайности красива и прелестна, — добавила
она и потом молвила: — О царевич, если ты Знаешь что-нибудь из речей
Джамиля Бусейны [104], скажи нам».
И Шарр-Кан отвечал: «Да, я знаю их лучше всех, — и произнес из стихов
Джамиля такие стихи:
Они говорят. «Джамиль, за веру сразись в бою»
К каким же бойцам стремлюсь я, кроме красавиц?
Ведь всякая речь меж них звучит так приветливо,
И, ими поверженный, как мученик гибнет.
И если спрошу: «О, что, Бусейна, убийца мой,
С любовью моей?» — она ответит: «Все крепнет!»
А если скажу: «Отдай рассудка мне часть, чтобы мог
Я жить!» — то услышу я в ответ: «Он далеко!»
Ты хочешь убить меня, лишь этого хочешь ты,
А я лишь к тебе стремлюсь, к единственной цели».
Услышав это, девушка воскликнула: «Ты отличился, царевич, и отличился
Джамиль! Что хотела сделать с Джамилем Бусейна, когда он сказал это по-
лустишие:
«Ты хочешь убить меня,
Лишь этого хочешь ты?»
«О госпожа, — отвечал Шарр-Кан, — она хотела сделать с ним то же, что
ты хочешь сделать со мной, хотя даже и это тебя не удовлетворяет». И она
засмеялась, когда Шарр-Кан сказал ей эти слова, и они, не переставая,
пили, пока день не повернул к закату и не приблизилась мрачная ночь. И
тогда девушка встала и ушла в свою опочивальню и заснула, и Шарр-Кан
проспал в своем месте, пока не настало утро. А когда он очнулся, к нему,
как обычно, пришли невольницы с бубнами и музыкальным я инструментами и
поцеловали землю меж его рук и сказали: «Во имя Аллаха! Пожалуй, наша
госпожа призывает тебя явиться к ней».
И Шарр-Кан пошел, окруженный невольницами, бившими в бубны и игравши-
ми. И он вышел из этого покоя и вошел в другой покой, больший, чем пер-
вый, и в нем были изображения и рисунки птиц и зверей, которых по опи-
сать.
И Шарр-Кан удивился, как искусно отделано это помещение, и произнес:
«Мои соперник рвет из плодов ее ожерелий
Жемчуга груди, что оправлены чистым золотом.
О поток воды, на серебряных слитках льющийся.
О румянец щек, на топазе лиц расцветающий!
И мне кажется, что фиалки цвет здесь напомнил нам
Синеву очей, что охвачены сурьмы кольцами».
И при виде Шарр-Кана девушка встала и, взяв его под руку, посадила с
собою рядом и сказала: «Искусен ли ты, о сын царя Омара ибн ан-Нумана, в
игре в шахматы?» И Шарр-Кан сказал: «Да, но не будь ты такова, как ска-
зал поэт:
Скажу я, а страсть меня то скрутит, то пустит вновь,
И меда любви глоток смягчает мне жажду.
Любимой я шахматы принес, и играл со мной
То белых, то черных ряд, по я недоволен.
И кажется, что король на месте ладьи стоит,
«И хочет как будто он с ферзями сразиться.
А если прочту когда я смысл взгляда глаз ее,
Жеманство очей се, друзья, меня губит».
Затем она пододвинула ему шахматы и стала с ним играть. И Шарр-Кан,
всякий раз, как он хотел посмотреть, как она ходит, смотрел на ее лицо и
ставил коня на место слона, а слона на место коня. И она засмеялась и
сказала: «Если ты играешь так, то ты ничего не умоешь», а Шарр-Кан отве-
чал: «Это первая игра, не считай ее!»
И когда она его обыграла, он снова расставил фигуры и стал с ней иг-
рать, и она обыграла его во второй раз и в третий раз, и в четвертый, и
в пятый, и повернулась к ному И сказала: «Ты во всем побежден!» — «О
господа, — отвечал Шарр-Кан, — тому, кто играет с тобой, как не быть по-
бежденным?» А затем она велела принести кушанье, и они поели и вымыли
руки, и им подали вино, и они выпили, и после этого она взяла канун (а
она была умелой в игре на кануне) и произнесла такие стихи:
«Судьба то отпустит пас, то снова пас скрутит
И как бы влечет к себе и вновь отгоняет.
Так пей же, пока судьба прекрасна, коль можешь ты
Со мной не расстаться вновь, и пей безудержно!»
И они продолжали так поступать, пока не подошла ночь, и в этот день
было лучше, чем в первый день, а когда ночь приблизилась, девушка ушла в
свою опочивальню. И возле Шарр-Кана остались только невольницы, и он
бросился на землю и проспал до утра.
И невольницы, по обычаю, пришли к нему с бубнами и музыкальными
инструментами, и, увидав их, Шарр-Кан поднялся и сел. А невольницы взяли
его и пошли с ним и привели его к девушке. И при виде его она поднялась
на ноги, взяла его за руку и посадила с собою рядом и спросила его о
том, как он провел ночь, и Шарр-Кан пожелал ей долгой жизни, а она взяла
лютню и произнесла:
«Оставь стремленье к разлуке ты —
Горька ведь вкусом всегда она.
И солнца луч в предзакатный час
От мук разлуки желтеет весь».
И когда они были в таком состоянии, они вдруг услышали шум и увидели
мужей, теснившихся друг к другу, и патрициев, в руках которых блестели
обнаженные мечи, и все говорили на языке румов: «Ты попался нам, о Шарр-
Кан, будь же уверен в своей гибели!» И, услышав эти слова, Шарр-Кан по-
думал: «Клянусь Аллахом, эта девушка устроила хитрость и дала мне отс-
рочку до тех пор, пока пришли ее люди, те витязи, которыми она меня уст-
рашала. Но я сам ввергнул себя в гибель!»
И он обернулся к девушке, чтобы упрекнуть ее, и увидел, что ее лицо
изменилось и побледнело, и она вскочила на ноги и крикнула им: «Кто вы?»
И патриций, предводительствовавший ими, ответил ей: «О благородная цари-
ца и единственная жемчужина, разве не знаешь ты, кто подле тебя?» И де-
вушка сказала: «Я не знаю его. Кто же он, этот человек?» — «Это разруши-
тель городов и господин витязей, это Шарр-Кан, сын царя Омара ибн анНу-
мана. Это тот, кто завоевал крепости и завладел всеми неприступными мес-
тами, — отвечал предводитель. — Сведение о нем дошло до царя Хардуба,
твоего отца, от старухи госпожи Зат-ад-Давахи. И царь, твой отец, убе-
дился потом из рассказа старухи. И вот ты помогла войску румов, захватив
этого зловещего льва!»
И, услышав слова патриция, девушка посмотрела на него и спросила:
«Как твое имя?» И он отвечал: «Мое имя Масура, сын твоего раба Маусуры
ибн Кашарда, патриция среди патрициев». — «Как же ты вошел ко мне Грез
позволения?» — спросила она. «О госпожа, — отвечал предводитель, — когда
я достиг дверей, меня не задержали ни придворный, ни привратник, напро-
тив — все привратники поднялись и пошли впереди нас, как это обычно бы-
вает; когда же приходит кто-нибудь не из нас, они оставляют его стоять у
дверей, пока не испросят ему разрешения войти. Но теперь не время затя-
гивать разговор. Царь ждет нашего возвращения с этим царем, в котором
сила войск ислама, чтобы убить его, и тогда его войска уйдут в то место,
откуда они пришли, и нам не придется утомляться, сражаясь с пичи».
И, услышав эти слова, девушка воскликнула: «Поистине, эти речи нехо-
роши, но солгала госпожа Зат-ад-Давахи и сказала ложные слова. Она не
знает о нем истины! Я клянусь мессией, что тот, кто у меня, не Шарр-Кан
и не пленный, но это человек, который к нам пришел и явился и попросил
нашего гостеприимства, и мы приняли его, как гостя. И если бы мы удосто-
верились, что это подлинно Шарр-Кан и твердо убедились бы, что это имен-
но он без сомнения, то ему, но его благородству, не подобает мое покро-
вительство. Не заставляйте же меня обманывать моего гостя и не позорьте
меня среди людей. Но ты пойди к царю, моему отцу, облобызай перед ним
землю и расскажи ему, что дело не таково, как говорила госпожа 3атад-Да-
вахи». — «О Абриза, я не могу вернуться к царю иначе, как с его соперни-
ком, — отвечал патриций Масура, и девушка сказала ему гневно: «Горе те-
бе, вернись к нему с ответом, на тебе не будет упрека!» Но Масура отве-
чал: «Я вернусь только с ним». И тогда цвет лица Абризы изменился, и она
сказала ему: «Не будь многоречив и болтлив! Этот человек вошел к нам,
полагаясь на себя в том, что он может напасть один на сто всадников, и
если бы я сказала ему: «Ты Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана», — он
ответил бы: «Да!» Но я не дам нам напасть на него; если же вы на него
нападете, он не отойдет от вас, не перебив всех, кто есть в этом месте.
Вот он у меня, и вот я приведу ею к вам с его мечом и щитом».
И патриций Масура ответил ей: «Если я в безопасности от твоего гнева,
то я не в безопасности от гнева твоего отца. И когда я увижу Шарр-Кана,
я дам знак витязям, и они возьмут его в плен, и мы его отведем к царю,
униженного!» — «Не будет этого, — вскричала Абриза, — это образец глу-
пости. Этот человек один, а вас сто. Если вы хотите схватиться с ним, то
выходите на него один за другим, чтобы царю стало ясно, кто среди вас
храбрец…»
И Шахразаду застигло утро, и сна
О прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до пятидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до пятидесяти, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что царевна Абриза сказала патрицию: «Этот
человек один, а вас сотня, и если вы хотите схватиться с ним, то показы-
вайтесь ему один за одним, чтобы царю стало ясно, кто среди вас храб-
рец». — «Клянусь мессией, — воскликнул патриций Масура, — ты сказала ис-
тину! Но никто не выйдет на него первым, кроме меня!» — «Подожди, — ска-
зала Абриза, — пока я пойду к нему и осведомлю его о ваших речах и пос-
мотрю, каков будет его ответ. Если он согласится, это хорошо, а если от-
кажется, то нет для вас к нему пут. И я, и мои девушки, и те, кто в мо-
настыре, будут за него выкупом».
И она пришла к Шарр-Кану и рассказала ему, что было, и он улыбнулся,
поняв, что она никому не говорила о его деле и что весть о нем распрост-
ранилась и дошла до царя не по ее желанию. И он снова начал упрекать се-
бя и подумал: «Как это я выкинул свою душу в страну румов!»
И, услышав слова девушки, он сказал ей: «Выходить на меня один за од-
ним им непосильно. Отчего бы им не выйти на меня десяток за десятком?» —
«Такая ловкость была бы обидой, — отвечала девушка, — пусть один выходит
на одного». И когда Шарр-Кан услышал это, он вскочил на ноги и пошел к
ним, и с ним были его меч и военные доспехи.
И тут патриций вскочил и бросился на него, и ШаррКан встретил его,
как лев, и ударил его в плечо, так что меч вышел, сверкая, из его спины
и кишок. И когда девушка увидела это, значение Шарр-Кана увеличилось в
ее глазах, и она поняла, что, когда она его свалила, он был повергнут не
ее силой, а ее прелестью и красотой. И девушка подошла к патрициям и
сказала: «Отомстите за вашего товарища!» И тогда к Шарр-Кану вышел брат
убитого, — а это был упорный великан, — и Шарр-Кан, не дав ему сроку,
ударил его мечом в плечо, и меч вышел, сверкая, из его кишок. И девушка
крикнула: «О рабы мессии, отомстите за вашего товарища!»
И они до тех пор выходили, один за другим, а ШаррКан играл с ними
своим мечом, пока он не убил пятьдесят патрициев, а девушка смотрела на
них. И Аллах закинул страх в душу тех из них, кто остался, и они отсту-
пили перед поединком и не дерзали выходить на Шарр-Кана, но бросились на
него все сразу, и он тоже бросился на них с сердцем крепче камня и смо-
лол их, как мелет молотилка, и похитил их умы и души. И девушка закрича-
ла своим невольницам и спросила их: «Кто еще остался в монастыре?» И они
ответили: «Не осталось никого, кроме привратников». И царевна пошла
навстречу Шарр-Кану и взяла его в объятия, и Шарр-Кан отправился с нею
во дворец после тою, как окончил схватку. А из патрициев немногие уцеле-
ли, спрятавшись в кельях монастыря. И когда девушка увидела этих немно-
гих, она поднялась и ушла от Шарр-Кана, а затем вернулась, одетая в
кольчугу из узких колец, с острым индийским мечом в руках, и сказала:
«Клянусь мессией, я не пожалею самой себя для моего гостя и не оставлю
его, даже если буду опорочена из-за этого в странах румов».
И, вглядевшись внимательно в витязей, она увидела, что Шарр-Кан убил
из них восемьдесят, а убежало двадцать. Увидав, что он сделал с людьми,
она воскликнула: «Подобным тебе похваляются витязи! Ты достоин Аллаха, о
Шарр-Кан!» А он после этого встал и, вытирая с меча кровь убитых, произ-
нес такие стихи:
«Как много войск в сраженье я рассеял
И витязей львам отдал на съеденье!
О том, как встарь они со мной сражались,
В день жарких битв, спросите вы всех тварей»
Их львов в Сою поверг я и оставил
В пыли земной на тех полях широких».
И когда он окончил свои стихи, девушка подошла, улыбаясь, и поцелова-
ла ему руку и сняла кольчугу, бывшую на ней, а Шарр-Кан спросил ее: «О
госпожа моя, зачем ты надела эту кольчугу и обнажила свой меч?» — «Чтобы
защитить тебя от этих злодеев», — ответила девушка. А затем она позвала
привратников и спросила их: «Как вы дали приближенным царя войти в мое
жилище без позволения?» — «О царевна, — ответили привратники, — обычно
нам по нужно было спрашивать у тебя разрешения для послов царя, в осо-
бенности для великого патриция». А она отвечала: «Я думаю, вы хотели
лишь опозорить меня и убить моего гостя!»
И она велела Шарр-Кану отрубить им головы, и он отрубил им головы, и
тогда она сказала остальным своим слугам, что они заслуживают большего,
чем это.
А затем она обратилась к Шарр-Кану и сказала ему: «Теперь тебе стало
ясно то, что было скрыто. Сейчас я осведомлю тебя о моей истории. Знай,
что я дочь царя румов Хардуба, и имя мое Абриза. А старуха, которую зо-
вут Зат-ад-Давахи, — моя бабка, мать моего отца. Это она осведомила мое-
го отца о тебе, и она непременно придумает хитрость, чтоб погубить меня,
тем более что ты убил витязей моего отца, а про меня стало известно, что
я отделилась и присоединилась к мусульманам. Правильней будет мне поско-
рей уехать отсюда, пока Зат-адДавахи не настигла меня. Но я хочу, чтобы
ты мне оказал такую же милость, какую я оказала тебе: вражда между мною
и моим отцом возникла из-за тебя, не пропусти же ничего из моих слов:
все это произошло только из-за тебя».
И когда Шарр-Кан услышал эти слова, его ум улетел от радости, и его
грудь расправилась, и он развеселился и воскликнул: «Клянусь Аллахом,
никто до тебя не доберется, пока в моей груди есть дух! Но можешь ли ты
вытерпеть разлуку с отцом и с родными?» — «Да», — отвечала она.
И Шарр-Кан поклялся ей, и они дали обещание друг другу, и тогда она
сказала: «Теперь мое сердце успокоилось, но для тебя осталось еще одно
условие». — «А какое?» — спросил он, и она ответила: «Ты вернешься с
войском в твою страну». И Шарр-Кан воскликнул: «О госпожа, мой отец Омар
ибн ан-Нуман послал меня сражаться с твоим отцом из-за тех богатств, ко-
торые он захватил, а в числе их были три больших камня с многими благос-
ловенными свойствами». — «Успокой свою душу и прохлади глаза, — сказала
девушка. — Я расскажу тебе эту историю и осведомлю тебя о причине пашей
вражды с царем аль-Кустантыни. У нас бывает каждый год праздник, называ-
емый праздником монастыря. Тогда здесь собираются со всех краев цари и
дочери вельмож и купцов и их жены и живут здесь семь дней. И я приезжаю
в числе их. А когда между нами возникла вражда, мой отец запретил мне
бывать на этом празднике в течение семи лет. И случилось так, что в ка-
ком-то году дочери вельмож всех стран приехали из своих дворцов и монас-
тырь на этот праздник, следуя обычаю. И среди прибывших на праздник была
дочь аль-Кустантынии, прекрасная девушка по имени Суфия. И они провели в
монастыре шесть дней, а на седьмой день все уехали. И Суфия сказала: «Я
вернусь в аль-Кустантынию только морем!» И ей снарядили корабль, и она
взошла на него со своими приближенными, и распустили паруса и поплыли. И
когда они плыли, вдруг поднялся ветер и сбил корабль с пути. А в этом
месте, по предопределению судьбы, был корабль христиан с Камфарного ост-
рова, и на нем пятьсот вооруженных франков [105], и они уже находились в
морс некоторое время. И когда христианам блеснули паруса корабля, где
находилась Суфия и девушки, бывшие с ней, они поспешно бросились к нему.
Не прошло и часу, как они подплыли к кораблю, накинули на него крючья и
повлекли его, и, распустив паруса, направились к своему острову. Но они
удалились не на много, и вдруг ветер изменился, и обернулся на них, и
понес их на мель. И ветер разорвал их паруса и насильно привлек их к
нам. И мы вышли на них и сочли их своей добычей и захватили их и переби-
ли. Мы взяли все сокровища и редкости и сорок девушек, среди которых бы-
ла Суфия, дочь царя. И мы захватили их и доставили девушек моему отцу,
не зная, что среди них находится дочь паря Афридуня, царя аль-Кустанты-
нии. И мой отец выбрал из них десять девушек и в числе их царевну, ос-
тальных раздал своим приближенным. Потом он отобрал пять девушек и меж
ними царевну и послал их в подарок твоему отцу, Омару ибн ан-Нуману, и с
ними немного сукна, шерстяных одежд и шелковых румских материй. И отец
твой принял подарки и выбрал из пяти невольниц Суфию, дочь царя Африду-
на. И когда наступило начало этого года, отец Суфии написал письмо моему
отцу словами, которых не подобает упоминать, и угрожал и бранил его, го-
воря: «Два года тому назад вы захватили у меня корабль, который был в
руках разбойников и воров из одного франкского отряда и на корабле была
моя дочь Суфия, и с нею около шестидесяти невольниц. И вы не осведомили
меня и никого не прислали известить меня об этом. А я не могу объявить
об этом деле, так как боюсь, что позор моей чести будет известен всем
царям, ибо моя дочь обесчещена, и я скрывал это до сего года. Я написал
некоторым разбойникам-франкам и спросил их, на островах какого паря она
находится. И они ответили мне: «Клянемся богом, мы не увозили ее из тво-
ей страны, но мы слышали, что ее вырвал из рук каких-то разбойников царь
Хардуб». И они рассказали ему все дело. И Афридун говорил в письме, ко-
торое он написал моему отцу: «Если вы не хотите со мной враждовать и не
намерены меня опозорить и обесчестить мою дочь, то в час прибытия моего
письма к вам пришлите мою дочь ко мне! Если же вы пренебрежете моим
письмом и ослушаетесь моего повеления, я неминуемо воздам вам за ваши
скверные поступки и Злые деяния».
И это письмо пришло к моему отцу, и, когда он его прочитал и понял, в
чем дело, ему стало тяжело. И он раскаялся, что по незнанию держал у се-
бя Суфию, дочь царя Афридуна, среди тех девушек и не вернул ее отцу. И
он не знал, как ему поступить, так как он уже не МОР после такого
большого срока послать к царю Омару ибн ан-Нуману и потребовать у него
девушку, тем более что мы услышали, малое время тому назад, что царь был
наделен детьми от своей невольницы, которую зовут Суфия, дочь царя Афри-
дуна.
И, поразмыслив, мы поняли, что это письмо есть великая беда, и отец
не мог ничего придумать кроме того, чтоб написать ответ царю Афридуну,
извиняясь и принося ему клятвы, так как он не знал, что его дочь находи-
лась среди девушек, бывших на том корабле. А затем он объяснил ему, что
она послана царю Омару ибн ан-Нуману, которому достались от нее дети.
И когда послание моего отца дошло до Афридуна, царя аль-Кустантынии,
он стал вставать и садиться, и ревел и пускал пену и кричал: «Как это он
захватил мою дочь и она сделалась подобна невольнице и переходила из рук
в руки и оказалась у царей, которые познали ее без брачной записи! Кля-
нусь мессией и истинной верой, я не отступлюсь, пока не отомщу и не сни-
му с себя позор. Поистине, я совершу дело, о котором будут рассказывать
после меня рассказчики!»
И царь Афридун выжидал до тех пор, пока не придумал хитрость и не
расставил великие козни: он послал послов к твоему отцу Омару ибн ан-Ну-
ману и передал ему те речи, что ты сейчас слышал, с тем, чтобы твой отец
снарядил тебя и войска, которые с тобою, и послал бы к нему, и он мог бы
схватить тебя с твоими войсками. А что до трех камней, о которых он го-
ворил твоему отцу в своем послании, то в этом нет правды: они были у Су-
фии, его дочери, и мой отец отобрал их у нее, когда она оказалась в его
власти вместе с другими девушками, что были с ней, и подарил их мне, и
сейчас они у меня. Отправляйся же к своим войскам и поверни их назад,
прежде чем они углубятся и зайдут далеко в земли франков и румов! Если
вы углубитесь в их страны, ваши пути станут тесны и вы не найдете осво-
божденья из их рук до дня воздаяния и возмездия. Я знаю, что войска твои
стоят на месте так, как ты приказал им стоять три дня назад, хотя они
потеряли тебя в это время и не знают, что им делать».
И, услышав эти слова, Шарр-Кан на некоторое время исчез из мира, раз-
мышляя, а затем он поцеловал руку царевны Абризы и воскликнул: «Слава
Аллаху, который послал мне тебя и сделал тебя причиной моего спасенья и
спасенья тех, кто со мной! Но мне тяжело расстаться с тобой. Я не знаю,
что с тобою случится, если я оставлю тебя». — «Отправляйся теперь к сво-
ему войску и возвращайся с ним назад, — сказала Абриза, — и если послы с
войском, схвати их, пока дело выяснится. Вы вблизи от ваших земель, а
через три дня я нагоню вас, и вы вступите в Багдад, и тогда мы все будем
вместе».
И затем, когда Шарр-Кан хотел удалиться, она сказала ему: «И обет,
который между нами, — не забудь ею», — и она встала, чтобы проститься с
ним и обняться и погасить пламя тоски. И она просилась с ним и обняла
его и заплакала сильным плачем и произнесла такие стихи:
«Я прощался в ней и утер рукою правою,
И прижал ее рукою левою, обнимая.
Она молвила: «Иль позор не страшен?» Ответил я:
«В день прощания для влюбленного нет позора».
А затем Шарр-Кан расстался с царевной Абризой и вышел из монастыря, и
ему подвели его копя, и он сел и выехал, направляясь к мосту. И, достиг-
нув его, он проехал по мосту и въехал в рощу, а когда он миновал ее и
проехал луг, он вдруг увидал трех всадников. И он насторожился, и обна-
жил меч, и осторожно стал продвигаться, но когда всадники приблизились к
нему и они посмотрели друг на друга, они узнали Шарр-Кана, а он взглянул
на них и вдруг видит: один из них — везирь Дандан и с ним два эмира. И
когда они увидели ШаррКана и узнали его, они спешились и приветствовали
его. И везирь спросил его о причине его отсутствия. Тогда Шарр-Кан расс-
казал им обо всем, что у него случилось с царевной Абризой с начала до
конца, прославляя при этом Аллаха великого.
А после этого Шарр-Кан сказал: «Удалимся из этих стран; послы, кото-
рые прибыли с нами, ушли от нас сообщить своему царю о пашем прибытии.
Быть может, за ними уже гонятся и сейчас схватят нас».
И Шарр-Кан велел прокричать среди войск об отъезде, и все тронулись,
и двигались, не переставая, и ускоряли ход, пока не миновали долину. А
послы отправились к своему царю и рассказали ему о прибытии Шарр-Кана. И
царь снарядил войско, чтобы схватить его и тех, кто был с ним. Вот что
было с послами и царем.
Что же касается до Шарр-Кана, везиря Дандана и двух эмиров, то эти
четверо подъехали к войску и закричали: «Трогайтесь, трогайтесь!» И
войска тотчас же тронулись и ехали день и второй день и третий день и
двигались, не переставая, пять дней, а затем расположились в долине, по-
росшей лесом, и отдыхали некоторое время, и после этого двинулись дальше
и ехали в течение двадцати пяти дней, пока не приблизились к своим зем-
лям. И, достигнув этих мест, они стали спокойны за свои души и спеши-
лись, чтобы отдохнуть. И к ним вышли жители тех земель с угощением и
кормом для животных и запасами. И войска простояли два дня и двинулись
дальше в свои земли. Но Шарр-Кан остался с сотней всадников. А везиря
Дандана он сделал эмиром, и войска отравились с ним. И когда после их
отъезда прошел день, Шарр-Кан решил двинуться в путь и сел на коня, и
его сто всадников сели тоже, и они проехали два фарсаха [106] и достигли
узкого места между двумя горами и вдруг увидали перед собой облака пыли
и праха. И они сдерживали своих копей в течение часа, пока пыль не рас-
сеялась и не показалось сто всадников — хмурые львы, залитые в железо и
кольчуги. И, приблизившись к Шарр-Кану и к тем, кто был с ним, они зак-
ричали: «Клянемся Юханной и Мариам [107], мы достигли того, к чему стреми-
лись! Мы спешили за вами ночью и днем и прибыли в это место раньше вас!
Сходите с ваших коней, отдайте нам ваше оружие и вручите нам ваши души,
чтобы мы подарили вам ваши жизни!»
И когда Шарр-Кан услышал эти слова, глаза вылезли у него на темя, его
щеки покраснели, и он воскликнул: «О христианские собаки, вы осмелились
прийти в наши страну и пройти по нашей земле? Но вам недостаточно этого,
и вы подвергаете себя опасности и обращаетесь к нам с этой речью! Или вы
думаете, что вырветесь из наших рук и возвратитесь в ваши земли?» И он
крикнул ста всадникам, которые были с ним, и сказал: «Вот вам эти соба-
ки, их столько же числом, сколько вас!» И, обнажив меч, бросился на них.
И сто всадников бросились вместе с ним, и франки встретили их с серд-
цами крепче камня, и люди столкнулись с людьми, и храбрецы напали на
храбрецов, и завязался тесный бой и жестокая стычка, и велик был ужас, и
прекратились слова и разговоры.
И они бились и сражались и разили мечами, пока день не повернул на
закат и не приблизилась темная ночь. И тогда они отошли друг от друга. И
Шарр-Кан встретился со своими товарищами и увидел, что только четверо
получили раны, но они оказались благополучными. И ШаррКан сказал им:
«Клянусь Аллахом, я всю жизнь погружаюсь в ревущее море боя и сражаюсь с
мужами, но не видал никого более стойких в единоборстве при встречах с
бойцами, чем эти храбрецы!» И ему ответили: «Знай, о царь, что среди них
есть один франкский воин, их предводитель, который доблестен и глубоко
разит копьем, но он, клянемся Аллахом, не коснулся нас, ни больших, ни
малых, и всякого, кто оказывался перед ним, он как будто не замечал и не
сражался с ним. Но клянемся Аллахом, если бы он захотел нас убить, он
убил бы нас всех!»
И Шарр-Кан растерялся, узнав о таких делах и услышав такие слова ви-
тязей. «Завтрашний день, — сказал он, — мы построимся и сразимся с ними
поодиночке: нас ведь сотня и их сотня, и мы попросим помощи против них у
господа небес». И они провели эту ночь, согласившись на этом.
Что же до франков, то они собрались вокруг своего предводителя и ска-
зали ему: «Сегодня мы не добились желаемого с этими людьми». — «Завтра,
— ответил предводитель, — мы выстроимся и сразимся с ними один за од-
ним». И они провели ночь, согласившись на этом.
И оба войска стояли на страже, пока Аллах великий не засветил утра. И
царь Шарр-Кан сел на коня, и его сто всадников тоже сели, и все явились
на поле и увидели, что франки уже выстроились для боя. И Шарр-Кан сказал
своим товарищам: «Наши враги задумали прежнее. Вот они, выезжайте к
ним!» Но тут глашатай франков закричал: «Наш бой сегодняшний день будет
таким: пусть храбрец из вас выступит на храбреца из нас!» И тогда один
витязь из товарищей Шарр-Кана выехал и погнал коня между рядами и крик-
нул: «Нет ли бойца, нет ли противника? Пусть не выходит против меня ле-
нивый и слабый!» И еще не закончил он своих слов, как на него уже выле-
тел витязь из франков, залитый в доспехи, и одежды его были золотые, и
сидел он на пепельном коне, и на щеках этого франка не было расти-
тельности. И он погнал своего коня и остановился посреди поля и вступил
с противником в бой мечом и копьем. И не прошло часу, как франк уже уда-
рил его копьем, скинул его с коня и взял в плен и увел его, униженного.
И его люди обрадовались этому и не дали ему выйти на поле и выставили
другого. И к нему вышел другой боец из мусульман, брат пленного, и стал
против него на поле, и оба кидались друг на друга недолгое время, а за-
тем франк напал на мусульманина и, обманув его, ударил его задним концом
копья, сбросил с коня и взял в плен.
И мусульмане не переставали выходить, один за другим, а франк брал их
в плен, пока день не повернул «а закат и не наступила мрачная ночь, из
мусульман попало в плен двадцать витязей. И когда Шарр-Кан увидел это,
ему стало тяжело, и он собрал своих товарищей и сказал им: «Что это за
напасть постигла нас! Я выйду завтрашний день на поле и потреблю поедин-
ка с предводителем франков. Я посмотрю, что было причиной его вступления
в наши земли, и остерегу его от сражения с нами. И если он отвергнет
эго, мы сразимся с ним, а если заключит мир, мы помиримся с ним».
И они провели ночь в этом положении. А когда Аллах великий засветил
утро, оба войска сели на коней, и оба отряда выстроились, и Шарр-Кан хо-
тел выйти на поле, как вдруг видит, что из франков больше половины спе-
шились перед одним из витязей, и они шли перед ним, пока не оказались
среди поля. И Шарр-Кан всмотрелся в этого витязя и вдруг видит, что ви-
тязь, их предводитель, одет в голубой атласный кафтан и лицо его подобно
луне, когда она засияет, а поверх кафтана у него кольчуга с узкими
кольцами и в руке его отточенный меч, а сидит он на вороном коне с белым
пятном во лбу, величиной с дирхем, и у этого франка нет растительности
на щеках. И витязь ударил своего коня пяткой и выехал на середину поля и
сделал мусульманам знак, говоря на чистом арабском языке: «О Шарр-Кан,
сын царя Омара ибн анНумана! О ты, что овладел крепостями и разрушил го-
рода, выступай на бой и сражение и выходи к тому, кто равен тебе на по-
ле. Ты господин своего племени, и я господин своего племени. И тому из
нас, кто победит своего противника, будут повиноваться люди побежденно-
го».
И он не закончил еще своих слов, как Шарр-Кан выступил к нему с серд-
цем, полным гнева, и, погнав своего коня, он приблизился к франку и на-
кинулся на него, как разъяренный лев. И франк встретил его на поле с
опытностью и уменьем и схватился с ним, как схватываются витязи, и они
стали сражаться и биться копьями и убегали и снова нападали и схватыва-
лись и отражали, подобные двум столкнувшимся горам или двум бьющимся мо-
рям. И сражение продолжалось, пока день не повернул на закат и не насту-
пила мрачная ночь. И тогда каждый из них расстался со своим противником
и вернулся к своим товарищам. И Шарр-Кан, возвратившись к своим: людям,
сказал им: «Я никогда не встречал подобного этому всаднику, по только я
заметил в нем одно свойство, которого не видал ни у кого, кроме него:
когда он увидит на своем противнике место для убийственного удара, он
поворачивает копье и ударяет задним концом. Я не знаю, что у нас будет с
ним, по я желал бы, чтобы в пашем войске были подобные ому и его товари-
щам».
И Шарр-Кан проспал ночь, а когда наступило утро, франк вышел к нему и
спешился посреди поля, а ШаррКан подошел к нему, и они принялись биться
и погрузились в сражение и бой, и шеи всех протянулись к ним, и они сра-
жались и бились и разили копьями, пока день не повернул на закат и не
наступила мрачная ночь. И тогда они разошлись и вернулись к своим людям.
И каждый из ник стал рассказывать товарищам, что он перенес от своего
противника. И франк сказал своим войнам: «Завтра решится дело!»
И они проспали эту ночь до утра, а затем оба витязя сели на коней и
бросились друг на друга и сражались до полудня, а потом франк исхитрился
и, ударив коня пяткой, потянул за повод, и конь споткнулся и сбросил
его. И Шарр-Кан наклонился над своим соперником и хотел ударить его ме-
чом, боясь, что дело с ним затянется. Но франк закричал ему и сказал: «О
Шарр-Кан, не таковы бывают витязи! Так поступает побежденный женщинами!»
И когда Шарр-Кан услышал от витязя эти слова, он поднял глаза и прис-
тально посмотрел на него и увидел, что это царевна Абриза, с которой у
него случилось в монастыре то, что случилось. И, узнав ее, он выпустил
меч из руки и, поцеловав перед ней землю, спросил: «Что побудило тебя на
эти поступки?» И Абриза ответила: «Я хотела испытать тебя на поле и пос-
мотреть, крепок ли ты в бою и сражении, а все те, кто со мной, — мои де-
вушки» и все они невинные девы, но они одолели твоих витязей Б жарком
бою. Если б мой конь подо мной не споткнулся, ты увидел бы мою силу и
стойкость».
И Шарр-Кан улыбнулся ее словам и сказал ей: «Слава Аллаху за спасение
и за то, что мы встретились с тобой, о царица времени!» И потом царевна
Абриза крикнула своим девушкам и велела им спешиться, отпустив сначала
их двадцать пленников из людей Шарр-Кана, которых они взяли. И девушки
последовали ее приказанию и облобызали землю перед обоими. И Шарр-Кан
сказал: «Подобных вам цари приберегают на случай беды». А затем он сде-
лал знак своим людям, чтоб они приветствовали ее, и они все спешились и
поцеловали землю меж рук царевны Абризы (а они уже поняли, в чем дело).
А потом двести всадников сели на коней и ехали ночью и днем в течение
шести дней, пока не приблизились к своей стране. И Шарр-Кан приказал ца-
ревне Абризе и ее девушкам снять бывшие на них одежды франков…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят первая ночь
Когда же настала пятьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что Шарр-Кан приказал царевне Абризе и ее девушкам
снять бывшие на них одежды и одеться в платья румских девушек. И они это
сделали, а затем он послал отряд своих людей в Багдад оповестить своего
отца Омара ибн ан-Нумана о своем прибытии и сообщить ему, что с ним ца-
ревна Абриза, дочь царя Хардуба, царя румов, чтоб он послал ее встре-
тить.
А затем они тотчас же и в ту же минуту спешились на том самом месте,
куда прибыли, и Шарр-Кан тоже спешился, и они проспали до утра. А когда
Аллах великий засветил утро, Шарр-Кан сел на коня вместе с теми, кто был
с ними, и царевна Абриза со своим войском тоже села на копей, и они нап-
равились к городу. И вдруг приблизился везирь Дандан во главе тысячи
всадников, чтобы встретить царевну Абризу с Шарр-Каном (а они вышли им
навстречу по приказанию царя Омара ибн ан-Нумана).
И, приблизившись, они направились к ним и поцеловали перед ним землю,
а затем оба сели на коней, и воины тоже сели и поехали, сопровождая их,
и вступили в юрод и отправились во дворец. И Шарр-Кан вошел к своему от-
цу, а тот поднялся и обнял его, и спросил его о происшедшем.
И Шарр-Кан рассказал ему, что говорила царевна Абриза и что произошло
у него с нею и как она оставила свое царство и рассталась со своим от-
цом.
«Она предпочла отправиться с нами и жить у пас, — говорил он, — и
царь аль-Кустантынии хотел устроить с нами хитрость из-за своей дочери
Суфии, так как царь румов сообщил ему ее историю и почему она была пода-
рена тебе, а царь румов не знал, что она дочь царя Афридуна, царя
аль-Кустантынии. И если бы он это знал, он бы не подарил ее тебе, но,
напротив, возвратил бы ее отцу. И мы спаслись от этих дел, — говорил
Шарр-Кан своему отцу, — только из-за этой девушки, Абризы, и я не видал
никого доблестней ее».
И он начал рассказывать своему отцу о том, что у него с нею случи-
лось, от начала до конца, и о борьбе, и о поединке. И когда Омар ибн
ан-Нуман услыхал это от своего сына Шарр-Кана, Абриза стала великой в
его глазах, и ему захотелось увидать ее. И он потребовал Абризу, чтобы
расспросить ее, и Шарр-Кан пошел к ней и сказал: «Царь зовет тебя!», и
она ответила вниманием и повиновением. И тогда Шарр-Кан взял ее и привел
к отцу, а царь сидел на своем престоле. И он велел выйти всем, кто был
возле него из вельмож царства, и около него остались только евнухи, и
тогда дева Абриза вошла и поцеловала землю меж рук царя Омара ибн ан-Ну-
мана и изъяснилась прекрасными словами. И царь удивился ее красноречию и
поблагодарил ее за то, что она сделала его сыну Шарр-Кану. И он приказал
ей сесть, и она села и открыла лицо. И когда царь увидал ее, ум улетел у
пего из головы; а затем он велел ей подойти и приблизил ее к себе и от-
вел особый дворец для нее и ее невольниц, и назначил ей и ее девушкам
выдачи.
И он стал расспрашивать ее о трех драгоценных камнях, о которых было
упомянуто прежде. И Абриза сказала: «Вот, они со мной, о царь времени!»
И, поднявшись, она отправилась в свое помещение и развязала своп пожитки
и достала ларчик, из которого она вынула золотую коробку и, открыв ее,
вынула оттуда три драгоценных камня и поцеловала их и отдала царю, и уш-
ла и взяла с собой его сердце.
А после ее ухода царь послал за своим сыном ШаррКаном. И когда тот
явился, дал ему один камень из трех камней, и Шарр-Кан спросил его о
двух других, и царь ответил: «О дитя мое, я дал один камень твоему брату
Дау-аль-Макану, а другой я отдал Нузхат-аз-Заман твоей сестре». И, услы-
шав, что у него есть брат по имени Дау-аль-Макан (а он знал только о
своей сестре Нузхатаз-Заман, Шарр-Кан обратился к своему отцу и спросил:
«О царь, разве у тебя есть сын, кроме меня?» — «Да, и ему теперь
шесть лет от роду», — отвечал царь. И он рассказал Шарр-Кану, что его
брата зовут Дау-аль-Макан, а сестру — Нузхат-аз-Заман и что они рождены
в один раз, и Шарр-Кану было тяжело это слышать, но он сохранил горесть
в тайне и сказал отцу своему: «По благословению Аллаха великого!» И он
бросил камень из рук и отряс свои одежды. И его отец спросил его: «Что
это я вижу, ты расстроился, услышав об этом? Ведь ты же будешь владеть
царством после меня, и я заставил свои войска поклясться тебе, и эмиров
моего правления я привел к присяге. А этот камень из трех камней принад-
лежит тебе».
И Шарр-Кан опустил голову к земле и устыдился спорить со своим отцом,
а затем он принял от нею камень и поднялся, не зная, как поступить от
сильного гнева. К он шел до тех пор, пока не вошел во дворец царевны Аб-
ризы, и когда он приблизился, она поднялась перед ним и поблагодарила
его за его поступки и призвала благословение на него и на его отца. И
она села и посадила его рядом с собой, и когда он уселся, царевна увиде-
ла на его лице гнев и начала расспрашивать его, и он рассказал ей, что у
его отца родились от Суфии двое детей мужского и женского пола, и
мальчика он назвал Дау-аль-Макан, а девочку — Нузхат-аз-Заман он дал им
два камня, а мне он дал один, — говорил Шарр-Кан, — и я оставил этот ка-
мень. И я узнал о споем брате и сестре только теперь, а им, оказывается,
уже шесть лет. И когда я узнал об этом, меня охватил гнев. И вот я расс-
казал тебе а причине моего гнева и не скрыл от тебя ничего. Теперь я бо-
юсь, что он женится на тебе, так как он тебя полюбил, и я увидел в нем
признаки желания взять тебя. Что ты скажешь, если он этого захочет?» —
«Знай, о ШаррКан, — отвечала царевна, — что твой отец не имеет надо мной
власти и не может взять меня без моего согласия, а если он возьмет меня
насильно, я убью себя. А что касается до трех камней, то мне не пришло
на ум, что он пожалует хоть один из них кому-нибудь из своих детей, я
думала, что он их положит в свою казну вместе с сокровищами. Но я хочу
от тебя милости: подари мне тот камешек, который твой отец дал тебе, ес-
ли он у тебя».
И Шарр-Кан отвечал вниманием и повиновением и отдал ей камень. И ца-
ревна сказала ему: «Не бойся!» — и поговорила с ним некоторое время. «Я
боюсь, — сказала она, — что мой отец услышит, что я у вас, и не станет
медлить и будет стремиться найти меня. И он сговорится с царем Афридуном
из-за его дочери Суфии, и они придут к вам с войсками, и будет великая
тревога». — «О госпожа! — сказал Шарр-Кан, услышав это. — Если ты сог-
ласна остаться у нас, не думай о них, даже если бы собрались против нас
все, кто есть на суше и на море». — «В этом будет только одно добро, —
отвечала она; — если вы будете ко мне милостивы, я останусь у вас, а ес-
ли будете злы, покину вас».
И затем она приказала невольницам принести коекакой еды, и подали
столик, и Шарр-Кан поел немного, а потом он отправился в свое жилище,
озабоченный и огорченный. Вот что было с Шарр-Каном.
Что же касается до его отца, Омара ибн ан-Нумана, то, когда его сын
ушел от него, он встал и вошел к своей невольнице Суфии, неся с собой те
два камешка. И, увидав его, она встала и стояла на ногах, пока он не
сел. И к нему подошли его дети — Дау-аль-Макан и Нузхатаз-Заман. Увидев
их, он поцеловал их и повесил на шею каждого из них один камень; и дети
обрадовались и поцеловали ему руки и подошли к своей матери, и она тоже
обрадовалась и пожелала царю долгой жизни. И царь спросил ее: «А почему
ты за все время не сказала мне, что ты дочь царя Афридуна, царя аль-Кус-
тантынии. Я увеличил бы свои милости к тебе и умножил бы твое благосос-
тояние и возвысил бы твое место». И, услышав это, Суфия сказала: «О
царь, а чего бы мне хотеть больше и выше, чем мое место у тебя? Я засы-
пана твоими милостями и благами, и Аллах наделил меня от тебя двумя
детьми мужского и женского пола». И царю Омару ибн ан-Нуману понравились
ее слова. И потом он ушел от нее и отвел ей с детьми диковинный дворец и
приставил к ней челядь и слуг, и законников, и мудрецов, и звездочетов,
и врачей, и костоправов и велел служить ей, и оказал им большое уважение
и проявил к ним крайнюю милость. А потом он отправился во дворец своей
власти, где творил суд между людьми. Вот что было у него с Суфией и ее
детьми.
Что же касается до царя Омара ибн ан-Нумана и его дел с царевной Аб-
ризой, то его охватила любовь к ней, и он был влюблен в нее и ночью и
днем. И каждый вечер он ходил к ней и беседовал с нею и намекал ей сло-
вами, по она не давала ему ответа и говорила: «О царь времени, мне нет
сейчас охоты до мужчин». И когда он увидел ее сопротивление, его страсть
усилилась и любовь и тоска увеличились. И, истомленный этим, он призвал
своего везиря Дандана и сообщил ему, как велика в его сердце любовь к
царевне Абризе, дочери царя Хардуба, и рассказал ему, что она не оказы-
вает ему повиновения и что любовь к ней убила его, но он ничего от нее
не получил.
И, услышав это, везирь Дандан сказал царю: «С наступлением ночи
возьми с собой кусочек банджа весом в мискаль, войди к ней и выпей с ней
немного вина, и когда придет время кончать застольную беседу и питье,
дай ей последний кубок и положи туда этот бандж и заставь ее выпить его.
Поистине, она не дойдет до своего ложа раньше, чем бандж возьмет над ней
власть. И тогда ты войдешь к ней и соединишься с ней и достигнешь твоей
цели. Вот каково мое мнение». — «Прекрасно то, что ты мне посоветовал!»
— ответил царь.
И затем он направился в свою кладовую и взял кусок очищенного банджа,
да такой, что если бы его понюхал слон, он бы проспал от года до года. И
он положил бандж за пазуху и, выждав, пока прошла малая часть ночи, во-
шел к царевне Абризе в ее дворец, и, увидав его, она встала перед ним на
ноги, но царь приказал ей сесть. И она села, а царь сел подле нее и стал
с ней разговаривать про вино. И она разостлала скатерть с вином и расс-
тавила перед ним сосуды и зажгла свечи и приказала подать закуски и сла-
дости, и плоды, и все, в чем они нуждались. И они стали пить, и царь бе-
седовал с нею, пока опьянение не проникло в голову царевны Абризы. Когда
царь это понял, он вынул кусок банджа из-за пазухи и, положив его между
пальцами, наполнил своей рукой кубок и выпил его, а потом налил его вто-
рой раз и сказал царевне Абризе: «За твою дружбу!» — и бросил кусок
банджа в кубок, а она не знала этого. И царевна Абриза взяла кубок и вы-
пила его. Не прошло и часа, как царь понял, что бандж овладел ею и похи-
тил ее разумение. И он подошел к ней и увидел, что она лежит на спине (а
она сняла с ног шальвары) и подол ее рубахи приподнят. И когда царь уви-
дел ее в таком состоянии (а он нашел у нее в головах свечу и у ее ног
свечу, освещавшую то, что у нее между бедер), преграда встала между ним
и его умом, и сатана нашептывал ему, так что он не мог владеть собою и,
снявши шальвары, упал на девушку и уничтожил ее девственность. А потом
он поднялся с нее и вошел к одной из ее невольниц, которую звали Марджа-
на, и сказал ей: «Войди к твоей госпоже, поговори с нею».
И девушка вошла к своей госпоже и увидела, что у той течет по ногам
кровь и что она брошена на спину, и тогда она взяла в руку платок из ее
платков и прибрала свою госпожу, вытерши с нее кровь, и проспала эту
ночь подле нее. А когда Аллах великий засветил утро, невольница Марджана
вымыла лицо своей госпожи и ее руки и ноги, и, принеся розовой воды,
омыла ею лицо Абризы и ее рот, и тогда царевна Абриза чихнула и зевнула
и извергнула бандж, и кусок банджа выпал из нее, как шарик. И затем Аб-
риза омыла лицо и рот и спросила Марджану: «Скажи мне, что со мной бы-
ло?» И невольница рассказала ей о том, что с ней произошло. И тогда Аб-
риза поняла, что царь Омар ибн ан-Нуман лежал С нею и познал ее и что
его хитрость с нею удалась. И она сильно огорчилась из-за этого и затво-
рилась от всех и сказала своим невольницам: «Не пускайте никого, кто за-
хочет ко мне войти, и говорите: «Она больна», а я посмотрю, что сделает
со мною Аллах великий».
До везиря Омар ибн ан-Нумана дошла весть о том, что царевна Абриза
больна, и он послал ей питья и сахар и мази, и царевна провела многие
месяцы, затворившись. А потом огонь царя охладел, и ее тоска по ней по-
гасла, и он воздерживался от нее, а Абриза понесла от него, и месяца ее
тягости проходили, и беременность ее стала явной, и живот ее увеличился,
и мир стал для нее тесен. И она сказала своей невольнице Марджане:
«Знай, что не люди меня обидели; это я навлекла на себя беду, расстав-
шись с моим отцом, матерью и царством. Мне отвратительна жизнь, и мой
дух сломлен, и у меня не осталось больше бодрости и силы. Раньше, когда
я садилась на моего копя, я справлялась с ним, а теперь я не могу сесть
на коня, и если я рожу у вас, я буду опозорена пред моими невольницами,
и все, кто есть во дворце, узнают, что он взял мою невинность прелюбоде-
янием. И когда я вернусь к моему отцу, то с каким лицом я его встречу и
ворочусь к нему? Как прекрасны слова поэта:
О, чем развлекусь, коль нет ни близких, ни родины,
Ни чащи, ни дома нет и нет сотоварища»
И Марджана ответила: «Повеление принадлежит тебе, и я тебе повину-
юсь!» И тогда Абриза сказала: «Я хочу сейчас же выйти, тайно, чтобы ник-
то не знал обо мне, «хроме тебя, и вернуться к отцу и матери. Ведь когда
мясо мертвого начинает вонять, подле него остался только близкие, и Ал-
лах сделает со мной то, что хочет». — «Прекрасно то, что ты делаешь, о
царевна!» — сказала Марлям ша. И Абриза собралась, скрывая свою тайну, и
выждала несколько дней, пока царь не выехал на охоту и ловлю, а его сын
Шарр-Кан не отправился в крепости, чтобы пробыть там некоторое время. И
тогда она обратилась к своей невольнице Марджане и сказала ей: «Я хочу
выехать сегодня ночью, но что мне делать против судьбы? Я чувствую, что
подходит разрешение и роды; если я останусь еще пять дней или четыре, то
рожу здесь и не смогу отправиться в мои земли, но что было написано у
меня на лбу». И она подумала немного и сказала Марджане: «Присмотри нам
человека, с которым мы бы поехали и он бы служил нам в пути. У меня нет
силы носить оружие». — «Клянусь Аллахом, госпожа, — ответила Марджана, —
я не знаю никого, кроме черного раба, которого зовут альГадбан. Он из
рабов царя Омара ибн ан-Нумана, и он храбрец и приставлен к воротам на-
шего дворца, и царь велел ему прислуживать нам, и мы осыпали ею милостя-
ми. Вот я выйду и поговорю с ним об этом деле и обещаю ему денег и скажу
ему: «Если ты захочешь остаться у нас, мы женим тебя на ком пожелаешь».
Он раньше мне говорил, что был разбойником на дороге, и если он нас пос-
лушается, мы достигнем желаемого и прибудем в наши земли». — «Позови его
ко мне, я поговорю с ним», — сказала царевна, и Марджана вошла и позва-
ла: «О Гадбан, Аллах даст тебе счастье, если ты согласишься на то, что
скажет тебе моя госпожа». И она взяла ею за руку я подвела к Абризе. И
аль-Гадбан, увидав ее, поцеловал си руки, а когда Абриза увидела ею, ее
сердце устремилось от него, но она сказала себе: «У необходимости свои
законы!» И обратившись к аль-Гадбану, она заговорила с ним, хотя ее
сердце устремлялось от него, и сказал: «О Гадбан, будет ли нам от тебя
помощь против коварства судьбы? Если я открою тебе мое дело, будешь ли
ты скрывать его?» А когда раб взглянул на Абризу, она задела его серд-
цем, и он сейчас же полюбил ее и мог лишь сказать: «О госпожа, если ты
мне что-нибудь прикажешь, я не отступлюсь от этого». — «Я хочу, — сказа-
ла Абриза, — чтобы ты сейчас взял меня и вот эту мою невольницу и осед-
лал бы нам вьючных верблюдов и пару голов коней из коней царя и положил
бы на каждого коня мешок денег и немного пищи. Ты поедешь с нами в нашу
страну, и если ты останешься с нами, я женю тебя на той, кого ты выбе-
решь из моих невольниц, а если пожелаешь возвратиться в твою страну, мы
тебя женим и отдадим в твою землю, кто тебе полюбится, а кроме того, ты
получишь достаточно денег».
И, услышав эти слова, аль-Гадбан обрадовался сильной радостью и воск-
ликнул: «О госпожа, я буду служить вам своими глазами и поеду с вами и
оседлаю вам коней!» И он пошел, радостный, и сказал себе: «Я достиг то-
го, чего желал от них, а если они мне не подчинятся, я убью их и возьму
деньги, которые будут с ними». И он затаил это в своей душе, а потом он
ушел и вернулся, и с ним было два навьюченных верблюда да три головы ко-
ней, и он сидел (па одном из них. И он подошел к царевне Абризе и подвел
к ней коня, а она села на одного из них и на другого посадила Марджану,
а сама она мучилась от родов и не могла владеть собою от сильной боли. И
аль-Гадбан, не переставая, ехал с ними в ущельях гор, днем и ночью, пока
между ними и ее страною не остался один день пути. И тогда к ней подошли
роды, и она не могла задержать их и сказала аль-Гадбану: «Спусти меня на
землю: роды подошли!» И она крикнула Марджане: «Сойди, сядь подо мной и
помоги мне родить!» И тогда Марджана сошла с коня, и аль-Гадбан также
сошел с коня и привязал поводья обоих коней. И царевна Абриза спустилась
со своего коня, исчезая из мира от сильной боли в родах. И когда
аль-Гадбан увидел, что она сошла на землю, сатана встал перед лицом его,
и он обнажил меч перед Абризой и сказал: «О госпожа, пожалей меня и дай
мне близость с тобою!» И Абриза, услышав его слова, обернулась к нему и
воскликнула:
«Мне остаются только черные рабы, после того как я не соглашалась па
царей и вождей…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят вторая ночь
Когда же настала пятьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что царевна Абриза сказала рабу аль-Гадбану: «Мне ос-
таются только черные рабы, после того как я не соглашалась на царей и
вождей», и разгневалась на него и воскликнула: «Горе тебе, что это за
слова ты говоришь! Горе тебе, не произноси ничего такого в моем при-
сутствии! Знай, что я не соглашусь ни на что из того, что ты говорил,
даже если бы мне дали выпить чашу гибели. Но подожди, пока я приберу но-
ворожденного и приберусь сама и выкину послед, а потом, если ты со мной
справишься, делай, что хочешь. И если ты сей же час не оставишь мерзкие
речи, я убью себя своею рукой и расстанусь с жизнью и отдохну от всего
этого».
И она произнесла;
«Оставь меня, Гадбан, с меня довольно
Одной борьбы с превратностями рока!
Господь мой запретил мне делать мерзость,
И он сказал: «В огне приют строптивых».
И дел дурных не склонна совершать я,
Оставь же, не гляди дурным ты оком,
А если не оставишь со мной мерзость,
Не охранишь моей для бога чести, —
Сородичей я кликну во весь голос
И привлеку и близких и далеких.
Разрежут пусть меня клинком йеменским —
Развратному не дам себя увидеть,
Хоть был бы он свободным и великим, —
Не то, что раб, отродье непотребных».
И когда аль-Гадбан услышал эти стихи, он разгневался сильным гневом,
его глаза покраснели, лицо его сделалось цвета пыли, его ноздри разду-
лись и губы отвисли, и он стал еще более отвратителен. И он произнес та-
кие стихи:
«О, не оставь меня, прошу, Абриза,
Убитым от любви йеменским взором [108]
Суровостью твоей душа разбита,
Худеет тело, кончилось терпенье.
Твой взор сердца, как чарами, пленяет —
Мой ум далеко, а тоска так близко.
И если землю войском ты наполнишь,
Я все равно желанного достигну».
И когда Абриза услышала его слова, она заплакала сильным плачем и
воскликнула: «Горе тебе, о Гадбан! Разве до того дошла твоя сила, что ты
обращаешь ко мне такие речи! О дитя прелюбодеянья, о питомец непот-
ребства! Или ты считаешь, что люди все равны?» И, услышав он нее все
это, скверный раб разгневался, и глаза его покраснели, и, подойдя к ней,
он ударил ее мечом по шее и убил ее, и погнал ее коня, взяв сначала
деньги, и спас свою душу в горах. Вот что было с аль-Гадбаном.
Что же касается до царевны Абризы, то она родила дитя мужского пола,
подобное месяцу, и Марджана взяла ею, прибрала и положила рядом с ма-
терью, и дитя схватило ее соски, когда она была мертвая. И Марджана зак-
ричала великим криком, разорвала на себе одежды и посыпала прахом свою
голову и била себя по щекам, пока ид лице ее не выступила кровь, и она
кричала: «Увы, моя госпожа! О мое горе! Ты пала от руки черного раба,
который ничего не стоит, и при твоей то доблести!»
И она плакала, не переставая, и вдруг поднялась пыль и застлала края
неба, и эта пыль рассеялась, и из-за нее показалось большое войско. А
это войско было войском царя Хардуба, отца царевны Абризы. А причиною
этого Было то, что когда он услышал, что его дочь со своими девушками
убежала в Багдад и находится у царя Омара ибн ан-Нумана, он выступил со
своими людьми, чтобы разузнать о дочери у проезжих путешественников, ес-
ли от ее видели у царя Омара ибн ан-Нумана. И когда он выступил и уда-
лился от своего города на один день пути, он увидел вдали трех всадников
и направился к ним, что бы спросить их, откуда они едут, и узнать веет о
своей дочери (а он увидел вдали тех троих — свою дочь, ее невольницу и
раба аль-Гадбана, и направился к ним, чтобы расспросить их). И когда он
к ним направился, раб испугался за себя и убил Абризу и обратился в
бегство. А ее отец, приблизившись, увидел, что она убита и ее невольница
плачет над нею. И он бросился со своего коня и упал на землю, лишившись
сознания, и все бывшие с ним витязи, эмиры и везири спешились и тот час
же разбили шатры в горах и поставили царю Хардубу круглый шатер со сво-
дом, и вельможи царства встали снаружи этого шатра. А когда Марджана
увидела своего господина, она у знала его, и ее плач усилился, а царь,
очнувшись от обморока, спросил ее, как было дело. И она рассказала ему
всю историю.
«Тот, кто убил твою дочь, — черный раб из рабов Омара ибн ан-Нумана»,
— сказала она и рассказала, что сделал царь Омар ибн ан-Нуман с его до-
черью.
И когда царь Хардуб услышал это, мир стал черен перед лицом ею, и он
горько заплакал, а потом он велел подать носилки и понес на них свою
дочь и отправился в Кайсарию, и ее внесли во дворец.
А затем царь Хардуб вошел к своей матери Зат-ад-Давахи и сказал ей:
«Так-то поступают мусульмане с моей дочерью! Царь Омар ибн ан-Нуман бе-
рет ее невинность силой, а после того ее убивает черный раб из его ра-
бов! Клянусь мессией, мы непременно должны отомстить ему за мою дочь, и
я сниму позор с моей чести, а не то я убью себя своей рукой».
И он горько заплакал, а его мать Зат-ад-Давахи сказала ему: «Никто не
убил твою дочь, кроме Марджаны. Она втайне ее ненавидела. Не печалься о
том, чтобы нам отомстить за нее. Клянусь мессией, я не отступлюсь от ца-
ря Омара ибн ан-Нумана, прежде чем не убью его и его детой. И поистине,
я сделаю с ним дело, на которое бессильны хитрецы и храбрые. О нем будут
рассказывать рассказчики во всех концах и во всех местах! Но тебе должно
следовать моему приказу во всем, что я тебе скажу, ибо тот, кто твердо
решился, достигнет того, чего хочет». И царь ответил: «Клянусь мессией,
я никогда не буду перечить тебе в том, что ты скажешь!» И она сказала:
«Приведи ко мне невольниц высокогрудых, невинных и приведи мне мудрецов
нашего времени! И пусть они учат их мудрости и вежеству с царями и
уменью вести беседу стихами, и говорят с ними о премудростях и наставле-
ниях. И мудрецы должны быть мусульманами, чтобы передать им рассказы о
древних арабах и истории халифов и повести о прежних владыках ислама. И
если мы проведем за этим четыре года, мы наверное достигнем желаемого.
Продли же терпенье и подожди, — ведь говорит кто-то из арабов: «Отомс-
тить спустя сорок лет — не долго». А мы, когда обучим этих девушек, дос-
тигнем от нашего врага чего захотим, ибо он предается любви, и невольниц
у него триста шестьдесят шесть, к которым прибавилась сотня твоих лучших
девушек, что были с покойницей, твоей дочерью. И когда невольницы обу-
чатся тому, о чем я тебе говорила, я возьму их с собой и уеду с ними».
И царь Хардуб, услышав слова своей матери Зат-адДавахи, обрадовался,
встал и поцеловал ее в голову, а потом он в ту же минуту послал путе-
шественников и посланцев в отдаленные страны, чтобы привести к нему му-
сульманских мудрецов. И они последовали его приказу и приехали в далекие
страны, и привезли ему мудрецов и ученых, которых он требовал. И когда
мудрецы предстали перед Хардубом, он оказал им крайнее уважение и одарил
их почетными платьями и назначил им выдачи и жалованье и обещал им
большие деньги, когда они обучат девушек. И затем он привел к ним деву-
шек…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят третья ночь
Когда же настала пятьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что когда ученые и мудрецы явились к царю Хардубу, он
оказал им великий почет и, приведя к ним девушек, приказал обучить их
мудрости и вежеству и они последовали его приказу.
Бот что было с царем Хардубом. Что же касается царя Омара ибн ан-Ну-
мана, то, вернувшись с охоты и ловли и войдя во дворец, он стал искать
царевну Абризу, но не нашел ее, и никто не рассказал ему о ней и не ос-
ведомил его о том, что было. И ему стало от этого тяжело, и он восклик-
нул: «Как может быть, чтобы девушка вышла из дворца и никто о ней не
знал бы! Если таковы дела в моем царстве, то пользы от него нет, и нет в
нем устроителя. И я не выйду снова на охоту и ловлю, пока не пошлю людей
к воротам, чтобы охранять их!» И его печаль усилилась, и грудь у него
стеснилась из-за разлуки с царевной Абризой.
И пока все это было с ним, сын его Шарр-Кан прибыл из путешествия, и
отец осведомил его о случившемся и рассказал ему, что Абриза убежала,
когда он был на охоте и ловле. И Шарр-Кан огорчился великим огорчением.
А затем царь стал каждый день наведываться к своим детям и оказывать им
благоволение. И призвал мудрецов и ученых, чтобы они обучали его детей,
и назначил им выдачи. И когда Шарр-Кан увидел это, он пришел в великий
гнев и позавидовал брату и сестре, так что следы гнева показались на ли-
це его, и он непрестанно болел из-за этого. И в один день из дней отец
сказал ему: «Что это, я вижу, ты становишься все слабее телом и желтее
лицом?» И Шарр-Кан отвечал ему: «О батюшка, всякий раз, как я вижу, что
ты приближаешь к себе моего брата и сестру и оказываешь им милости, меня
охватывает зависть, и я боюсь, что зависть моя увеличится и я убью их, а
ты убьешь меня, когда я убью их. И болезнь моего тела и изменение цвета
лица из-за этого. Я хочу от твоей милости, чтобы ты дал мне крепость
вдали от других крепостей, где я и провел бы остаток моей жизни. Ведь
говорит сказавший поговорку: «Быть вдали от любимого лучше мне и прек-
раснее; не видит око — не грустит сердце». И он опустил голову к земле.
Когда царь Омар ибн ан-Нуман услышал его речи и понял причину его не-
мощи, он стал его уговаривать и сказал: «О сын мои, я согласен на это. В
моем царстве нет крепости больше Дамаска, и я отдаю ее тебе во власть от
сего часа».
И он призвал писцов в тот же час и минуту и приказал написать указ о
назначении своего сына Шарр-Кана правителем Дамаска Сирийского, и они
записали это, И Шарр-Кана снарядили, и он взял с собою везиря Дандана, и
отец его велел везирю управлять владениями Шарр-Кана и поручил ему вести
все его дела и пребывать подле него. А затем отец простился с ним, и
простились эмиры и вельможи царства, и Шарр-Кан двинулся со своим войс-
ком и прибыл в Дамаск. И когда он достиг города, жители забили в литавры
и затрубили в трубы, и город окрасили и встретили Шарр-Кана большим
шествием, где вельможи правой стороны шли справа, а вельможи левой сто-
роны — слева.
Вот что было с Шарр-Каном. Что же касается до его родителя, Одыра ибн
ан-Нумана, то после отбытия его сына и Шарр-Кана мудрецы пришли к нему и
сказали: «О властитель наш, твои дети изучили науку и в совершенстве ос-
воили мудрость, вежество и правила обхождения». Царь возрадовался вели-
кой радостью и пожаловал мудрецов. И он увидел, что Дау-аль-Макан вырос
и стал большой, и садился на коня и достиг возраста четырнадцати лет. Он
рос, занятый делами веры и благочестия, и любил бедняков и людей науки и
знатоков Корана. И жители Багдада полюбили его, мужчины и женщины. И вот
однажды через Багдад проходил иракский караван с носилками [109], чтобы
совершить паломничество и посетить могилу пророка, — да благословит его
Аллах и да приветствует! И когда Дау-аль-Макан увидел шествие, сопровож-
давшее носилки, ему захотелось совершить паломничество. И он вошел к
своему отцу и сказал: «Я пришел к тебе, чтобы попросить разрешения отп-
равиться в паломничество». Но отец запретил ему это и сказал: «Подожди
до следующего года, мы отправимся с тобою».
И, убедившись, что это дело затягивается, Дау-аль-Макан вошел к своей
сестре Нузхаг-аз-Заман и увидел ее стоящей на молитве, и, когда она со-
вершила молитву, он сказал ей: «Меня убивает желание отправиться в па-
ломничество к священному дому Аллаха и посетить могилу пророка, — молит-
ва над ним и привет! Я спросил у отца позволения, но он запретил мне
это, и я намерен взять немного денег и уйти в паломничество тайно, не
осведомляя об этом отца». — «Заклинаю тебя Аллахом, — вое кликнула его
сестра, — возьми меня с собою! Не лишай меня посещения могилы пророка —
да благословит его Аллах и да приветствует!» И Дау-аль-Макан сказал ей:
«Когда спустится мрак, выходи отсюда и не говори об этом никому».
И когда наступила полночь, Нузхат-аз-Заман встала, взяла немного де-
нег и, надев мужскою одежду (а она достигла того же возраста, что и
Дау-аль-Макан), прошла, не останавливаясь, до ворот дворца и увидала,
что ее брат Дау-аль-Макан уже снарядил верблюдов, и он сел и посадил ее,
и они поехали ночью и смешались с караваном и ехали до тех пор, пока не
оказались посреди иракского каравана. И они непрерывно двигались (а Ал-
лах начертал им благополучие), пока не вступили в Мекку Почи таемую и
остановились на горе Арафат [110], и совершили обряды паломничества, и за-
тем пошли посетить могилу пророка [111], — да благословит его Аллах и да
привествует, — и посетили ее.
А после этого они хотели возвратиться с паломниками в свою страну, и
Дау-аль Макан сказал сестре: «Сестрица, мне хочется посетить Иерусалим и
друга Аллаха, Ибрахима [112], да будет с ним мир!» — «И мне также», — от-
вечала она, и они согласились на этом.
И Дау-аль Макан вышел и нанял себе и ей верблюдов в караване иеруса-
лимлян, и они снарядились и отправились с караваном. И в ту же ночь на
сестру его напала горячка с ознобом, и она захворала, а потом поправи-
лась, и он тоже захворал. И Нузхат-аз-Заман ухаживала за ним во время
его болезни. И они шли непрерывно, пока не вступили в Иерусалим, и бо-
лезнь Дау-аль-Макана усилилась, и слабость его увеличилась. И они оста-
новились там в хане и наняли себе помещение, где и расположились, а не-
дуг Дау-аль-Макана становился все сильнее, так что истомил его, и он ис-
чез из мира. И сестра его, Нузхат-азЗаман огорчилась этим и воскликнула:
«Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Таков приговор
Аллаха!»
И так она жила с братом в этом месте, и болезнь его все усиливалась,
а сестра ходила за ним и тратила на себя и на него последнее. И деньги,
бывшие у нее, вышли, и она обеднела, так что у нее не осталось ни дирхе-
ма, и тогда она послала мальчика из хана на рынок с кое-какими материя-
ми, и он продал их, а деньги она истратила на своего брата. А потом она
продала еще кое-что и все время продавала свои пожитки, вещь за вещью,
пока у нее не осталось и рваной циновки. И тогда она заплакала и воск-
ликнула: «Аллаху принадлежит власть и доныне и впредь!» И брат сказал
ей: «Сестрица, я почувствовал в себе здоровье, и мне хочется немного жа-
реного мяса», и она отвечала ему: «Клянусь Аллахом, о брат мой, нет у
меня смелости побираться. Завтра я пойду в дом какогонибудь вельможи и
стану служить и заработаю что-нибудь нам на пропитание». И потом она по-
думала немного и сказала: «Мне не легко будет расстаться с тобою, когда
ты в таком состоянии, но я пойду против воли». А ее брат воскликнул:
«Станешь ли униженной после величия? Нет мощи и силы, кроме как у Алла-
ха!» И он заплакал, и она тоже заплакала и сказала: «О брат мой, мы чу-
жеземцы, и мы прожили здесь целый год, но никто не постучался к нам в
дверь. Или нам умирать с голоду? Я думаю одно: пойду и буду сложить и
принесу тебе что-нибудь, чем мы будем кормиться, пока ты не выздоровеешь
от твоей болезни, а потом мы отправимся в нашу страну».
И она немного поплакала, и брат ее тоже плакал, лежа на подушках, а
затем Нузхат-аз-Заман поднялась и покрыла себе голову куском плаща (а
это была одежда погонщика верблюдов, которую ее владелец забыл у них) и,
поцеловав брата в голову, обняла его и вышла, плача, и она не знала, ку-
да пойти. И она ходила, а брат ожидал ее, и уже приблизилось время вече-
ра, но Нузхат-аз-Заман не возвращалась. И брат ее пролежал, ожидая ее,
пока не настал день, но она не вернулась к нему, и он провел в таком по-
ложении два дня, и ему стало от этого тяжело, и сердце его встревожилось
за сестру, и голод его усилился. Он вышел из комнаты и, крикнув мальчика
из хана, сказал ему: «Я хочу, чтобы ты снес меня на рынок». И мальчик
отнес его и бросил на рынке. И жители Иерусалима собрались вокруг юноши
и стали плакать о нем, увидя его в таком состоянии. И он сделал им знак,
прося чего-нибудь поесть, и ему принесли от одного из купцов, что был на
рынке, несколько дирхемов, купили кое что и накормили. А потом его под-
няли и положили у одной из лавок, разостлав кусок циновки, а у изголовья
его поставили кувшин.
Когда же подошла ночь, все люди ушли от него, унося с собою заботу о
нем. А в полночь юноша вспомнил о своей сестре, и его недуг усилился, и
он перестал есть и пить и исчез из бытия. И люди на рынке поднялись и
взяли для него у купцов тридцать дирхемов серебром, и наняли верблюда и
сказали верблюжатнику: «Взвали этого человека на верблюда, доставь его в
Дамаск и свези в больницу; может быть, он выздоровеет и поправится». И
верблюжатник ответил: «На голове!» А затем он сказал себе: «Как я поеду
с этим Больным, когда он близок к смерти?» И он вывез его в какое-то
место и скрывался с ним там до ночи, а потом бросил его на кучу навоза
возле топки одной из бань и ушел своей дорогой.
Когда же настало утро, истопник бани поднялся на работу и увидал Даль
Макана, лежавшего на спине, и подумал: «Почему они бросили этого мертве-
ца как раз здесь!» И он пихнул его ногой, и Дау-аль-Макан шевельнулся, и
еогда истопник воскликнул: «Наедятся хашиша и валяться где попало!» И он
взглянул в лицо юноше и видел, что у него на щеках нет растительности и
что он красив и прелестен, и когда его взяла жалость к юноше, и он по-
нял, что это больной и чужеземец. «Пет мощи и силы, кроме как у Аллаха!
— воскликнул он. — Я совершил грех из-за этого юноши, а пророк, — да
благословит его Аллах и да приветствует, — наставлял почитать чужеземца,
в особенности если он болен». И, подняв юношу, он принес ею в свое жили-
ще, и вошел с ним к своей жене, и велел ей ходить за ним и постлать ему
ковер, и она постлала и положила ему под голову подушку, а затем она
принесла воды и вымыла юноше руки, ноги и лицо.
А истопник пошел на рынок и принес немного розовой коды и сахару, и
прыснул розовой водой в лицо Дау-альМакану и напоил его водой с сахаром.
А потом он вынул для него чистую рубаху и надел ее на него. И юноша по-
чувствовал веяние здоровья, и исцеление направилось к нему, и он оперся
на подушку, а истопник обрадовался и воскликну л: «Слава Аллаху за выз-
доровление этого юноши! Боже, прошу тебя, силою твоей сокрытой тайны
сделай, чтобы спасение этого юноши было от моих рук…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят четвертая ночь
Когда же настала пятьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что истопник воскликнул: «О боже, прошу тебя, си-
лою твоей сокрытой тайны сделан так, чтобы спасение этого юноши было де-
лом моих рук!»
И истопник ходил за ним три дня, поя его сахаром и ивовым соком и ро-
зовой водой, и был с ним ласков и кроток, пока здоровье не разлилось по
его телу. И Дау-аль-Макан открыл глаза, и тогда истопник вошел к нему и
увидел, что эк сидит и выглядит бодро, я спросил: «Каково тебе, дитя
мое, в этот час?» И Дауаль-Макан ответил: «Слава Аллаху, я в этот час во
здравии и благополучии по воле Аллаха великого!» И истопник прославил за
это владыку, И, отправившись на рынок, купил юноше десять цыплят, принес
их своей жене и сказал: «Режь ему каждый день по две птицы — рано утром
одну и в конце дня одну». И они поднялась, зарезала ему цыпленка и, сва-
рив его, принесла юноше, накормила его и дала выпить отвара. А когда он
кончил есть, она подала горячей воды, и Дау-аль-Макан вымыл руки и при-
лег на подушку, а она накрыла его плащом, и он проспал до времени зака-
та. И тогда жена истопника сварила другого цыпленка и принесла его юноше
и разняла цыпленка и сказала: «Ешь, дитя мое!» И когда он ел, вдруг во-
шел ее муж и, увидев, что она кормит юношу, сел у его изголовья и спро-
сил: «Каково тебе теперь, дитя мое?» — «Слава Аллаху за выздоровление,
да воздаст тебе Аллах за меня благом», — ответил Дау-аль-Макан. И истоп-
ник обрадовался, а потом он вышел и принес ему фиалковое питье и розовую
воду и напоил его. А этот истопник работал каждый день в бане за пять
дирхемов, и ежедневно он покупал юноше на дирхем сахару, розовой воды,
фиалкового питья и ивового сока и на дирхем покупал цыплят, и он ухажи-
вал за юношей, пока не прошел месяц и следы ею болезни не исчезли и здо-
ровье не направилось к нему.
И истопник с женой обрадовался выздоровлению Дауаль-Макана и сказал
ему: «О дитя мое, не хочешь ли пойти со мною в баню?» И когда юноша от-
ветил «Хорошо!», истопник пошел на рынок, привел ослятника и, посадив
Дау-аль-Макана на осла, поддерживал его, пока по достиг с ним бани. И
когда он посадил его и, отведя осла к топке, пошел на рынок и купил
листьев лотоса и бобовой муки, а потом он сказал Дау-аль-Макану: «О гос-
подин, во имя Аллаха, войди, я вымою тебя».
И они вошли в баню, и истопник принялся тереть Дауаль-Макану ногу и
стал мыть ему тело лотосом и мукой [113], но пришел банщик, которого хозя-
ин послал к Дау-альМакану, и увидел, что истопник моет его и трет ему
ноги.
И банщик подошел к нему и сказал: «Это ущерб для хозяина» [114], а ис-
топник ответил: «Клянусь Аллахом, хозяин осыпал нас своими милостями!» И
банщик стал брить Дауаль-Макану голову, а потом юноша с истопником вымы-
лись, после чего истопник привел его в свое жилище и надел на него тон-
кую рубаху и одежду из своих одежд, красивый тюрбан и тонкий пояс и
обернул его шею платком.
А жена истопника зарезала для него двух цыплят и сварила их. И когда
Дау-аль-Макан пришел и сел на постель, истопник поднялся и, распустив
сахар в ивовом соке, напоил его, а потом подали скатерть и истопник стал
делить цыплят на части и кормил Дау-аль-Макана и поил его отваром, пока
тот не насытился. И юноша вымыл руки и, прославив Аллаха великого за
выздоровление, сказал истопнику: «Ты тот, кого Аллах великий соблагово-
лил послать мне, и он сделал мое спасение делом твоих рук». И истопник
отвечал ему: «Оставь эти речи и скажи нам, по какой причине ты прибыл в
этот город и откуда ты? Я вижу на твоем лице следы благоденствия». —
«Скажи мне, как ты нашел меня, и я расскажу тебе мою историю», — ответил
Дау-аль Макан. И истопник сказал: «Что до меня, то я, отправляясь на ра-
боту, нашел тебя на навозной куче рано утром возле входа в баню. Я не
знаю, кто бросил тебя там. И я взял тебя к себе, и вот вся моя история».
— «Слава тому, кто оживляет кости, когда они истлели! — воскликнул
Дау-аль-Макан. — О брат мой, ты оказал милость достойному ее и сорвешь
богатые плоды. А в каком я теперь городе?» — спросил он потом истопника,
и тот ответил: «Ты в городе Иерусалиме». И тогда Дау-аль-Макан вспомнил,
что он на чужбине, и, подумав о разлуке со своей сестрой, он заплакал и
открыл свою тайну истопнику. И он рассказал ему свою историю и произнес:
«Любовью обременен я ими сверх сил моих,
И вот из-за них теперь я стражду, как в судный день.
О, сжальтесь, ушедшие, над кровью души моей,
Ведь сжалились после вас злорадные надо мной»
Не будьте скупыми вы и взгляд подарите мне —
Он муку смягчит мою и страсть чрезмерную.
И душу мою просил без вас потерпеть, но мне
Сказала душа: «Отстань! Терпеть мне не свойственно!»
И потом он еще сильнее заплакал, а истопник сказал ему: «Не плачь и
прославь Аллаха великого за спасение и выздоровление». А Дау-аль-Макан
спросил: «Сколько дней отсюда до Дамаска?» — «Шесть дней», — ответил ис-
топник. И Дау-аль-Макан молвил: «Не согласишься ли ты отослать меня ту-
да?» — «О господин, — воскликнул истопник, — как я отпущу тебя одного,
когда ты человек молодой и чужеземец? Если ты хочешь отправиться в Да-
маск, то я тот, кто поедет с тобою. И если моя жена послушает меня и бу-
дет повиноваться, я останусь там, так как мне не легко с тобой расс-
таться».
Потом истопник сказал своей жене: «Не хочешь ли ты отправиться со
мною в Дамаск Сирийский, или ты останешься здесь, пока я буду с моим
господином в Дамаске Сирийском и не возвращусь к тебе? Он стремится в
Дамаск Сирийский, а мне, клянусь Аллахом, не легко расстаться с ним, и я
боюсь для него зла от разбойников с дороги». — «Я поеду с вами», — отве-
тила ему жена»
И истопник воскликнул: «Слава Аллаху за согласие! Дело закончено!»
А потом он поднялся и продал свои пожитки и пожитки жены…»
Пятьдесят пятая ночь
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала пятьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что истопник и его жена сговорились с Дау-аль-Маканом
отправиться в Дамаск, а потом истопник продал свои пожитки и пожитки
своей жены, купил верблюда и нанял осла и посадил на него Дау-аль-Мака-
на, и они поехали, и ехали непрерывно шесть дней, пока не вступили в Да-
маск, и прибыли туда в конце дня. И истопник пошел и купил, по обычаю,
кое-какой еды и напитков, и они провели таким образом пять дней, а после
этого жена истопника проболела немного и отошла к милости великого Алла-
ха, и это было тяжело Дау-аль-Макану, так как он привык к ней, пока она
ходила за ним.
И когда она умерла, истопник печалился по ней великой печалью, и
Дау-аль-Макан, посмотрев на него, увидел, что он опечален, и сказал ему:
«Не горюй, мы все войдем в эту дверь». И истопник обернулся к нему и
воскликнул: «Да воздаст тебе Аллах благом, о дитя мое! Аллах великий
возместит нам, по своей милости, и прогонит от нас печаль! Не хочешь ли,
дитя мое, выйдем и погуляем в Дамаске, чтобы развлеклось твое сердце». —
«Будь по-твоему», — ответил Дау-аль-Макан. И истопник поднялся и вложил
свою руку в руку Дау-аль-Макана, и они вышли и пришли к стойлам дамасс-
кого вали и увидели верблюдов, нагруженных сундуками, коврами и парчовы-
ми материями, и оседланных коней и бактрийских верблюдов и рабов, негров
и белых, и народ суетился и толкался. И Дау-аль-Макан воскликнул: «Пос-
мотрите-ка! Чьи это невольники, верблюды и материи?» И он спросил одною
из слуг: «Кому эти подарки?» И спрошенный ответил ему: «Это дары дамасс-
кого эмира, которые он хочет послать царю Омару ибн ан-Нуману вместе с
податью Сирии». И когда Дау-аль-Макан услышал эти слова, его глаза на-
полнились слезами, и он произнес:
«О ушедшие с глаз моих, вы навеки
В моем сердце кашли себе пребыванье.
Вашу прелесть не вижу я, и живется
Мне не сладко, — тоска моя неизменна.
Если встретить судил Аллах мне вас снова,
В долгой речи о страсти вам расскажу я».
А окончив своя стихи, он заплакал, и истопник сказал ему: «О дитя
мое, мы едва уверились, что выздоровление пришло к тебе! Успокой же свою
душу и не плачь, я боюсь возврата твоей болезни!»
И он, не переставая, уговаривал его и шутил с ним, а Дау-аль-Макан
вздыхал и печалился о том, что он на чужбине и в разлуке с сестрой и со
своим царством, и лил слезы. А потом он произнес такие стихи:
«Благ жизни бери в запас, — покинешь ведь ты ее,
И знай, несомненно смерть к тебе снизойти должна.
Твое благоденствие — соблазн и печаль одна,
И жизнь в этом мире вся тщетна и бессмысленна.
Поистине, наша жизнь — стоянка для путника:
Под ночь прибывает он, а утром снимается».
И Дау-аль-Макан стал плакать и стенать о том, что он на чужбине, а
истопник плакал о разлуке со своей женой, по он не переставал уговари-
вать Дау-аль-Макана, пока не наступило утро. А когда взошло солнце, ис-
топник спросил его: «Ты как будто вспомнил свою страну?» И Дау-альМакан
ответил: «Да, и я не могу оставаться здесь. Поручаю тебя Аллаху. Я отп-
равляюсь с этими людьми и буду идти с ними понемногу, понемногу, пока не
достигну своей земли». — «И я с тобою! — воскликнул истопник, — я не мо-
гу тебя покинуть! Я сделал себе милость и хочу завершить ее, служа те-
бе!» — «Да воздаст тебе за меня Аллах благом!» — отвечал Дау-аль-Макан и
обрадовался, что истопник едет с ним. А затем истопник тотчас же вышел и
купил себе другого осла, а верблюда продал. И он приготовил припасы и
сказал Дау-аль-Макану: «Поезжай на этом осле, а когда устанешь ехать
верхом, сойди и иди пешком».
И Дау-аль-Макан воскликнул: «Да благословит тебя Аллах, и да поможет
он мне воздать тебе тем же! Ты сделал мне столько добра, сколько никто
не сделает своему брату». А затем истопник выждал, пока спустится мрак,
и они взвалили свои припасы и пожитки на осла и поехали.
Вот что было с Дау-аль-Маканом и истопником. Что же касается до его
сестры, Нузхат-аз-Заман, то она, покинув своего брата Дау-аль-Макана,
вышла из хана, где они жили в Иерусалиме, и, завернувшись в плащ, пошла,
чтобы кому-нибудь услужить и купить брату жареного мяса, которого ему
захотелось. И она вышла, плача, и не знала, куда направиться, и сердце
ее было обеспокоено и пребывало у брата. И она вспомнила близких и роди-
ну и стала молить Аллаха великого, чтобы он отклонил это испытания, и
произнесла такие стихи:
«Спустилась на землю ночь, И вновь взволновала страсть
Недуги во мне мои, и боль шевелит тоска.
Печаль расставания в душе поселилась,
И ввергнута в небытие любовью и страстью я.
Волнует любовь меня, сжигает тоска меня,
А слезы открыли то, что прежде скрывала я.
Не знаю, как хитростью добиться сближения,
Чтоб слабость и хворь мою могла удалить она.
Ведь в сердце моем огни тоской разжигаются
И пламенем адских кар терзают влюбленного,
Хулящий меня за все былое! Довольно уж,
Что приговор я терплю, каламом начертанный.
Любовью моей клянусь, вовек не утешусь я,
А клятва людей любви правдива всегда была.
Рассказчикам про любовь скажи обо мне, о ночь,
И, зная, свидетельствуй, что я не спала совсем».
И затем Нузхат-аз-Заман, сестра Дау-аль-Макана, заплакала и пошла,
оглядываясь направо и налево, и вдруг видит старика, едущего из пустыни,
и с ним пять человек арабов-кочевников. И этот старец оглянулся на Нуз-
хат-азЗаман и увидел, что она красива, а на голове у нее рваный плащ, и,
удивленный ее красотою, сказал про себя: «Поистине, это красавица, оше-
ломляющая ум, но она живет в грязи! И будь она из жительниц этого города
или чужестранка, мне не обойтись без нее!»
И старец следовал за нею понемногу, понемногу, пока не встретился ей
на пути в одном узком месте. И он кликнул ее, чтобы спросить, что с нею,
и сказал: «О доченька, ты свободная или невольница?» И, услышав его сло-
ва, девушка посмотрела на него и воскликнула: «Заклинаю тебя жизнью, не
причиняй мне новых печалей!» А старец сказал: «Мне досталось шесть доче-
рей, и пять из них умерли, а одна жива, и она моложе всех годами. Я по-
дошел к тебе спросить, из этой ли ты страны, или чужеземка, я хочу взять
тебя и приставить к ней, чтобы ты развлекала ее я она забыла бы с тобою
печаль по сестрам. И если у тебя никого нет, я сделаю тебя как бы одной
из них, и ты станешь подобна моим детям».
Услышав эти речи, Нузхат-аз-Заман подумала: «Быть может, я буду в бе-
зопасности у этого старца», а затем она опустила голову от стыда и ска-
зала: «О дядюшка, я дочь арабов, чужеземка, и у меня есть больной брат.
Я пойду с тобою к твоей дочери с условием, что буду у нее днем, а ночью
стану уходить к брату. Если ты примешь это условие, я пойду к тебе, так
как я чужеземка и была великой в своем народе, по стала униженной и
презренной. Я пришла с братом из стран аль-Хиджаза и боюсь, что мой брат
не знает, где я».
Услышав ее слова, кочевник сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я полу-
чил то, что хотел!», а затем он обратился к ней и сказал: «У меня нет
никого дороже тебя, и я только хочу, чтобы ты развлекала мою дочь днем,
а с началом ночи ты будешь уходить к брату. Если же захочешь, перенеси
его к нам». И бедуин [115] непрестанно успокаивал ее сердце и говорил с
нею мягкими речами, пока она не почувствовала склонности к нему и не
согласилась у него служить. Он пошел впереди нее, и она последовала за
ним, а старец мигнул тем, кто был с ним, и они опередили их и приготови-
ли там верблюдов, нагрузив на них тюки и положив сверху воду и припасы,
так что когда старец с девушкой прибыли к ним, они погнали верблюдов и
поехали.
А этот бедуин был сын разврата, пресекающий дороги и предающий дру-
зей, разбойник, коварный и хитрый, и не было у него ни сына, ни дочери;
он только проезжал по дороге и встретил эту бедняжку по предопределению
великого Аллаха. И бедуин всю дорогу разговаривал с нею, пока не вышел
из города Иерусалима в окрестности и не встретился со своими товарищами.
И оказалось, что они уже снарядили верблюдов. И тогда бедуин сел на
верблюда, посадил Нузхат-аз-Заман сзади себя, и они ехали всю ночь. И
Нузхат-аз-Заман поняла, что его слова были хитростью против нее и что
бедуин ее обманул, и она плакала и кричала полую ночь, а они ехали по
дороге, направляясь в горы, так как боялись, что их кто-нибудь увидит.
И когда настало время, близкое к рассвету, они сошли с верблюдов, и
бедуин подошел к Нузхат-аз-Заман и сказал ей: «О горожанка, что это за
плач? Клянусь Аллахом, если ты не замолчишь, я буду тебя бить, пока ты
не погибнешь, о девка из города!» И, услышав эти слова. Нузхат-аз-Заман
почувствовала отвращение к жизни и пожелала смерти. И, обратившись к бе-
дуину, она воскликнула: «О скверный старец, о седой из геенны! Я довери-
лась тебе, а ты обманул меня и хочешь меня измучить!» А бедуин, услыхав
ее слова, закричал: «О девка, и у тебя есть язык, чтобы отвечать мне!» И
он подошел с бичом и стал бить ее, восклицая: «Если ты не замолчишь, я
убью тебя!» И Нузхат-аз-Заман на время умолкла, а затем она вспомнила
брата и свое былое благоденствие и тайком заплакала.
А на другой день она обратилась к бедуину и сказала ему: «Как это ты
сделал со много такую хитрость и привел меня в эти пустынные горы? Чего
ты от меня хочешь?» И когда бедуин услышал ее слова, ею сердце ожесточи-
лось, и он воскликнул: «О скверная девка, и у тебя есть язык, чтобы от-
вечать мне!» — и, взяв бич, опустил его на ее спину и бил ее, пока она
не обеспамятела. И тогда девушка припала к его ногам и стала целовать
их, и старик отбросил бич и принялся ее ругать, говоря: «Клянусь моим
колпаком, если я увижу или услышу, что ты плачешь, я отрежу тебе язык и
засуну его тебе в кусе, о городская девка!»
И Нузхат-аз-Заман смолчала и не ответила ему, так как ей было больно
от побоев, и она села на корточки и спрятала голову в ворот рубахи и
стала думать о своем положении и о том, как она унижена после величия и
сколько испытала побоев. И вспомнив о своем брате, который болен и оди-
нок, и о том, что они оба на чужбине, она облила щеки слезами и заплака-
ла тайком и произнесла:
«Обычай судьбы таков: то к нам, то от нас идет;
Недолго судьба людей в одном положенье.
Всему, что на свете есть, предельны» назначен срок,
И также для всех людей кончаются сроки.
Доколе же мне скосить стесненье и ужасы?
О горе! вся жизнь моя — стесненье и ужас.
Не дай, Аллах, счастья дням, когда я знатна была
Так долго, но в знатности таился позор мои.
Желанья обмануты, прервались мечты мои!
Разлукой разорваны все прежние связи.
О, тот, кто проходит мимо дома, где кров мой был,
Скажи от меня ему, что слезы обильны».
А когда она окончила свои стихи, бедуин поднялся к ней и высказал ей
ласку и пожалел ее. Он вытер ей слезы и дал ей ячменную лепешку и ска-
зал: «Я не люблю тех, кто мне отвечает в пору гнева. Ты впредь не отве-
чай мете такими мерзкими словами, и я продам тебя хорошему человеку, как
я, который будет обращаться с тобою хорошо, как и я поступал с тобою».
И Нузхат-аз-Заман ответила ему: «Ты хорошо сделаешь». А потом, когда
ночь показалась ей длинной и голод стал жечь ее, она съела немного этой
ячменной лепешки, а с наступлением полуночи бедуин приказал своим людям
трогаться…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят шестая ночь
Когда же настала пятьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что бедуин дал Нузхат-аз-Заман ячменную лепешку и
обещал, что продаст ее такому же хорошему человеку, как оп, и девушка
сказала: «Ты хорошо сделаешь», а когда наступила полночь и голод стал
жечь ее, она съела немного ячменной лепешки. А затем бедуин приказал
своим людям трогаться, и они нагрузили верблюдов, а бедуин сел на верб-
люда и посадил Нузхат-аз-Заман сзади, и они поехали и ехали непрерывно в
течение трех дней, а через три дня вступили в город Дамаск и останови-
лись в хане султана, возле ворот наместника. А у Нузхат-аз-Заман изме-
нился цвет лица от печали и утомления с дороги, и она заплакала из-за
этого. И тогда бедуин подошел к ней и сказал: «О горожанка, клянусь моим
колпаком, если ты не бросишь плакать, я никому не продам тебя, кроме как
еврею!» Потом он встал и, взяв ее за руку, отвел ее в какое-то помеще-
ние, а сам пошел на рынок и стал ходить по купцам, что торгуют невольни-
цами, и заговаривал с ними, говоря им: «У меня есть девушка, которую я
привел с собою, а брат ее болен, и я послал его к моим родным в Иеруса-
лим, чтобы они его лечили, пока он не выздоровеет. И я желаю ее продать,
а она, с того дня как заболел ее брат, все плачет, и ей тяжело быть в
разлуке с ним. И я хочу, чтобы тот, кто купит ее, говорил с нею мягко и
сказал бы ей: «Твой брат у меня в Иерусалиме, больной». Я сбавлю за это
на нее цену».
И один из купцов поднялся и спросил: «Сколько ей лет?» И бедуин отве-
тил: «Она невинна и достигла зрелости, умна, образованна, сообрази-
тельна, красива и прелестна, но с тех пор как я отослал ее брата в Иеру-
салим, ее сердце занято мыслью о нем, и ее прелести изменились и ее вид
стал другим». Услышав это, купец пошел с бедуином и сказал ему: «Знай, о
шейх арабов, что я пойду с тобою и куплю у тебя невольницу, которую ты
прославляешь и расхваливаешь за ум, образованность, красоту и прелесть.
И я дам тебе цену за нее, но я поставлю тебе условия и, если ты их при-
мешь, заплачу тебе ее цену наличными. Если же ты не примешь их, я верну
тебе невольницу обратно». — «Если хочешь, — отвечал бедуин, — отведи ее
к султану. Ставь мне какие хочешь условия — скажи только, когда ты ее
приведешь к царю Шарр-Кану, сыну царя Омара ибн ан-Нумана, властителя
Багдада и земли Хорасана, она, может быть, придется ему по сердцу, и он
отдаст тебе ее цену и умножит твою прибыль за нее». — «А у меня, — ска-
зал купец, — есть к нему просьба: написать мне разрешение из дивана,
чтобы с меня не брали пошлины, и еще написать своему отцу, Омару иб-
нан-Нуману, рекомендательное письмо. И если он примет от меня девушку, я
тотчас же отвешу [116] тебе ее цену» — «Я принял это условием, — сказал
бедуин. И оба пошли и пришли к тому месту, где была Нузхат-аз-Заман, и
бедуин остановился у двери помещения и крикнул ей: «Эй, Наджия!» (а он
назвал ее этим именем), и, услышав его голос, она заплакала и не ответи-
ла ему. И бедуин обернулся и сказал купцу: «Вон она сидит, делай с ней
что хочешь! Подойди к ней и взгляни на нее и будь с ней ласков, как я
учил тебя».
И купец подошел к ней с приятным видом и увидал, что она небывалой
красоты и прелести и к тому же знает арабский язык. И тогда купец ска-
зал: «Если она такова!» как ты ее описал мне, я достигну благодаря ей у
султана того, чего хочу».
«Мир с тобою, о дочка, каково тебе?» — сказал он потом, и Нуз-
хат-аз-Заман обернулась к нему и ответила: «Это было начертано в Книге».
И она посмотрела на него и видит — это человек степенный и красивый ли-
цом, и тогда она сказала про себя: «Я думаю, он пришел меня купить. Если
я не дамся ему, я останусь у этого злодея, и он сгубит меня побоями. Как
бы то ни было, лицо этого человека красиво, и от него скорее можно ждать
добра, чем от этого грубого бедуина. А может быть, он пришел, только
чтобы послушать мои речи. Я отвечу ему хорошим ответом». И при всем этом
глаза ее смотрели в землю, а затем она подняла свой взор к купцу и ска-
зала ему нежными словами: «И с тобою мир, о господин, и милость Аллаха и
благословение его — так повелел отвечать пророк, — да благословит его
Аллах и да приветствует! А что до твоих слов «каково тебе?» — то, если
хочешь узнать, что со мною, желай этого только твоим врагам». И она
умолкла, и когда купец услышал ее слова, ум его улетел от радости, и,
обернувшись к бедуину, он спросил его: «Сколько она стоит? Поистине, она
благородна!» И бедуин рассердился и крикнул: «Ты испортил мне девушку
этими словами! Зачем ты говоришь, что она благородная, когда она — от-
ребье невольниц и происходит из самых низких: людей? Я не продам ее те-
бе!» И купец, услышав его слова, понял, что он малоумен, и сказал:
«Сдержи свой нрав! Я куплю ее, несмотря на те недостатки, о которых ты
говоришь!» — «А сколько ты мне дашь за нее?» — спросил бедуин. — «Сыну
дает имя только отец; требуй же ты, сколько тебе хочется!» — ответил
торговец. Но бедуин воскликнул: «Будешь говорить только ты!» И тогда ку-
пец подумал: «Этот бедуин — сухоголовый крикун! Клянусь Аллахом, я не
знаю ей цены, но она покорила мое сердце своим красноречием и прекрасной
внешностью, а если она пишет и читает, то в этом завершение милости для
нее и для того, кто купит ее. По этот бедуин не знает, какая ей йена».
И, обернувшись к бедуину, он сказал: «О шейх арабов, л дам за нее
двести динаров, целиком тебе в руки, но считая налогов и доли султана».
И, услышав это, бедуин пришел в сильный гнев и закричал на купца: «Под-
нимайся И иди своей дорогой! Клянусь Аллахом, если бы ты дал мне двести
динаров за тот кусок плаща, который на ной надет, я бы не продал его те-
бе. И я не стану больше ее продавать, а оставлю ее у себя пасти верблю-
дов и молоть на мельнице!» И он крикнул девушке: «Пойди сюда, вонючая, я
не продаю тебя!» А затем обернулся к купцу и сказал:
«Я считал, что ты из знающих людей! Клянусь моим колпаком, если ты не
уйдешь, я заставлю тебя услышать то, что тебе не понравится». — «Поисти-
не, этот бедуин одержимый и не знает ей цены, — подумал купец. — Я сей-
час ничего не скажу ему о ее цене; будь он человеком разумным, он не го-
ворил бы: «Клянусь моим колпаком!» Клянусь Аллахом, она стоит царства
Хосроя, и со мной нет платы за нее, но если он потребует с меня больше,
я дам ему сколько он захочет, хотя бы он взял все, что у меня есть». И,
обернувшись к бедуину, он сказал ему: «О шейх арабов, будь терпелив и
сдержи свою душу. Скажи мне, что у тебя есть из ее одежды?» — «А какая
одежда годится для этой девки? — воскликнул бедуин. — Клянусь Аллахом, и
этого плаща, в который она завернута, для нее много». — «С твоего позво-
ления я открою ей лицо и поворочаю ее, как люди ворочают невольницу при
покупке», — сказал купец, и бедуин отвечал: «Делай с нею, что хочешь,
сохрани Аллах твою молодость! Осмотри ее снаружи и изнутри, и, если хо-
чешь, сними с нее одежду и погляди на нее голую». — «Сохрани Аллах, я
взгляну только на ее лицо», — сказал купец и подошел к девушке, смущен-
ный ее красотой и прелестью…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят седьмая ночь
Когда же настала пятьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что купец подошел к Нузхат-аз-Заман и, смущенный ее
красотою и прелестью, и, сев с нею рядом, сказал ей: «О госпожа моя, как
твое имя?» — «Ты спрашиваешь о моем сегодняшнем имени или о прежнем?» —
спросила девушка. «А у тебя есть два имени?» — сказал купец, и девушка
ответила: «Да, мое имя до этого было было Нузхат-аз-Заман [117], а сегодня
мое имя Гуссат-аз-Заман» [118].
И когда купец услышал эти слова, его глаза наполнились слезами, и он
спросил: «А есть у тебя больной брат?» — «Да, клянусь Аллахом, господин
мой, — отвечала она, — но время разлучило меня с ним, когда он был в Ие-
русалиме». И купец растерялся, увидя ее ум и нежность ее разговора, и
сказал про себя: «Прав был бедуин в том, что говорил!» А Нузхат-аз-Заман
вспомнила своего брата, больного, на чужой стороне, и свою разлуку с
ним, когда он был нездоров, и не знала она, что с ним случилось. И ей
вспомнилось, как произошло у нее это дело с бедуином и что она далеко от
матери и отца и своего царства, и слезы побежали по ее щекам, и она не
стала сдерживать их потока и произнесла такие стихи:
«Где б ты ни был, храпим да будешь Аллахом
О ушедший, но в сердце вечно живущий!
И да будет Аллах к тебе всюду близок,
Охраняя от бед тебя и несчастий.
Скрылся ты, и глаза мои так тоскуют,
И струятся, и как еще, мои слезы.
Если б знать мне, в каком краю и стране ты
Обитаешь, в каком дому или стане!
Если жизни ты воду пьешь, свеж, как роза,
Мне напитком лишь горькие служат слезы.
Если спишь ты когда-нибудь, знай, что уголь
Ночи долгой лежит меж мною и постелью.
Мое сердце все вынесет, — не разлуку —
Все другое снести ему уж не тяжко».
Услыхав сказанные ею стихи, купец заплакал и протянул руку, чтобы
утереть слезы с ее щек, но она закрыла лицо и сказала: «Берегись этого,
господин!»
А кочевник сидел и смотрел на нее, когда она закрыла лицо от купца,
хотевшего утереть слезы на ее щеке. И он подумал, что девушка не дает
ему себя осмотреть, и, вскочив, подбежал к ней с верблюжьим поводом,
бывшим у него, и поднял руку и ударил ее по плечам, и удар оказался так
силен, что она упала на землю вниз лицом. И камешек на земле попал ей в
бровь и пробил ее, так что кровь потекла по ее лицу, и она испустила
громкий крик и почти лишилась сознания, и заплакала, и купец заплакал с
нею. «Я непременно куплю эту девушку, хотя бы ценою ее было столько зо-
лота, сколько в ней веса. Я избавлю ее от этого злодея!» — воскликнул
купец. И он принялся ругать бедуина, а девушка была в бесчувствии. И,
придя в себя, она вытерла с лица слезы и кровь и повязала голову, и,
подняв взор к небу, стала взывать к своему владыке с опечаленным серд-
цем. И она произнесла:
«О, сжальтесь над благородною,
Что в притесненье низкой стала.
И плачет, и слез потоки льет,
И молвит: «Не спастись от рока!»
А кончив эти стихи, она обратилась к купцу и сказала ему тихим голо-
сом: «Ради Аллаха, не оставляй меня у этого злодея, который не знает Ал-
лаха великого! Если я проведу у него эту ночь, я убью себя своей рукой.
Избавь же меня от него, Аллах избавит тебя от огня геенны». И купец под-
нялся и сказал бедуину: «О шейх арабов, эта девушка не то, что тебе нуж-
но; продай мне ее за сколько хочешь». — «Бери ее, — отвечал бедуин, — и
давай плату за нее, а не то я ее отведу на кочевье и заставлю ее соби-
рать навоз и пасти верблюдов». — «Я дам тебе пятьдесят тысяч динаров», —
предложил купец, но бедуин ответил: «Аллах великий поможет!» — «Семьде-
сят тысяч динаров», — сказал купец. «Аллах поможет! — отвечал бедуин, —
это меньше денег, затраченных на нее. Она съела у меня ячменных лепешек
на девяносто тысяч динаров». — «И ты, и твоя семья, и твое племя за всю
жизнь не съели на тысячу динаров ячменя! — воскликнул купец. — Я скажу
тебе одно слово, и если ты не согласишься, укажу на тебя наместнику Да-
маска, и он возьмет у тебя девушку силой». — «Говори», — молвил бедуин,
и купец сказал: «За сто тысяч динаров». — «Я продал ее тебе за такую це-
ну и считаю, что купил на эти деньги соли», — сказал бедуин. И, услышав
это, купец рассмеялся и пошел в свое убежище и принес ему деньги. Он от-
дал их бедуину, и тот взял их, думая про себя: «Обязательно съезжу в Ие-
русалим; может быть, я найду ее брата, и привезу его и продам», а потом
он сел и ехал, пока не прибыл в Иерусалим» Он отправился в хан и спросил
о ее брате, но не нашел его — и вот то, что с ним было. Что же касается
купца и Нузхат-аз-Заман, то купец, получив девушку, накинул на нее
кое-что из своей одежды и пошел с ней в свое жилище…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят восьмая ночь
Когда же настала пятьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что купец, получив Нузхат-аз-Заман от бедуина, пошел
с нею в свое жилище и одел ее в роскошнейшие одежды. А потом он взял ее
и отправился с нею на рынок, где набрал ей драгоценностей, какие она по-
желала, и, сложив их в кусок атласа, положил его перед Нузхат-аз-Заман и
сказал: «Все это для тебя. И я хочу только, чтобы ты, когда я приведу
тебя к султану, наместнику Дамаска, осведомила его о иене, за которую я
тебя купил (пусть этого было мало за один твой ноготь!). А когда ты ока-
жешься у него и он купит тебя у меня, расскажи ему, что я для тебя сде-
лал, и попроси у него для меня султанскую грамоту с рекомендацией. Я
отправлюсь с нею к его отцу, владыке Багдад», Омару ибн ан-Нуману, и он
не позволит брать с меня пошлины за материю и за все, чем я буду торго-
вать».
Услышав его слова, Нузхат-аз-Заман заплакала и зарыдала, и купец ска-
зал ей: «О госпожа, я вижу, что всякий раз, как я вспоминаю о Багдаде,
твои глаза льют слезы. У тебя там есть кто-нибудь, кого ты любишь? Если
это купец или кто иной, расскажи мне о нем; я знаю всех, кто там есть, и
купцов и других. А если хочешь послать письмо, я ему доставлю его». —
«Клянусь Аллахом, у меня там нет знакомых, ни купцов, ни других, я знаю
только царя Омара ибн ан-Нумана, владыку Багдада», — отвечала девушка.
И, услышав ее слова, купец засмеялся и очень обрадовался и воскликнул
про себя: «Клянусь Аллахом, я достиг того, чего желаю! А тебя раньше
предлагали ему?» — спросил он. «Нет, но я воспитывалась вместе с до-
черью, — отвечала девушка. — Я была ему дорога, и он оказывал мне
большое уважение. И если ты желаешь, чтобы царь Омар ибн ан-Нуман напи-
сал тебе то, что ты хочешь, принеси мне чернильницу и перо, и я напишу
для тебя письмо, а ты, как войдешь в город Багдад, вручи это письмо из
рук в руки царю Омару ибн ан-Нуману и скажи ему: «Твою невольницу, Нуз-
хат-аз-Заман, попирали превратности дней и ночей, так что она продава-
лась из места в место. Она передает тебе привет». А если он спросит тебя
обо мне, скажи ему, что я у наместника Дамаска».
И купец удивился ее красноречию, и его любовь к ней увеличилась. «Я
думаю, — сказал он, — что люди обманули твой ум и продали тебя за
деньги. Хранишь ли ты в памяти Коран?» — «Да, — отвечала девушка, — и я
знаю философию и врачеванье и введение в науку и «Изъяснение» врача Га-
лена [119] на «Афоризмы» Гиппократа, и я его тоже толковала. Я читала
«Тезкире», изъясняла «Бурхан», читала «Трактат о простых лекарствах» ибн
аль-Байтара [120], рассуждала о «Мекканском Каноне» ибн Сины, разгадывала
загадки, чертила фигуры, рассуждала о геометрии и хорошо усвоила анато-
мию. Я читала книги шафиитов [121], предания и грамматику, вела прения с
учеными и рассуждала обо всех науках, и я сильна в логике, красноречии,
счете и составлении календарей, знаю духовные науки и время молитвы, и
уразумела все эти науки».
Потом Нузхат-аз-Заман сказала купцу: «Принеси мне чернильницу и бума-
гу! Я напишу письмо, которое поможет тебе в твоем путешествии и избавит
тебя от нужды в подорожных». И, услышав эти слова, купец закричал:
«Прекрасно, прекрасно! О, счастье того, в чьем дворце ты будешь!» А по-
том он взял чернильницу, бумагу и медный калам и принес ей все это, по-
целовав землю из уважения к ней. И Нузхат-аз-Заман взяла свиток и калам
и написала такие стихи:
«Я вижу, что сон бежит, летя от очей моих;
Не ты ли бессоннице глаза научил мои?
Зачем, коль тебя я вспомню, в сердце огонь горит?
Всегда ли влюбленный так любовь вспоминал свою?
Аллах наши дни вспои, что сладостны были так!
Ушли! Но их сладостью не сыто желание.
Я ветер с мольбой прошу, ведь ветер песет всегда
От страсти безумному из стран ваших новости,
Вам любящий сетует, лишенный защитника!
Разлука вершит дела, и камень дробящие».
А потом, кончив писать эти стихи, она написала такие слова:
«Говорит та, которую уничтожили думы и истощила бессонница, в чьем
мраке не найти огня, и не отличает она ночи ото дня, ворочаясь на ложе
разлуки и насурьмянясь иглой бессонницы. И наблюдает она звезды и прон-
зает взором мрак, и растаяла она от дум и от истощения, и долог рассказ
о ее положении, и нет ей помощника, кроме слез».
И она написала такие стихи:
«Если заворкует голубь утром в ветвях густых,
Шевелится уж во сне убийца — тоска моя.
И только вздохнет, тоскуя, страстно стремящийся
К любимым, уже сильней становится грусть моя»
На страсть я тем сетую, в ком нет ко мне милости.
Как часто душа и плоть любовью разлучены!»
А затем глаза ее пролили слезы, и она написала такое двустишие:
«Любовь извела тоской в разлуки день тело мне:
Когда разлучились мы — расстался мой глаз со сном.
Я телом так худ, что хоть и муж я, но видеть ты
Едва ли могла б меня, не слыша речей моих».
И она пролила из глаз слезы и затем написала внизу квитка: «Это
письмо от той, кто вдали от близких и родных, от опечаленной сердцем и
душой Нузхат-аз-Заман. А потом она свернула свиток и подала его купцу, и
тот взял его и поцеловал, и, узнав, что в нем написано, он обрадовался и
воскликнул: «Да будет превознесен тот, кто придал тебе образ…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Пятьдесят девятая
Когда же настала пятьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что Нузхат-аз-Заман написала письмо и подала его куп-
цу, а тот взял его и прочел и, узнав его содержание, воскликнул: «Да бу-
дет превознесен тот, кто придаст тебе образ!»
И он стал оказывать ей еще большее уважение и целый день был с нею
ласков; когда же приблизилась ночь, он пошел на рынок, принес кое-чего и
накормил девушку, а потом он пошел с нею в баню и, приведя к ней банщи-
цу, сказал: «Когда кончишь мыть ей голову, одень ее в одежды и пришли
сказать мне об этом». И банщица отвечала:
«Слушаю и повинуюсь!» А купец принес девушке кушаний и плодов и све-
чей и поставил все эта на скамейку в бане, и, когда банщица кончила мыть
девушку, она надела на нее одежду, и Нузхат-аз-Заман вышла из бани и се-
ла на скамейку в предбаннике, а банщица послала уведомить ее. И Нуз-
хат-аз-Заман выйдя, увидала, что столик с едой уже подан, и они с банщи-
цей поели плодов и кушаний, а остаток отдали рабочему в бане и сторожу.
Потом девушка проспала до утра, а купец переночевал в стороне от нее, в
другом месте. А проснувшись, он разбудил Нузхат-аз-Заман и принес ей
тонкую рубашку. И он взял головной платок в тысячу динаров и вышитое
платье из турецких одежд, и сапожки, расшитые червонным золотом и уни-
занные жемчугом и драгоценными камнями, а в уши девушки он вдел золотые
кольца в тысячу динаров, украшенные жемчугом. Он надел ей на шею, между
грудями, золотое ожерелье, и цепь из амбры, спускающуюся ниже груди, до
пупка, а на этой цепи было десять шариков и девять полумесяцев, и посре-
дине каждого полумесяца был оправленный рубин. И эта цепь стоила три ты-
сячи динаров, а каждый шар — двадцать тысяч дирхемов, и вся одежда, в
которую купец облачил девушку, обошлась в большие деньги.
И, одев ее, купец приказал ей украситься, и она убралась в лучшие ук-
рашения, и опустила на глаза покрывало, и пошла, а купец пошел впереди
нее, и когда люди увидали ее, они были ошеломлены ее красотой и говори-
ли: «Благословен Аллах, лучший из творцов! Счастье тому, у кого эта де-
вушка». И купец шел, а Нузхат-аз-Заман шла сзади, пока он не вошел к
султану Шарр-Кану, а войдя к нему, он поцеловал землю меж его рук и ска-
зал: «О счастливый царь, я привел тебе в подарок девушку, диковинную по
качествам, которой нет равных в наше время; она обладает и прелестью и
милостью!» — «Дай мне увидеть ее воочию», — сказал царь. И купец вышел и
привел девушку, и она шла за ним, пока он не поставил ее перед царем
Шарр-Каном.
И когда тот увидел ее, кровь устремилась к родной крови, хотя Нуз-
хат-аз-Заман покинула его, когда была маленькой и он не видал ее; только
через некоторое время после ее рождения он услышал, что у него есть
сестра, по имени Нузхат-аз-Заман, и брат, по имени Дау-аль-Макан, и воз-
ненавидел их обоих, боясь, что они отнимут у него царство. Вот почему он
мало знал о них. А купец, подведя к нему девушку, сказал: «О царь време-
ни, она чудо красоты и прелести, так что нет ей соперниц в ее время, и
при этом она знает все пауки, и светские, и гражданские, и точные». —
«Возьми за нее столько, за сколько ты ее купил, и оставь ее, и иди своей
дорогой», — сказал царь купцу. И тот ответил: «Слушаю и повинуюсь, но
напиши указ, чтобы мне никогда не платить десятины с моих товаров». — «Я
сделаю это прежде всего, — молвил царь, — но скажи мне, сколько ты отве-
сил в уплату за нее?» — «Я отвесил за нее сто тысяч динаров и надел на
нее одежд на сто тысяч динаров», — ответил купец. И, услышав это, царь
сказал: «Я дам тебе за нее больше этого»»
И затем он позвал своего казначея и сказал ему: «Дай этому купцу
триста двадцать тысяч динаров, — пусть ему будет сто двадцать тысяч ди-
наров прибыли». А потом султан Шарр-Кан призвал четырех судей и вручил
купцу деньги в их присутствии, а судьям он сказал: «Беру вас в свидете-
ли, что я освободил эту невольницу и желаю взять ее в жены». И судьи
составили свидетельство об ее освобождении, а потом они написали ее
брачную запись, и царь бросал на головы присутствующих золото во мно-
жестве, и слуги и евнухи подбирали деньги, которые царь кидал им.
А после этого царь Шарр-Кан велел написать купцу указ, вручив ему
сначала деньги, и написал постановление на вечные времена, чтобы ему ни-
когда не платить со своей торговли ни десятины, ни пошлины, и чтобы ник-
то во всем царстве не причинил ему зла. И затем он велел дать ему вели-
колепную одежду…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до шестидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до шестидесяти, она сказала: «Дош-
ло до меня, о счастливый царь, что царь Шарр-Кан приказал написать купцу
указ, вручив ему сначала деньги, и написал постановление на вечные вре-
мена, чтобы ему не платить со своей торговли десятины и чтобы никто в
царстве не причинил ему зла, и велел дать ему великолепную одежду. И все
ушли, и у него остались только судьи и купец. И Шарр-Кан сказал судьям:
«Я хочу, чтобы вы послушали речи этой девушки, указывающие на ее образо-
ванность и знания и осведомленность во всем, о чем говорил этот купец, и
проверили истинность его слов». — «Это не плохо», — ответили судьи. И
царь велел опустить занавес, чтобы закрыть себя и тех, кто был с ним, от
девушки и сопровождающих, и все женщины, бывшие с девушкой за занавесом,
начали поздравлять ее и целовать ей руки и ноги, узнав, что она стала
женой царя, а затем они принялись ходить вокруг нее и сняли с нее
платье, облегчив ее от тяжести одежд, и смотрели на ее красоту и пре-
лесть. И жены эмиров и везирей прослышали, что царь ШаррКан купил не-
вольницу, которой нет равной по красоте, знанию и мудрости и искусству
считать и что она объяла все пауки, и царь отвесил в уплату за нее трис-
та двадцать тысяч динаров.
И он освободил ее и написал свой брачный договор с ней, и призвал че-
тырех судей для испытания девушки, чтобы она им ответила на то, о чем ее
спросят, вступив с всю в диспут.
И женщины отпросились у своих мужей и пошли во дворец, где была Нуз-
хат-аз-Заман и, войдя к ней, они увидели, что евнухи стоят перед нею. И
когда Нузхат-азЗаман увидела жен эмиров, везирей и вельмож, которые вхо-
дили к ней, она поднялась на ноги и пошла им навстречу, а невольницы
встали сзади нее, и она встретила женщин словами: «Добро пожаловать!» —
и улыбнулась им в лицо, пленив их сердца, а затем она обещала им великие
блага, и рассадила их по местам, словно она воспитывалась вместе с ними.
И они удивились, как она умна и образованна при своей прелести и красо-
те, и говорили одна другой: «Это не невольница! Нет, это царевна, дочь
царя!»
И они сидели, возвеличивая ее сан, и говорили ей:
«О госпожа, наш город озарен тобою, и ты оказала почет нашей местнос-
ти и стране и родине и царству. И это горство — твое царство, и дворец —
твой дворец, и мы все — твои невольницы. Ради Аллаха, не лишай нас твоих
милостей и лицезрения твоей красоты!» И девушка поблагодарила их за это.
И при всем том занавеска была опущена, отделяя ее и женщин, бывших с
нею, от царя Шарр-Кана, четырех судей и купца, которые сидели рядом с
царем. И царь Шарр-Кан позвал ее и сказал: «О царица, великая в свое
гремя, этот купец приписывает тебе знания и образованность и утверждает,
что ты сведуща во всех науках, даже и щуке о звездах. Дай нам услышать
что-нибудь из того, о чем ты упоминала этому купцу, и изложи из этого
немного глав».
Услышав его слова, девушка сказала: «Слушаю и повинуюсь, о царь! Пер-
вая глава — о делах управления и достоинствах царей и о том, что подоба-
ет вершителям судеб и какие должно иметь им качества, угодные Аллаху.
Знай, о царь, что хорошие свойства права объединены в делах веры и мирс-
кой жизни. Никто не достигнет вершин иначе, как через жизнь долгую, ибо
она — прекрасный путь к будущей жизни, а обстоятельства дальнего мира
украшаются деяниями его обитателей; занятия же людей делятся на четыре
разряда: властвование, торговля, земледелие и ремесла.
Властвующему приличествует совершенное умение управлять и безошибоч-
ная проницательность, ибо властьстержень благополучия в здешней жизни,
она есть путь к жизни будущей. Аллах великий предназначил жизнь для ра-
бов своих, подобно запасам для путника, помогающим достичь цели. И над-
лежит всякому человеку брать от нее в той мере, чтобы приблизиться к Ал-
лаху, и не следовать к Этом своей душе и своим страстям. И если бы люди
брали от благ мира по справедливости, наверное бы прекратились распри;
но люди захватывают их насилием, следуя своим страстям, так возникают из
увлечений их тяжбы. И нужен им поэтому властитель, чтобы устанавливал он
справедливость между ними и устраивал их дела. И если бы царь не удержи-
вал людей друг от друга, сильный наверно одолел бы слабою.
Говорил Ардешир: [122] «Вера и власть — близнецы, вера — сокровище, а
власть — страж». Установления веры и умы людей указывают, что людям над-
лежит назначить власть, которая защищала бы обиженною от обидчика и ока-
зывала бы справедливость слабому против сильного, сдерживая злобу прес-
тупных и насильников.
И знай, о царь, что каковы достоинства султана, таково и время.
Сказал посланник Аллаха, — да благословит его Аллах и да приветству-
ет: «Если два сословия среди людей праведны, — и люди будут праведны, а
если они не праведны, то неправедны и люди, — это ученые и эмиры».
Сказал некий мудрец: «Царей бывает три рода: царь благочестивый,
царь, оберегающий святыни, и царь, предающийся страстям. Что до царя
благочестивого, то он понуждает подданных следовать их вере, и ему долж-
но быть благочестивей всех, так как он тог, чьему примеру подражают в
делах благочестия. И людям надлежит повиноваться его велениям, согласным
с законами; он не должен ставить гневного на то же место, что и до-
вольного, будучи покорен судьбе.
А царь, охраняющий святыни, — тот печется о делах мирских и о делах
веры, заставляет людей следовать закону и блюсти человечность. Он должен
соединять в руках меч и перо, ибо кто отступит от начертанного пером, —
оступится нога его. И царь выпрямляет искривленное острием меча и расп-
ространяет справедливость среди всех тварей.
Что же до царя, предающегося страстям, то нет у него веры, кроме
удовлетворения своей страсти, и не страшится он гнева своего владыки,
давшего ему власть. Исход же царства его — уничтожение, а предел его
преступлений — обитель гибели.
Сказали мудрецы: «Царь нуждается во многих людях, а люди нуждаются в
одном человеке. Поэтому необходимо ему знать их качества, чтобы мог он
привести разногласия их к согласию и объять их своей справедливостью и
осыпать их милостями». И знай, о царь, что Ардешир, называемый Джамр Ше-
дид [жаркий уголь.] (а он третий из царей персов), покорил все области и
разделил их на четыре части. И он сделал себе поэтому четыре перстня —
по перстню на каждую часть своего царства. И первый перстень был перс-
тень моря, стражи и охраны, и он написал на нем: «Власть»; второй перс-
тень был перстень подати и сбора денег, и он написал на нем: «Процвета-
ние»; третий перстень был перстень продовольствия, и на нем было написа-
но: «Изобилие», а четвертый перстень был перстень жалоб, и на нем он на-
писал: «Справедливость». И эти обычаи остались и утвердились у персов,
пока не появился ислам.
Хосрой написал своему сыну, который был во главе его войска: «Не будь
слишком щедр к своему войску, — оно перестанет нуждаться в тебе…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят первая ночь
Когда же настала шестьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что Хосрой написал своему сыну: «Не будь слишком щедр
к своему войску, — оно перестанет нуждаться в тебе. И не стесняй его,
чтобы оно не стало тяготиться тобою. Одаряй его даром умеренным и наг-
раждай его милостиво; при изобилии будь щедр к не стесняй в беде «.
Рассказывают, что один араб-кочевник пришел к альМансуру [123] и сказал
ему: «Мори свою собаку голодом, и она пойдет за тобою». И аль-Мансур
разгневался на араба, услышав эго от него, но Абуль-Аббас ат-Туси сказал
ему: «Я боюсь, что кто-нибудь другой махнет ей лепешкой и она пойдет за
ним и оставит тебя», И гнев альМансура утих, и он понял, что это слово
безошибочное, и велел дать арабу подарок.
Знай, о царь, что халиф Абд-аль-Мелик ибн Мерван написал своему брату
Абд-аль-Азизу, когда отправил его в Египет: «Наблюдай за твоими писцами
и за придворными. Писцы скажут тебе о положении, от придворных ты узна-
ешь дворцовые обряды, а уходящий от тебя познакомит тебя с твоим войс-
ком».
Когда Омар ибн аль-Хаттаб [124], — да будет доволен им Аллах! — нанимал
слугу, он ставил ему четыре условия: «Не ездить на вьючных лошадях, не
носить тонких одежд, не проедать военной добычи и не откладывать молит-
вы». Сказано: нет богатства лучше разума; нет разума лучше предвидения и
рассудительности; нет пользы, равной поддержке свыше; нет торговли, рав-
ной добрым делам; нет прибыли, равной награде Аллаха; нет благочестия
выше соблюдения предела закона; нет знания, равного размышлению; нет
подвижничества выше исполнения предписаний веры; нет веры выше скромнос-
ти; нет расчета выше смирения и нет чести выше знания. Береги голову с
тем, что она содержит, и тело с тем, что оно вмещает, и почни о смерти и
испытании.
Сказал Алий [125], — да почтит Аллах лик его: «Бойтесь дурных женщин и
будьте от них настороже. Не советуйтесь с ними в делах, но не скупитесь
на милость к ним, чтобы они не пожелали учинить козни». И сказал он:
«Кто оправит умеренность, тот смутится умом». И ему принадлежат изрече-
ния, которые мы приведем, если захочет великий Аллах.
Говорил Омар, — да будет доволен им Аллах: «Женщин бывает три рода:
жена, предавшаяся Аллаху, богобоязненная, любящая и плодовитая, помогаю-
щая мужу против судьбы и не помогающая судьбе против мужа; и другая, что
печется о дитяти, но не больше того; и третья — цепь, которую Аллах нак-
ладывает на чью хочешь шею. Мужчин бывает также три рода: муж разумный,
когда он действует согласно своему мнению; и другой — разумней его, ко-
торый, если случится с ним чтонибудь, последствий чего он не знает, идет
к людям, правильно мыслящим, и поступает по их совету; и третий — нере-
шительный, не знающий прямого пути и не подчиняющийся наставнику.
Справедливость необходима во всех вещах, даже невольницы нуждаются в
справедливости; приводят же как пример разбойников с дороги, которые
постоянно обижают людей; если бы они не были справедливы друг к другу и
не соблюдали правил при дележе, их порядок наверно бы нарушился. Говоря
кратко, владыка благородных качеств — великодушие и благонравие, и как
прекрасны слова поэта:
Дарами и кротостью над племенем юноша
Царит, и легко тебе ему быть подобным.
А другой сказал:
Устойчивость — в кротости, величье — в прощении,
Спасенье — в правдивости для тех, кто правдивым был.
Кто хочет хвалу снискать деньгами, пусть будет тот
В ристании щедрости всегда впереди других.
И затем Нузхат-аз-Заман говорила об управлении парей, пока при-
сутствующие не сказали: «Мы не видели никого, кто бы рассуждал об управ-
лении так, как эта девушка. Быть может, она скажет нам что-нибудь об
ином предмете».
И Нузхат-аз-Заман услышала и поняла, что они сказали, и молвила: «Что
же до отдела о вежестве, то это обширное поле, ибо в вежесгве слияние
всех совершенства.
Случилось, что к Муавии [126] вошел один из ею сотрапезников и упомянул
о жителях Ирака и их здравых суждениях. А жена Муавии Мейсун, мать Язи-
да, слушала их разговор. И когда он ушел, она сказала: «О повелитель
правоверных, мне хотелось бы, чтобы ты разрешил людям из Ирака войти к
тебе и поговорить с тобою, а я послушаю их речи». — «Посмотрите, кто
есть у дверей», — сказал Муавия, и ему ответили: «Бену-Темим». — «Пусть
войдут», — молвил халиф.
И они вошли, и с ними был аль-Ахиф ибн Кайс [127]. (Подойди ближе,
Абу-Бахр, — сказал Муавия (а он велел опустить занавеску, чтобы и Мейсун
могла слушать их). — О Абу-Бахр, что ты мне посоветуешь?» — спросил он.
И аль Ахнар ответила: «Разделяй волосы пробором, подстригай усы, подре-
зай ногти, выщипывай волосы под мышками, брей лобок, и всегда употребляй
зубочистку — в этом семьдесят две добродетели. И пусть омовение в пятни-
цу будет очищением от того, что было между двумя пятницами…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят вторая ночь
Когда же настала шестьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что аль-Ахнаф ибн Кайс сказал Муавии, когда тог спро-
сил его: «И всегда употребляй зубочистку, ибо в этом семьдесят две доб-
родетели, а омовение в пятницу — очищение от того, что было между двумя
пятницами». — «А что ты посоветуешь себе самому?» — спросил Муавия.
«Ступать ногами по земле, передвигать их, не торопясь, и наблюдать за
ними оком», — ответил аль-Ахнаф. А Муавия продолжал: «Как ты поступаешь,
когда входишь к людям из твоего племени, стоящим ниже эмиров?» — «Я
скромно склоняю голову, приветствую первый, оставляю то, что меня не ка-
сается, и мало говорю», — отвечал аль-Ахнаф.
«А как ты поступаешь, входя к равным себе?» — спросил халиф. И
аль-Ахнаф ответил: «Я слушаю, когда они говорят, и не нападаю, когда они
нападают». — «А как ты держишь себя, когда входишь к твоим повелителям?»
— «Я приветствую их, не делая знака, и жду ответа; если мне велят приб-
лизиться, я приближаюсь, а если отдаляют меня, отдаляюсь», — ответил
аль-Ахнаф.
И Муавия спросил: «Как ты поступаешь с твоей женой?» — «Уволь меня от
этого, повелитель правоверных», — сказал аль-Ахнаф. Но Муавия восклик-
нул: «Заклинаю тебя, расскажи мне!» И аль-Ахнаф сказал: «Я обращаюсь с
ней хорошо, проявляю к ней дружбу и щедро одаряю — ведь женщина создана
из кривого ребра». — «А что ты делаешь, когда хочешь познать ее?» —
спросил халиф. И аль-Ахнаф сказал: «Я говорю с ней, пока она сама не по-
желает, и целую ее, пока она не заволнуется, и если бывает то, о чем ты
знаешь, я валю ее на спину. И когда капля утверждается в ее лоне, я го-
ворю: «О боже, сделай ее благословенной и не делай ее несчастной, но
придай ей прекрасный образ». А потом я поднимаюсь с нее для омовения и
лью воду на руки, а затем обливаю тело и воздаю хвалу Аллаху за дарован-
ное мне благо». — «Ты отличился в ответе! — воскликнул Муавия. — Скажи
теперь о своих нуждах». — «Мне нужно, чтобы ты был богобоязнен, управляя
своими подданными, и оказывал им равную справедливость», — ответил
аль-Ахнаф и, поднявшись, удалился из покоев Муавии. И когда он ушел,
Мейсуп сказала: «Если бы в Ираке был только он, этого бы Ираку до-
вольно».
А вот, — продолжала Нузхат-аз-Заман, — частила из того, что относится
к вежеству. Знай, о царь, что Муайкиб управлял казной в халифат Омара
ибн аль-Хаттаба…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят третья ночь
Когда же настала шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман говорила: «Знаю, о царь, что Муай-
киб управлял казной в халифат Омара ибн аль-Хаттаба, и случилось так,
что он увидел сына Омара и дал ему дирхем из государственной казны. «Я
дал ему дирхем, — рассказывал он, — и ушел домой, и вот я сижу, и прихо-
дит ко мне посланный от Омара. И я испугался и отправился к нему и вдруг
вижу тот дирхем у него в руке. «Горе тебе, о Муайкиб, — сказал он мне, —
я нашел кое-что, касающееся твоей души». — «А что же это, повелитель
правоверных?» — спросил я, и он ответил: «В день воскресения ты будешь
тягаться за этот дирхем с народом Мухаммеда, да благословит его Аллах и
да приветствует».
Написал Омар Абу-Мусе аль-Ашари [128] письмо такого содержания: «Когда
это мое письмо придет к тебе, отдай людям то, что им принадлежит, и дос-
тавь мне остальное», — и он это сделал. Когда же стал халифом Осман [129],
прибыл к нему с податью. И когда подать сложили перед Османом, пришел
его сын и взял оттуда дирхем. И Зияд заплакал, а Осман спросил его: «По-
чему ты плачешь?» И Зад сказал: «Я доставил Омару то же самое, и когда
его сын взял дирхем, Омар велел отнять его у него, а твой сын взял, и я
не видел, чтобы ему сказали что-нибудь или отняли у него дирхем». И Ос-
ман отвечал: «А где ты встретишь подобного Омару?»
Передавал Зейд ибн Аслам, что его отец говорил: «Однажды ночью шел я
с Омаром, и мы подошли к пылающему огню. И Омар сказал мне: «Аслам, я
думаю, это путники, измученные холодом. Пойдем к ним». И мы пошли и
пришли к этим людям и увидели женщину, которая жгла огонь под котелком,
а с ней были плачущие дети. И Омар сказал им: «Мир вам, люди света (он
не хотел сказать — «люди огня» [130], что с вами?» — «Нас мучит холод и
мрак ночи», — ответила женщина. И Омар спросил: «А что плачут эти дети?»
— «От голода», — сказала женщина. «А что это за котел?» — продолжал
Омар. «Я их успокаиваю этим, — ответила она, — и поистине Аллах спросит
о них Омара ибн аль-Хаттаба в день воскресения». — «А откуда Омару знать
о них?» — воскликнул халиф. И женщина отвечала: «Как же он вершит дела
людей и пренебрегает ими!»
И Омар обернулся ко мне, — продолжал Аслам, — и сказал: «Пойдем!» — и
мы поспешно пошли и пришли к Дому Расхода, и Омар взял куль муки и кув-
шин жиру и сказал мне: «Взвали это на меня». — «Я понесу за тебя, пове-
литель правоверных», — ответил я. Но Омар спросил: «А понесешь ты за ме-
ня мою тяжесть в день воскресения?»
И я взвалил на него припасы, и мы поспешно пошли и бросили куль возле
женщины. А затем Омар взял немного муки и то и дело говорил женщине:
«Подай мне еще». И он раздувал огонь под котлом (а у него была большая
борода, и я видел, как дым выходит из просветов в ней), пока похлебка не
сварилась, и, взяв кусок жиру, кинул его туда и сказал женщине: «Корми
их, а я буду студить кушанье». И они ели до тех пор, пока не наелись до-
сыта, и Омар оставил ей остальную муку и, обращаясь ко мне, сказал: «Ас-
лам, я видел, что они плакали от голода, и мне не хотелось уйти, не вы-
яснив, откуда свет, который я заметил…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят четвертая ночь
Когда же настала шестьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до
меня, о счастливый царь, что Нузхатаз-3аман говорила: «Говорят, что Омар
проходил мимо пастуха-невольника и стал у него торговать овцу, но пастух
сказал: «Они не мои». — «Ты тот, кого мне нужно!» — вскричал Омар и ку-
пил этого пастуха и освободил его и воскликнул: «О боже, так же, как ты
даровал мне малое освобождение, даруй мне освобождение величайшее».
Говорят, что Омар ибн аль-Хаттаб кормил слуг молоком, а сам ел грубую
пищу, и одевал их в мягкое, а сам носил жесткое. Он давал людям, сколько
им следовало, и прибавлял им, одаряя их. Одному человеку он дал четыре
тысячи дирхемов и прибавил еще тысячу, и ему сказали: «Не прибавишь ли
ты своему сыну, как прибавил этому человеку?» — «Отец этого был тверд в
день Охода» [131], — ответил Омар.
Говорил аль-Хасан: «Омару принесли много денег, и к нему пришла Хафса
[132] и сказала: «Повелитель правоверных, а где доля твоих родственников?»
— «Хафса, — ответил Омар, — Аллах велит не забывать о доле моих
родственников, но выдавать ее из денег мусульман, — это нет! О Хафса, ты
делаешь угодное твоей родине, но гневишь твоего отца!» И она ушла, воло-
ча подол.
Говорил сын Омара: «В каком-то году я молил господа, чтобы он показал
мне моего отца, и, наконец, я увидел его, вытирающим со лба пот. И я
спросил его: «Каково тебе, батюшка?» — и он отвечал: «Если бы не милость
господа, твой отец наверное бы погиб».
И затем Нузхат-аз-Заман сказала: «Послушай, о счастливый царь, второй
отдел первой главы: предание о последователях пророка и других праведни-
ках. Говорил аль-Хасан из Басры: «Не покидает душа человека здешнего ми-
ра без того, чтобы не сожалел он о трех вещах: что не пользовался тем,
что собрал, не достиг того, на что надеялся, и не заготовил себе много
запасов для путешествия, которое он предпринимает».
Спросили Суфьяна: [133] «Может ли быть человек подвижником, когда у не-
го есть имущество?» И он сказал: «Да, если он стоек в испытаниях и бла-
годарит Аллаха, будучи одаряем».
Говорят, что когда к Абд-Аллаху ибн Шеддаду явилась смерть, он приз-
вал своего сына Мухаммеда и стал наставлять его и сказал: «О сын мой, я
вижу, что глашатай смерти воззвал ко мне. Тебе надлежит быть богобояз-
ненным, тайно и явно воздавать Аллаху благодарение и быть правдивым в
речах: благодарение возвещает о приросте благ, а богобоязненность — луч-
ший запас, как сказал кто-то:
Блаженства я в том, чтобы деньги собрать, не вижу,
И тот лишь блажен, кто верит, страшась Аллаха»
Боязнь Аллаха — лучший запас, по правде.
И кто страшится, тем Аллах прибавит».
Затем Нузхат-аз-Заман сказала: «Да послушает царь рассказы из второго
отдела первой главы». — «А что это за рассказы?» — спросили ее. И она
сказала: «Когда Омар ибн Абд-аль-Азиз [134] стал халифом, он пришел к сво-
им родным и, взяв то, что у них было, сложил это в казну. Тогда Омейяды
устремились к его тетке Фатиме, дочери Мервапа, и та послала сказать
ему: «Мне необходимо встретиться с тобою». И она приехала к нему ночью,
и Омар помог ей сойти на землю и, когда она уселась, сказал ей: «О те-
тушка, говорить лучше тебе, так как нужда у тебя. Расскажи же мне, что
ты хочешь?» — «О повелитель правоверных, — отвечала она, — тебе более
приличествует говорить, и суждение твое обнаруживает скрытые мысли». И
сказал тогда Омар ибн Абдаль-Азиз: «Аллах великий послал Мухаммеда как
милость одним и наказание другим; потом он избрал для него пребывание
близ себя и взял его к себе…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят пятая ночь
Когда же настала шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый пары, что Нузхатаз-Заман говорила: «И сказал тогда Омар ибн
Абд-альАзиз: «Аллах послал Мухаммеда, — да благословит его Аллах и да
приветствует! — как милость одним и наказание другим, а затем он избрал
для него пребывание подле себя и взял его к себе, и оставил он людям ре-
ку, чтобы пить из нее. Потом стал халифом, после него, Абу-Бекр Правди-
вый [135] и оставил реку такою, как она была, и делал то, что угодно Алла-
ху. За ним правил Омар и совершал деяния и был усерден усердием, непо-
сильным ни для кого. Но когда стал халифом Осман, он отвел от реки по-
ток, а потом правил Муавия, и он отвел от нее многие потоки, а также от-
водил их, после него, Язпд и сыны Мервана: Абд-аль-Мелик, аль-Валид и
Сулейман, и большая река высохла. И вот власть пришла ко мне, и я хочу
сделать реку такою же, как она была».
И Фатима сказала: «Я хотела только с тобой поговорить и побеседовать,
но если твои слова таковы, я ничего не сказку тебе». И она вернулась к
Омейядам и сказала им: «Вкусите последствия того, что вы сделали, пород-
нившись с Омаром».
Говорят, что когда к Омару ибн Абд-аль-Азизу явилась смерть, он соб-
рал своих детей вокруг себя, и Маслам а ибн Абу-аль-Мелик сказал ему: «О
повелитель правоверных, как ты оставляешь своих детей бедняками, когда
ты их пастырь? Никто не мешает тебе, пока ты жив, дать им из казны
столько, чтобы им было довольно, и так лучше, чем оставить это правите-
лю, следующему за тобой».
И Омар посмотрел на Масламу взором гневного и удивленного и сказал:
«О Маслама, я отказывал им в дни нашей жизни, так как же мне быть нес-
частным из-за них после смерти? Среди моих сыновей одни — мужи, покорные
Аллаху великому, и Аллах устроит их дела, другие — ослушники, и я не та-
ков, чтобы помогать им в их ослушании. О Маслама, я присутствовал с то-
бою при погребении одного из сынов Мервана, и сои отягчил мои глаза близ
пего, и я увидел во сне, что он подвергся одному из наказаний Аллаха,
великого, славного. И это ужаснуло и устрашило меня, и я дал обет Алла-
ху, что не буду поступать, как поступал он, если получу власть. Я был
усерден в этом в течение моей жизни и надеюсь, что получу прошение от
моего господа.
Говорил Маслама: «Один человек скончался, и я был на его погребении.
Когда погребение окончилось, сои отягчил мои глаза, и я увидел, в грезах
спящего, покойника в саду, где текут реки, и на нем белые одежды. И он
подошел ко мне и сказал: «О Маслама, ради подобного этому пусть действу-
ют действующие!» И вроде этого было сказано многое.
Говорил кто-то из верных людей: «Я доил овец в халифат Омара ибн
Абд-аль-Азиза, и однажды мне повстречался пастух, и среди его овец я
увидел волка или даже несколько волков. Я подумал, что это собаки (а я
раньше не видел волков), и спросил его: «Что ты делаешь с этими собака-
ми?» — «Это не собаки, это волки», — отвечал он.
«А разве волки не вредят скоту?» — спросил я. И пастух ответил: «Если
голова в порядке, то и тело в порядке».
Говорил Омар ибн Абд-аль-Азиз проповедь на кафедре из глины, и, прос-
лавив Аллаха великого и восхвалив его, он сказал такие слова: «О люди,
будьте праведны втайне, чтобы были вы праведны с вашими братьями явно,
воздерживайтесь в земных делах и знайте, что нет между человеком и Ада-
мом живого среди мертвых. Умер Абуаль-Мелик и те, кто до него. Умрет
Омар и те, кто после него. О повелитель правоверных, не подложить ли те-
бе подушку, чтобы ты немного оперся на нее?» — сказал ему Маслама. И
Омар ответил: «Я боюсь, что она будет грехом на моей шее в день воскре-
сения».
И он издал единый вопль и упал без памяти, и Фатима крикнула: «Эй.
Мариам, эй, Музахим, эй, такое-то, посмотрите на этого человека!»
И, подойдя, она стала лить на него воду и плакала, пока он не очнулся
от обморока, а очнувшись, он увидел, что женщина плачет, и спросил ее:
«Отчего ты плачешь, Фатима?» — «О повелитель правоверных, — отвечала
она, — я увидела тебя, повергнутого перед нами, и вспомнила, что ты бу-
дешь повергнут после смерти перед Аллахом великим и оставишь этот мир и
покинешь нас. Вот почему я плачу». — «Довольно, Фатима, ты превзошла ме-
ру! — сказал Омар и поднялся, но опять упал, и Фатима прижала его к себе
и воскликнула: «Ты мне За мать и отца, повелитель правоверных! Мы все не
смеем говорить с тобой».
Потом Нузхат-аз-Заман сказала своему брату Шарр-Кану и четырем
судьям: «Заключение второго отдела первой главы…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят шестая ночь
Когда же настала шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман говорила своему брату ШаррКану, не
узнавая его, в присутствии четырех судей и купца «Заключение второго от-
дела первой главы»: «Случилось, что Омар ибн Абд-аль-Азиз написал соб-
равшимся на празднество: «А после славословил: беру в свидетели Аллаха в
священный месяц, в священном городе в день великого паломничества [136],
что я не виновен в обидах, причиненных вам, и во вражде того, кто вам
враждебен, если я сделал это или имел такое намерение, или до меня дошло
сведение об этом, или что-либо из этого было мне известно, я надеюсь,
что найдется возможность прощения. Но нет от меня разрешения обижать
других, ибо я буду спрошен о каждом обиженном. И если правитель среди
моих правителей отступит от истины и поступит не по писанию и не по ус-
тановлениям, не обязаны вы повиноваться ему, пока он не вернется к исти-
не.
Говорил он, — да будет доволен им Аллах: «Я не хотел бы быть освобож-
денным от смерти, ибо это последнее, за что награждается правоверный».
Говорил кто-то из верных людей: «Я прибыл к повелителю правоверных
Омару ибн Абд-аль-Азизу, когда он был халифом, и увидел перед ним две-
надцать дирхемов. Он приказал положить их в казну, и я сказал ему: «О
повелитель правоверных, ты ввергнул своих детей в нищету и сделал их
семьей, у которой ничего нет. Отчего ты не прикажешь выдать что-нибудь
им и тем, кто беден из членов твоего дома?» — «Подойди ко мне», — сказал
Омар.
И когда я подошел к нему, он молвил: «Твои слова: «ты вверг своих де-
тей в нищету, дай же им что-нибудь и тем, кто беден из людей твоего до-
ма», — неправильны, ибо Аллах мне преемник для моих детей, и для бедных
членов моего дома, и он за них поручитель. Они же — мужи, либо страшащи-
еся Аллаха, — и тем Аллах найдет выход, — либо предавшиеся грехам, а я
не стану укреплять их в ослушании Аллаху».
И затем он послал за детьми и призвал их к себе (а их было двенадцать
мужчин). И когда он увидел их, из глаз его полились слезы, и он сказал:
«Поистине, ваш отец меж двух дел: либо вы будете богаты и отец ваш вой-
дет в огонь, либо вы обеднеете и ваш отец войдет в рай. Но приятнее ва-
шему отцу войти в рай, чем видеть вас богатыми. Уходите, да храпит вас
Аллах; я поручаю ваше дело Аллаху!»
Говорил Халид ибн Сафван: «Правитель Ирака и Йемена Юсуф ибн Омар
сопровождал меня к халифу Хишаму ибн Абд-аль-Мелику. И я прибыл к нему,
когда он выехал, вместе со своими близкими и слугами и остановился в од-
ном месте. И для него разбили шатер, и когда люди сели по местам, я по-
дошел к халифу со стороны ковра и стал на него смотреть, и мой глаз
встретил его глаз, и я сказал: «Да завершит Аллах свою милость к тебе,
повелитель правоверных, и да направит дела, на тебя возложенные, по пря-
мому пути, и да не примешает обиды к твоей радости. Я не нахожу для те-
бя, повелитель правоверных, наставления, более красноречивого, нежели
предание о царе, бывшем прежде тебя».
И халиф сел прямо (а он сидел облокотившись) и сказал: «Подавай, что
у тебя есть, ибн Сафван!»
И тот начал: «О повелитель правоверных, один царь выехал, прежде те-
бя, в один из предшествующих годов, в эту землю и спросил своих собесед-
ников: «Видели ли вы подобное тому, что есть у меня, и даровано ли кому-
нибудь то же, что даровано мне?» А подле него был переживший других че-
ловек из «носителей доказательства, помогающих в истине и шествующих по
ее стезе, и он сказал: «О царь, ты спросил о великом деле. Позволишь ли
мне ответить?» — «Да», — сказал царь. И человек спросил: «Считаешь ли ты
то, что есть у тебя, непреходящим или преходящим?» — «Оно преходяще», —
ответил царь. «Так почему же ты, как я вижу, восторгаешься тем, чем
пользоваться ты будешь недолго, а ответчиком за это будешь долго, и при
расчете за это уалатишь залогом?» — спросил тот человек. «Куда же бежать
и к чему стремиться?» — воскликнул царь. И человек ответил: «Пребывай в
твоем царстве и действуй, повинуясь Аллаху великому, или надень рубище и
поклоняйся твоему господу, пока не придет твой срок. А когда настанет
утро, я явлюсь к тебе. И этот человек, — продолжал Халид ибн Сафван, —
постучал на заре в дверь царя и видит, что тот сложил с себя венец и
снаряжается в странствие, — так подействовало на него наставление пра-
ведника. И Хишам ибн Абд-аль Мелик заплакал горьким плачем, так что омо-
чил себе бороду, и велел спять то, что на нем было, и сидел в своем
дворце. И слуги и приближенные пришли к Халиду ибн Сафвану и сказали ему
«Так ты поступил с повелителем правоверных! Ты испортил ем) наслаждение
и смутил ему жизнь».
И затем Нузхат-аз-Заман сказала Шарр-Кану: «А сколько в этой главе
наставлений! Поистине, я бессильна привести все, что есть в этой главе,
за одну беседу…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят седьмая ночь
Когда же настала шестьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман говорила Шарр-Кану: «О царь,
сколько еще в этой главе наставлений! Поистине, я не в силах привести
все, что есть в этой главе за одну беседу. Но с течением дней, о царь
времени, будет все хорошо».
И судьи сказали: «О царь, эта девушка — чудо времени и единственная
жемчужина века и столетий. Мы не слышали о подобной ей во все времена и
за всю нашу жизнь». И они простились с царем и ушли, и тогда ШаррКан об-
ратился к своим слугам и сказал им: «Принимайтесь за устройство свадьбы
и тотчас готовьте кушанья всех родов». И они сейчас же исполнили его
приказанья и приготовили всякие кушанья, а Шарр-Кан велел женам эмиров,
везирей и вельмож царства не уходить и присутствовать при открывании не-
весты и на свадьбе. И едва настал предвечерний час, как уже разложили
скатерть со всеми кушаньями, какие желательны душе и усладительны для
глаз — жарким, гусями и курами, и все люди ели, пока не насытились. И
всем певицам в Дамаске было приказано прийти, а также старшим невольни-
цам царя, умевшим петь, и все они явились во дворец. И когда пришел ве-
чер и опустился мрак, зажгли свечи от ворот крепости до ворот дворца,
справа и слева, и эмиры, везири и вельможи пошли перед царем Шарр-Каном,
а певицы и прислужницы взяли девушку, чтобы украсить ее и одеть, но у
видели, что она не нуждается в украшении.
А царь Шарр-Кан вошел в баню и, выйдя оттуда, сел на ложе, и невесту
открывали перед ним в семи платьях, а потом с нее сняли одежды и стали
учить ее тому, чему учат девушек в ночь, когда их отводят к мужу. И
ШаррКан вошел к ней и взял ее невинность, и она понесла от него в тот же
час и минуту и сообщила ему об этом. И Шарр-Кан сильно обрадовался и
приказал мудрецам записать день зачатия, а утром он сел на престол, и
явились вельможи его царства и поздравили его. И Шарр-Кан призвал своего
личного писца и повелел ему написать письмо своему родителю, Омару ибн
ан-Нуману, о том, что он купил невольницу, умную и образованную, которая
объяла все отрасли мудрости и что он пришлет ее в Багдад, чтобы она по-
сетила его брата Дау-аль-Макана и сестру, Нузхат-аз-Заман. Он написал,
что освободил девушку и составил свой брачный договор с нею, и вошел к
ней, и она понесла от него. И он восхвалил ее ум, а затем он послал при-
вет брату и сестре везиря Дандана и прочим эмирам. И он запечатал письмо
и отправил его к отцу с гонцом на почтовых. И этот гонец отсутствовал
целый месяц, а потом вернулся с ответом и подал его Шарр-Кану.
И Шарр-Кан взял его и прочитал и вдруг видит, — там написано, после
имени Аллаха: «Это письмо от растерявшегося и смущенного, который поте-
рял детей и покинул родину, от царя Омара ибн ан-Нумана к сыну ШаррКану.
Знай, что после твоего отъезда мне стало тесно на земле, так что я не
могу терпеть и не в состоянии хранить тайну. И это потому, что я уехал
на охоту и ловлю, а Дау-аль-Макан просился у меня отправиться в аль-Хид-
жаз, но я убоялся превратностей времени и не позволил ему ехать до буду-
щего или следующего за ним года. И когда я уехал на охоту и ловлю, я от-
сутствовал целый месяц…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят восьмая ночь
Когда же настала шестьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что царь Омар ибн ан-Нуман говорил в своем
письме: «Когда я уехал на охоту и ловлю, я отсутствовал месяц и, возвра-
тившись, увидел, что твой брат и сестра взяли немного денег и тайком
отправились с паломниками в паломничество. И когда я узнал об этом,
простор сделался для меня тесен и я стал, о дитя мое, ожидать возвраще-
ния паломников, надеясь, что, может быть, твой брат и сестра придут с
ними. И паломники вернулись, и я спросил о них, но никто ничего не расс-
казал мне. И я надел одежды печали, заложил свою душу и лишился сна и
утопаю в слезах моих очей». И он написал такие стихи:
«Ваш призрак уйти теперь по хочет на миг один,
И в сердце отвел ему я место почетное.
Надеюсь, вернетесь вы — не то я не прожил бы
И мига, и призрак ваш один мне покой несет».
И, между прочим, он написал в своем письме: «Л после привета тебе и
тем, кто с тобою, сообщаю тебе, что ты не должен быть небрежен, распыты-
вая новости, — это для нас позорно».
И, прочтя письмо, Шарр-Кан опечалился за своего отца и обрадовался
исчезновению сестры и брата, и взял письмо и вошел к своей жене Нуз-
хат-аз-Заман. А он не Знал, что это его сестра, и она не знала, что
Шарр-Кан ее брат, хотя он все время посещал ее, ночью и днем, пока не
прошли полностью ее месяцы.
И она села на седалище родов, и Аллах облегчил ей разрешение, и у нее
родилась дочь. И Нузхат-аз-Заман послала за Шарр-Каном и, увидав его,
сказала ему: «Вот твоя дочь, назови ее, как хочешь». — «У людей в обычае
давать своим детям имя на седьмой день после их рождения», — ответил
Шарр-Кан. И затем он нагнулся к своей дочери и поцеловал ее и увидел,
что у нее на шее повешена жемчужина из тех трех жемчужин, которые царев-
на Абриза привезла из земли румов. И когда Шарр-Кан увидал, что эта жем-
чужина висит на шее его дочери, разум покинул его, и им овладел гнев. Он
вперил глаза в жемчужину и хорошо рассмотрел ее, а затем он взглянул на
Нузхат-аз-Заман и спросил: «Откуда попала к тебе эта жемчужина, о не-
вольница?»
И, услышав от Шарр-Кана эти слова, Нузхат-аз-Заман воскликнула: «Я
твоя госпожа и госпожа всех тех, кто находится во дворце! Я царица, дочь
царя, и теперь прекратилось сокрытие, и дело стало явным, и выяснилось,
что Нузхат-аз-Заман дочь царя Омара ибн ан-Нумана». И когда Шарр-Кан ус-
лышал эти слова, на него напала дрожь, и он опустил голову к земле…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьдесят девятая ночь
Когда же настала шестьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что когда Шарр-Кан услышал эти слова, его сердце
встревожилось, и лицо его пожелтело, и на него напала дрожь, и он опус-
тил голову к земле. И, поняв, что Нузхат-аз-Заман и его сестра и они от
одного отца, он лишился чувств, а очнувшись, он пришел в изумление, но
не осведомил царевну о себе. «О госпожа, — спросил он ее, — ты дочь царя
Омара ибн ан-Нумана?» — «Да», — отвечала она ему. И Шарр-Кан сказал ей:
«Расскажи мне, почему ты рассталась со своим отцом и тебя продали?»
И она рассказала ему обо всем, что с ней случилось, с начала до кон-
ца: и как она оставила брата больным в Иерусалиме и как бедуин похитил
ее и продал купцу. И когда Шарр-Кан услышал это, он убедился, что Нуз-
хатаз-Заман его сестра и они от одного отца.
«Как же это я женился на своей сестре! — подумал он. — Клянусь Алла-
хом, мне необходимо выдать ее за кого-нибудь из моих придворных. А если
что-нибудь выяснится, я скажу, что развелся с нею раньше, чем стал ее
мужем, и выдам ее за старшего из придворных». И, подняв голову, он
вздохнул и сказал: «О Нузхат-азЗаман, ты действительно моя сестра. И я
скажу: «Прошу прощения у Аллаха за тот грех, в который мы впали. Я
Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана». И Нузхатаз-Заман взглянула на
Шарр-Кана и хорошенько всмотрелась в него, и, узнав его, она почти лиши-
лась рассудка и с плачем стала бить себя по липу и воскликнула: «Нет мо-
щи и силы, кроме как у Аллаха! Мы впали в великий грех! Что делать и что
я скажу отцу и матери, когда они меня спросят: «Откуда у тебя эта дочь?»
— «Лучше всего, — сказал Шарр-Кан, — выдать тебя за царедворца и дать
тебе воспитывать мою дочь у него, в его доме, чтобы никто не узнал, что
ты моя сестра. Это предопределил нам Аллах великий ради дела, угодного
ему, и мы будем сокрыты, только если ты выйдешь за этого царедворца
раньше, чем кто-нибудь узнает».
И он стал ее уговаривать и целовать ее в голову, и она спросила: «А
как же мы назовем дочку?» А ШаррКан отвечал: «Назови ее Кудыя-Факан». И
он выдал Нузхат-аз-Заман замуж за старшего царедворца и перевел ее в его
дом вместе с дочерью. И девочку воспитали на плечах невольниц и давали
ей питье и разные порошки.
А брат Нузхат-аз-Заман, Дау-аль-Макан, был все это время с истопником
в Дамаске. И вот в какой-то день прибыл на почтовых гонец от царя Омара
ибн ан-Нумана к царю Шарр-Кану, и с ним было письмо. И Шарр-Кан взял
письмо и прочитал, и в нем после имени Аллаха, стояло: «Знай, о славный
царь, что я сильно опечален разлукою с детьми, так что лишился сна и ме-
ня не покидает бессонница. Я посылаю тебе это письмо. Сейчас же по при-
бытии его приготовь нам деньги и подать и пошли с ними ту невольницу,
которую ты купил и взял себе в жены. Я хочу ее видеть и услышать ее сло-
ва, так как к нам прибыла из земли румов старуха праведница и с нею пять
невольниц, высокогрудых дев. Они овладели науками и знанием и всеми от-
раслями мудрости, которые надлежит знать человеку, — язык бессилен опи-
сать все виды науки, добродетели и мудрости. И, увидав девушек, я полю-
бил их великой любовью и захотел, чтобы они были в моем дворце и под мо-
ей властью, так как им не найдется равных у прочих царей. И я спросил
старую женщину об их цене, и она мне ответила: «Я продам их только за
подать Дамаска». Клянусь Аллахом, я не считаю, что это большая цена за
них (каждая из девушек стоит всех этих денег). И я согласился на это и
ввел их в мой дворец, и они находятся в моей власти. Поторопись же с по-
датью, чтобы женщина отправилась в свои земли, и пришли к нам твою не-
вольницу — пусть она состязается с девушками перед мудрецами. И если она
одолеет их, я пришлю ее к тебе и подать Багдада вместе с нею…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до семидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до семидесяти, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что царь Омар ибн ан-Нуман говорил в своем
письме: «И пришли к нам твою невольницу, пусть она состязается с девуш-
ками перед мудрецами, и если она победит их, я пришлю ее к тебе, а вмес-
те с нею подать Багдада».
И когда Шарр-Кан узнал об этом, он обратился к своему зятю и сказал
ему: «Приведи невольницу, которую я дал тебе в жены!» И Нузхат-аз-Заман
пришла, и Шарр-Кан ознакомил ее с письмом и сказал ей: «О сестрица, что
ты думаешь об ответе?» — «Верное мнение — твое мнение», — ответила Нуз-
хат-аз-Заман. А затем она, стосковавшаяся по близким и родине, сказала:
«Отошли меня вместе с моим мужем, царедворцем, чтобы я могла рассказать
отцу мою повесть и поведать о том, что произошло у меня с бедуином, ко-
торый продал меня купцу, и сообщить ему, что купец продал меня тебе, а
ты выдал меня за царедворца после того, как освободил меня».
И Шарр-Кан ответил: «Пусть будет так!» А затем он взял свою дочь
Кудьш-Факан и отдал ее нянькам и слугам и принялся готовить подать, ко-
торую он вручил царедворцу, приказав ему отправиться с девушкой и по-
датью в Багдад.
И Шарр-Кан назначил ему носилки, в которых бы он сидел, а для девушки
он назначил другие носилки. И царедворец ответил ему: «Слушаю и повину-
юсь!» А ШаррКан снарядил верблюдов и мулов и написал письмо и отдал его
царедворцу. Он простился со своей сестрой Нузхат-аз-Заман (а жемчужину
он у нее отобрал и повесил ее на шею своей дочери на цепочке из чистого
золота); и царедворец выехал в ту же ночь. И случилось так, что
Дау-аль-Макан и с ним истопник вышли прогуляться возле шатра. И они уви-
дели бактрийских верблюдов, нагруженных мулов и светильники и светящие
фонари. И Дау-аль-Макан спросил об этих тюках и их владельце, и ему ска-
зали: «Это подать Дамаска, и она едет к царю Омару ибн ан-Нуману, влады-
ке города Багдада». — «А кто предводитель этого каравана?» — спросил
Дау-аль-Макан. «Старший царедворец, что женился на девушке, которая пре-
успела в науке и мудрости», — сказали ему.
И тут Дау-аль-Макан горько заплакал и задумался, вспоминая свою мать,
и отца, и сестру, и родину. «Нет больше здесь для меня места, — сказал
он истопнику. — Я отправлюсь с этим вот караваном и пойду понемногу, по-
ка не достигну родины». — «Я не был спокоен за тебя на пути из Иерусали-
ма в Дамаск, так как же я спокойно отпущу тебя в Багдад! — воскликнул
истопник. — Я буду с тобою вместе, пока ты не достигнешь свой цели!» —
«С любовью и охотой», — ответил Дау-аль-Макан.
И истопник принялся снаряжать его и оседлал ему осла и положил на ос-
ла его мешок, а в мешок он сложил кое-какие запасы. И, затянув пояс, он
приготовился и стоял, пока мимо него не прошли все тюки. А царедворец
ехал на верблюде, и пешая свита окружала его. И Дау-аль-Макан сел на ос-
ла истопника и сказал истопнику: «Садись со мной», по тот отвечал: «Я не
сяду, во буду служить тебе». — «Ты непременно должен немного проехать на
осле», — воскликнул Дау-аль-Макан. И тот ответил: «Пусть будет так, если
я устану». — «Ты увидишь, брат мой, как я вознагражу тебя, когда приеду
к своим родным», — сказал Дау-аль-Макан. И они ехали непрерывно, пока не
взошло солнце, а когда настало время полуденного отдыха, придворный при-
казал сделать привал. И путники спешились и отдохнули и напоили своих
верблюдов, а затем он велел отправляться.
И через пять дней они достигли города Хама и остановились и пробыли
там три дня…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят первая ночь
Когда же настала семьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что они провели в городе Хама три дня, а потом поеха-
ли и ехали беспрерывно до тех пор, пока не достигли другого города, в
котором провели три дня, а затем они поехали и вступили в Диар-Бекр, и
на них повеял ветерок Багдада. И Дау-аль-Макан вспомнил о своей сестре
Нузхат-аз-Заман, об отце и о матери и подумал, как он вернется к отцу
без сестры, и заплакал и застонал и начал жаловаться, и его печали уси-
лились. И он произнес такие стихи:
«О други, доколь терпеть и медлить придется мне?
И нету ко мне от вас гонца, чтоб поведать мне.
Ведь дни единения так кратки, поистине!
О, если б разлуки срок короче мог сделаться!
Вы, за руку взяв меня, откиньте одежд покров —
Увидите, как я худ, но скрыть худобу хочу.
И если кто скажет мне: «Утешься!» — скажу ему:
«Клянусь, не утешусь я до дня воскресенья».
И истопник сказал ему: «Прекрати этот плач и стенания, мы близко от
шатра царедворца». Но Дау-альМакан воскликнул: «Я обязательно должен го-
ворить какие-нибудь стихи, быть может огонь в моем сердце погаснет». —
«Ради Аллаха, — сказал истопник, — оставь печаль, пока не прибудешь в
свою страну, а потом делай, что хочешь. Я буду с тобою, где бы ты ни
был». — «Клянусь Аллахом, я не перестану», — воскликнул Дау-альМакан и
обратился лицом в сторону Багдада.
А луна сияла и изливала свой свет, и Нузхат-аз-Заман не спала этой
ночью; она беспокоилась и вспоминала о своем брате Дау-аль-Макане и пла-
кала. И, плача, она вдруг услыхала, как ее брат Дау-аль-Макан плакал и
говорил такие стихи:
«Луч блеснул зарниц йеменских,
И тоскою я охвачен
По любимом, бывшем близко,
Что поил привета чашей.
Он напомнил о метнувшем
Мне стрелу в моем жилище,
О сияние зарницы,
Возвратятся ль дни сближенья?
О хулитель, не брани же!
Испытал меня господь мой
Тем возлюбленным, что скрылся,
И судьба меня сразила,
И ушла услада сердца,
Когда время отвернулось.
Поит он меня заботой,
Неразбавленною в чаше,
И себя я вижу, друг мой,
Мертвым прежде единенья.
Время! К нам с любовью детской
Воротись скорей с приветом,
С безопасностью счастливой.
От стрелы, меня сразившей,
Кто поможет чужеземцу,
Что с испуганным спит сердцем?
Одинок в своем он горе,
Потеряв Усладу Века [137].
Овладели нами силой
Руки сыновей разврата».
А окончив свои стихи, он закричал и упал без чувств. Вот что было с
ним.
Что же касается Нузхат-аз-Заман, то она этой ночью бодрствовала, так
как ей вспомнился в этом месте ее брат. И, услышав среди ночи голос, она
отдохнула душой и поднялась, обрадованная, и позвала евнуха. «Что тебе
надо?» — спросил он. И Нузхат-азЗаман отвечала: «Пойди и приведи мне то-
го, кто говорит эти стихи». — «Я не слышал его», — сказал евнух…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят вторая ночь
Когда же настала семьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что когда Нузхатаз-Заман услыхала стихи своего брата,
она позвала старшего евнуха и сказала ему: «Пойди приведи мне того, кто
говорил эти стихи». — «Я не слышал его и не знаю, кто он. И все люди
спят», — отвечал евнух. По Нузхат-аз-Заман сказала: «Всякий, кого ты
увидишь бодрствующим, и есть тот, кто говорил стихи».
И евнух стал искать и увидал, что не спят только истопник и
Дау-аль-Макан (а он был в забытьи). И когда истопник увидал, что евнух
стоит над его головой, оп испугался его, а евнух спросил: «Это ты гово-
рил стихи? Моя госпожа услыхала тебя». И истопник подумал, что госпожа
рассердилась из-за того, что говорили стихи, и испугался и отвечал:
«Клянусь Аллахом, это не я!» — «Л кто же это говорил? — спросил евнух, —
укажи мне его, ты его знаешь, так как ты не спал».
И истопник испугался за Дау-аль-Макана и подумал: «Может быть, этот
евнух ему чем-нибудь повредит». — «Клянусь Аллахом, я не знаю его», —
сказал он. И евнух воскликнул: «Клянусь Аллахом, ты лжешь! Здесь нет ни-
кого, кто бы сидел и не спал, кроме тебя. Ты знаешь его!» — «Клянусь Ал-
лахом, — отвечал истопник, — я скажу тебе правду. Тот, кто говорил сти-
хи, — человек, проходивший по дороге; это он испугал и встревожил меня,
воздай ему Аллах!» — «Если ты знаешь его, — сказал евнух, — проведи меня
к нему, я его схвачу и приведу к носилкам, в которых наша госпожа, или
ты сам схвати его своей рукой». — «Уйди, а я приведу его к тебе», — ска-
зал истопник.
И евнух оставил его и удалился. Он вошел к своей госпоже и сообщил ей
об этом и сказал: «Никто его не Знает, это только прохожий на дороге». И
Нузхат-аз-Заман промолчала. Что же касается Дау-аль-Макана, то, очнув-
шись от обморока, он увидал, что луна достигла середины неба, и на пего
повеял предрассветный ветерок и взволновал в нем горести и печали.
И Дау-аль-Макан прочистил голос и хотел говорить стихи, а истопник
спросил его: «Что это ты хочешь делать?» — «Я хочу сказать какие-нибудь
стихи, чтобы погасить огонь моего сердца», — ответил Дау-аль-Макан. Л
истопник сказал: «Ты не знаешь, что со мной случилось! Я только потому
спасся от смерти, что уговорил евнуха». — «А что же было? Расскажи мне,
что случилось», — спросил Дау-аль-Макан.
И истопник ответил: «О господин, ко мне пришел евнух, когда ты был
без чувств, и у него была длинная палка миндального дерева. Он всматри-
вался в лица людей, которые спали, и спрашивал, кто говорил стихи, но
никого не нашел бодрствующим, кроме меня. И когда он спросил меня, я
сказал: «Это прохожий на дороге». И евнух ушел, и Аллах спас меня от не-
го, а иначе он убил бы меня. И он сказал мне: «Когда ты услышишь его еще
раз, приведи его к нам».
Услыхав это, Дау-аль-Макан заплакал и воскликнул: «Кто помешает мне
говорить стихи! Я буду говорить, и пусть со мной случится то, что слу-
чится! Я близко от моей страны и не стану ни о ком думать». — «Ты хочешь
только погубить свою душу!» — воскликнул истопник. Но Дау-аль-Макан ска-
зал: «Я непременно буду говорить!» И тогда истопник вскричал: «С этого
места между нами легла разлука! Я намеревался не расставаться с тобою,
пока ты не вступишь в твой город и не встретишься со своим отцом и ма-
терью! Ты пробыл у меня полтора года, и я не причинил тебе ничего дурно-
го. Что это тебя подпяло говорить стихи, когда мы до крайности устали от
ходьбы и бессонницы! Все люди прилегли отдохнуть от усталости, и они
нуждаются во сне». — «Я не отступлюсь от того, что делаю!» — воскликнул
Дау-аль-Макан. И горести взволновали его, и он обнаружил затаенное и
произнес такие стихи:
«Постой у жилища ты, приветствуя стан пустой,
И к ней воззови — ответ, быть может, подаст она.
И если обитает тебя ночь тоски по ней,
Во урагане зажги огонь от пламени страсти ты.
Не диво, что коль шуршит змеею пушок его,
Я жгучий укус сорву, срывая румянец губ.
О рай! Ты покинут был душой моей нехотя!
Блаженства навек я жду, не то б я погиб в тоскою.
И еще он произнес такие два стиха:
«Мы жили, и были дни нам верными слугами.
И жили мы вместе все в жилище прекраснейшем.
А окончив свои стихи, он издал три крика и упал на землю без чувств,
и истопник поднялся и накрыл его. А Нузхат-аз-Заман, услыхав первые сти-
хи, вспомнила своего брата, отца и мать, а услышав вторые стихи, заклю-
чавшие упоминание ее имени, имени ее брата и их общего обиталища, она
заплакала и кликнула евнуха и сказала ему: «Горе тебе! Тот, кто произнес
стихи в первый раз, произнес их и во второй раз, и я слушала его близко
от себя. Клянусь Аллахом, если ты не приведешь его ко мне, я разбужу ца-
редворца, и он тебя побьет и выгонит! Но возьми эти сто динаров, отдай
их тому человеку и приведи его ко мне, только ласково, не причиняя ему
вреда. А если он не согласится, дай ему этот мешок с тысячей динаров;
если же он откажется — оставь его и узнай, где он находится и какое его
ремесло и из каких он земель. И возвращайся ко мне скорее и не пропа-
дай…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят третья ночь
Когда же настала семьдесят третья ночь третья ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман послала евнуха ис-
кать того человека и сказала ему: «Берегись возвратиться ко мне и ска-
зать: «Я не нашел его!» И евнух вышел и стал колотить людей и топтать их
в палатках, но не нашел никого бодрствующим, — все люди от усталости
спали. Но, дойдя до истопника, оп увидал, что тот сидит с непокрытой го-
ловой, и, приблизившись к нему, схватил его за руку и спросил: «Это ты
говорил стихи?» И истопник испугался за себя и сказал: «Нет, клянусь Ал-
лахом, о начальник людей, это не я!» — «Я не оставлю тебя, — сказал ев-
нух, — пока ты не покажешь мне того, кто говорил стихи. Я боюсь гнева
моей госпожи, если вернусь к ней без него».
Услышав слова евнуха, истопник испугался за Дауаль-Макана и, горько
плача, сказал евнуху: «Клянусь Аллахом, это не я, и я его не знаю, я
только слышал, как один человек, прохожий на дороге, говорил стихи. Не
впадай из-за меня в грех: я чужеземец и пришел вместе с вами из Иеруса-
лима, города друга Аллаха». — «Пойдем со мной. Расскажи это моей госпоже
своими устами. Я никого не видел бодрствующим, кроме тебя», — сказал ев-
нух. И истопник воскликнул: «Разве ты не пришел и не видел меня там, где
я сижу? Ты знаешь мое место, и никто не может никуда тронуться, — его
схватят сторожа. Иди же к себе, и если ты с этой минуты еще раз услы-
шишь, что кто-нибудь говорит стихи, — все равно, далеко он или близко, —
это буду я или кто-нибудь, кого я знаю. И ты узнаешь о нем только от ме-
ня). Потом он поцеловал евнуху голову и стал его уговаривать. И евнух
оставил его, но, обойдя один раз кругом лагеря, он спрятался и встал по-
зади истопника, боясь вернуться к своей госпоже без пользы.
А истопник подошел к Дау-аль-Макану, разбудил его и сказал: «Подни-
майся, садись, я расскажу тебе, что случилось». И Дау-аль-Макан поднял-
ся, и истопник рассказал ему, что произошло, и юноша воскликнул: «Оставь
меня, я больше не буду раздумывать и ни с кем не стану считаться: моя
страна близко». — «Почему ты слушаешься своей души и сатаны? Ты никого
не боишься, но я боюсь и за тебя и за себя», — сказал истопник. «Закли-
наю тебя Аллахом, не говори больше никаких стихов, пока не вступишь в
свою страну. Я не думал, что ты в таком состоянии. Разве ты не знаешь,
что эта госпожа, жена царедворца, хочет тебя прогнать, потому что ты
встревожил ее? Она, кажется, больна или не спит, устав с дороги и дале-
кого пути. Вот уже второй раз она посылает евнуха искать тебя».
Но Дау-аль-Макан не посмотрел на слова истопника, а закричал третий
раз и произнес такие стихи:
«Оставил я хулителей,
Хулою их встревоженный,
Хулят они, не ведая,
Что этим подстрекают лишь.
Сказал доносчик: «Он забыл!»
Я молвил; «В любви к родине!»
Сказали: «Как прекрасен он!»
Я молвил: «О, как я влюблен!»
Сказали; «Как возвышен он!»
Я молвил: «Как унижен я!»
Хоть выпью чашу гибели!
Не подчинюсь хулителю,
Что за любовь корит к ней».
А пока юноша говорил стихи, евнух слушал его, притаившись, и едва он
перестал говорить и дошел до конца, как евнух уже был над его головой. И
при виде его истопник убежал и встал поодаль, смотря, что произойдет
между ними.
И евнух сказал: «Мир вам, о господин!» И Дау-аль-Макан отвечал: «И с
вами мир и милость Аллаха и его благословение!» — «О господин», — сказал
евнух…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят четвертая ночь
Когда же настала семьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что евнух сказал Дау-аль-Макану: «О господин, я
приходил к тебе сегодня ночью три раза, так как моя госпожа звала тебя к
себе». — «А откуда эта сука, которая меня требует, прокляни ее Аллах и
прокляни он ее мужа вместе с нею!» — воскликнул Дау-аль-Макан и напус-
тился на евнуха с бранью, а евнух не мог ему отвечать, так как госпожа
велела ему не обижать юношу и привести его только по собственному жела-
нию, а если он не пойдет, дать ему сто динаров.
И евнух повел мягкие речи и говорил ему: «О господин, возьми это и
пойдем со мной! О дитя мое, мы не погрешили перед тобою и не обидели те-
бя. Нужно только, чтобы твои благородные шаги привели тебя со мною к мо-
ей госпоже. Ты получишь от нее ответ и вернешься во здравии и благополу-
чии. Для тебя будет у нас великая радость».
Услышав это, юноша поднялся и пошел среди людей, переступая через
них, а истопник шел за ним и смотрел на него и говорил про себя: «Пропа-
ла его юность! Завтра его повесят!»
И истопник шел до тех пор, пока не приблизился к тому песту, куда они
направлялись (а они не видели его). И тогда он остановился, думая: «Как
низко будет, если он скажет на меня: «Это он сказал мне — говори стихи».
Вот что было с истопником. Что же касается Дау-альМакана, то он до
тех пор шел с евнухом, пока не достиг места. И тогда евнух вошел к Нуз-
хат-аз-Заман и сказал ей: «О госпожа, я привел тебе того, кого ты требо-
вала. это юноша красивый липом, и на нем следы благоденствия». И когда
Нузхат-аз-Заман услыхала это, ее сердце затрепетало, и она воскликнула:
«Пусть он скажет какиенибудь стихи, чтобы я услышала его вблизи, а потом
спроси, как его имя и из какой он страны».
И евнух вышел и сказал ему: «Говори, какие знаешь, стихи, госпожа
здесь вблизи слушает тебя. А после я спрошу тебя о твоем имени, твоей
стране и твоем положении». — «С любовью и охотой, — отвечал Дау-аль-Ма-
кан, — но если ты спросишь о моем имени, то это стерлось, и образ мой
исчез, и тело мое истощено. А моя повесть — начало ее неизвестно и конец
ее нельзя изложить. И вот я точно пьяный, который выпил много вина, не
скупясь для себя, и его охватило похмелье, так что он блуждает, сам себя
потеряв, не зная, что делать и утонув в море размышлений».
Услышав эти слова, Нузхат-аз-Заман заплакала, и ее плач и стоны умно-
жились. «Спроси его, не покинул ли он кого-нибудь из любимых, например
отца и мать?» — сказала она евнуху. И тот спросил его, как приказала ему
Нузхат-аз-Заман.
И Дау-аль-Макан ответил: «Да, я покинул их всех, и мне всех дороже
моя сестра, с которой меня разлучил рок».
Нузхат-аз-Заман промолчала, услышав, что он произнес эти слова. И по-
том она воскликнула: «Аллах великий да сведет его с теми, кого он лю-
бит!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят пятая ночь
Когда же настала семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что Нузхат-аз-Заман, услышав слова юноши, воскликнула:
«Аллах да сведет его с теми, кого он любит!» А потом она сказала евнуху:
«Скажи ему, что я хочу послушать рассказ о его разлуке с близкими и ро-
диной».
И евнух сказал юноше то, что велела ему госпожа. И Дау-аль-Макан при-
нялся вздыхать и произнес такие стихи:
«Поистине, к ней любовь — подруга всех любящих.
Почту я тот дом, где Хипд жилище нашла себе.
Любовь к ней — любви иной не знает весь род людской,
И «прежде» у нее нет, и нет у нее «потом».
И кажется прах долин мне мускусом с амброю,
Когда пробежит по нем красавицы Хипд нога.
Примет мой возлюбленной на холмике в таборе,
Великой во племени — вокруг все рабы ее.
О други, ведь лучше нет под вечер стоянки нам.
Постоите! Вот ивы ветвь, вот веха забытая.
Спросите же сердце вы мое: ведь поистине
Со страстью дружит оно, нельзя отклонить ее.
Усладу времени, Аллах, вспои облаков дождем,
И вечно пусть в толще их раскатистый гром громит».
Когда же он окончил свои стихи и Нузхат-аз-Заман услышала его, она
приподняла край занавеса носилок и посмотрела на юношу. И когда ее взор
упал на его лицо, она угнала ею и, убедившись, что это он, вскрикнула:
«О брат мой, о Дау-аль-Макан!» И он тоже посмотрел на нее и узнал ее и
закричал: «О сестрица, о Нузхат-аз-Заман!» И Нузхат-аз-Заман бросилась к
нему, и он принял ее в объятия, и оба упали без чувств. И когда евнух
увидал их в таком состоянии, он удивился и накинул на них что-то, чтобы
прикрыть их. Он подождал, пока они пришли в себя, и когда оба очнулись
от забытья, Нузхат-аз-Заман очень обрадовалась и ее заботы и горести
прошли. И радости сменяли в ней одна другую, и она произнесла такие сти-
хи:
«Дал клятву рок, что смущать мне жизнь вечно будет он»
Ты нарушила свой обет, судьба, искупи же грех!
Наступило счастье, любимый мой помогает мне!
Поднимайся же на зов радости, подбери подол!
Не считал я раем кудрей его лишь до той поры,
Пока с алых губ не напился я воды Каусара».
Услышав это, Дау-аль-Макан прижал сестру к груди, и от чрезмерной ра-
дости из глаз его полились слезы, и он произнес такие стихи:
«Мы оба равны в любви, но только она порой
Терпеть может с твердостью, во мне же нет твердости.
Она опасается угрозы завистников,
А я без ума тогда, когда угрожают мне».
И они посидели немного у входа в носилки, а потом Нузхат-аз-Заман
сказала: «Войдем внутрь носилок. Расскажи мне, что произошло с тобою, а
я расскажу тебе, что было со мной».
И когда они вошли, Дау-аль-Макан сказал: «Расскажи сначала ты!» И
Нузхат-аз-Заман поведала ему обо всем, что было с нею с тех пор, как она
покинула его в хане, и что произошло у нее с бедуином и купцом: как ку-
пец купил ее у бедуина и отвел ее к брату Шарр-Кану и продал ее ему. И
Шарр-Кан освободил ее, после того как купил, и, написав свою брачную за-
пись с нею, вошел к ней. И как царь, ее отец, прослышал о ней и прислал
к Шарр-Кану, требуя ее. И затем она воскликнула: «Слава Аллаху, послав-
шему тебя ко мне! Мы как вышли от нашего отца вместе, так и вернемся
вместе!»
Потом она сказала ему: «Мой брат Шарр-Кан выдал меня замуж за этого
царедворца, чтобы он меня доставил к моему отцу. Вот что выпало мне с
начала и до конца. Расскажи же мне ты, что случилось с тобою после того,
как я ушла от тебя».
И Дау-аль-Макан рассказал ей все, что с ним произошло, от начала до
конца: как Аллах послал ему истопника и как тот поехал вместе с ним и
тратил на него свои деньги. И рассказал, как истопник служил ему ночью и
днем, и Нузхат-аз-Заман поблагодарила истопника за это. «О сестрица, —
сказал потом Дау-аль-Макан, — этот истопник совершил для меня такие де-
ла, которых никто не делает для возлюбленных и отец не делает для сына.
Он сам голодал, а кормил меня, и шел пешком, а меня сажал. И то, что я
живу, — дело его рук». — «Если захочет Аллах великий, мы воздадим ему за
это, чем можем», — отвечала Нузхатаз-Заман.
Потом она кликнула евнуха, и тот явился и поцеловал Дау-аль-Макану
руку, и Нузхат-аз-Заман сказала ему: «Возьми подарок за добрую весть, о
благой лицом, так как моя встреча с братом случилась благодаря тебе. Ко-
шель, который у тебя, и то, что в нем, — твое. Иди и приведи ко мне ско-
рее твоего господина!» И евнух обрадовался и, отправившись к царедворцу,
вошел к нему и позвал его к своей госпоже. И когда он привел его, царед-
ворец пошел к своей жене, Нузхат-аз-Заман, и нашел у нее ее брата и
спросил о нем. И Нузхат-аз-Заман рассказала ему, от начала до конца, что
случилось с ними, и добавила: «Знай, о царедворец, что ты взял не не-
вольницу — ты взял дочь царя Омара ибн ан-Нумана. Я Нузхат-аз-Заман, а
это мой брат, Дау-аль-Макан».
И когда царедворец услышал от нее эту повесть и уверился в истинности
ее слов и явная правда сделалась ему ясна, он убедился, что стал зятем
царя Омара ибн ан-Нумана, и произнес про себя: «Мне судьба получить на-
местничество какой-нибудь страны!»
Потом он приблизился к Дау-аль-Макану и поздравил его с благополучием
и со встречею с сестрой, а затем тотчас же приказал своим слугам приго-
товить Дау-альМакану шатер и коня из лучших коней. И сестра юноши сказа-
ла ему: «Мы приблизились к нашей стране, и я останусь наедине с братом,
чтобы нам вместе отдохнуть и насытиться друг другом, пока мы не достигли
нашей земли; ведь мы уже долгое время в разлуке». — «Будет так, как вы
хотите», — отвечал царедворец и послал им свечей и всяких сладостей и
вышел от них. А Дау-альМакану он прислал три платья из роскошнейших
одежд. И он шел пешком, пока не пришел к носилкам (а он знал свой сан),
и Нузхат-аз-Заман сказала ему: «Пошли за евнухом и вели ему привести ис-
топника. И пусть он приготовит ему коня, чтобы ехать, и назначит ему
трапезу, утром и вечером, и велит ему не расставаться с нами». И царед-
ворец послал за евнухом и приказал ему это сделать, и евнух отвечал:
«Слушаю и повинуюсь!» И затем он взял своих молодцов и ходил, ища истоп-
ника, пока не нашел его в конце лагеря (а он седлал осла, чтобы убе-
жать), и слезы текли по его щекам от страха и от печали из-за разлуки с
Дау-аль-Маканом, и он говорил: «Я предупреждал его, ради Аллаха, по он
меня не послушал. Посмотри-ка! Каково-то ему!» И он не закончил еще сво-
их слов, как евнух уже стоял у его головы, а слуги окружили его, и когда
истопник заметил, что евнух стоит возле его головы и увидал кругом его
молодцов, лицо его пожелтело, и он испугался…»
И Шахразаду застигло утро, и он? прекратила дозволенные речи.
Семьдесят шестая ночь
Когда же настала семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что истопник хотел оседлать осла и убежать, и стал
говорить сам с собою и сказал: «Посмотрика! Каково-то ему…» И он не
закончил еще своих слов, как евнух ужо стоял возле его головы, а кругом
были ею молодцы. И истопник обернулся, и когда он увидел евнуха возле
себя, у него задрожали поджилки, и он испугался и сказал, возвысив го-
лос: «Не знал он, как велико то благо, которое я ему сделал! Я думаю,
что он указал на меня евнуху и этим слугам и сделал меня сообщником в
грехе!» По евнух вдруг закричал на него и сказал: «Кто это говорил сти-
хи! О лжец, как это ты говоришь мне: «Я не говорил стихов и не знаю, кто
их говорил», а это твой товарищ говорил их. Я не покину тебя отсюда и до
Багдада, и то, что случилось с твоим товарищем, случится и с тобой!»
Услышав слова евнуха, истопник воскликнул: «То, чего я боялся, случи-
лось!» И произнес такой стих:
«Чего опасался я — случилось!
Мы все возвращаемся к Аллаха!»
Потом евнух крикнул слугам: «Спустите его с осла!» А истопника сняли
с осла и привели ему коня, и он сел и поехал вместо с караваном, и слуги
кольцом окружили его, и евнух сказал им: «Если у него пропадет единый
голосок, это будет ценою жизни одного из вас!» И потихоньку он добавил:
«Оказывайте ему почет и не унижайте его!»
А истопник, видя кругом себя этих молодцов, отчаялся в жизни и, обер-
нувшись к евнуху, сказал: «О начальник, я ему не брат и не близкий! Этот
юноша не мой родственник — я только истопник в бане и нашел его брошен-
ные на навозной куче и больным!»
И караван шел, а истопник плакал и строил насчет тебя тысячу предпо-
ложений, и евнух шел с ним рядом и не о чем не сообщал ему, а только го-
ворил: «Ты встревожил нашу госпожу, говоря стихи вместе с этим юношей,
во не бойся за себя!» И он исподтишка подсмеивался над истопником. А
когда делали привал, им приносили еду, и он ел с истопником из одной по-
суды. А после трапезы евнух приказывал слугам принести кувшин с сахарным
питьем и отпивал из него, а потом он давал истопнику, и гот тоже отпи-
вал. Но у него не высыхала слеза, так он боялся за себя и печалился о
разлуке с Дау-аль-Маканом и о том, что случилось с ними на чужбине.
И они ехали. А царедворец то был у входа в носилки, чтобы услужить
Дау-аль-Макану, сыну царя Омара ибн анНумана, и его сестре Нузхат-аз-За-
ман, то поглядывал на истопника, пока Нузхат-аз-Заман с братом
Дау-аль-Маканом разговаривали и сетовали. И они непрерывно ехали и приб-
лизились к своей стране настолько, что между ними и их землею осталось
лишь три дня. И к вечеру они сделали привал и отдохнули и пробыли на
привале до тех пор, пока не заблистала заря, и тогда они проснулись и
хотели грузиться, как вдруг показалась великая пыль, от которой потемнел
воздух, так что стало темно, будто темной ночью. И царедворец закричал:
«Подождите, не нагружайте». И, сев на коней вместо со своими слугами,
направился к этой пыли. И когда они к ней приблизились, из-за нее пока-
залось влачащееся войско, подобное бурному морю, где были стяги, знаме-
на, и барабаны, и всадники, и витязи. И царедворец удивился этому. И
когда в войске увидели их, от него отделился отряд в пятьсот всадников,
и они подошли к царедворцу и тем, кто был с ним, и окружили их. И вокруг
каждого невольника из невольников царедворца встали пять всадников.
«Что случилось и откуда это войско, которое делает с нами такие де-
ла?» — спросил царедворец. И ему сказали: «Кто ты такой, откуда ты идешь
и куда направляешься?» — «Я царедворец эмира Дамаска, царя ШаррКана, сы-
на царя Омара ибн ан-Нумана, властителя Багдада и земли Хорсана, иду от
него с податью и подарками, направляясь к его отцу в Багдад», — отвечал
царедворец. И, услышав его слова, воины отпустили платки на лица и зап-
лакали и сказали: «Царь Омар ибн ан-Нуман умер, и умер не иначе, как от-
равленным. Иди, с тобою не будет беды, и встреться с его старшим везирем
Данданом!»
Услышав эти речи, царедворец горько заплакал и воскликнул; «О разоча-
рованье нам от этого путешествия!» И он плакал вместе с теми, кто был с
ним, пока они не смешались с войском. И тогда у везиря Дандана испросили
царедворцу разрешение войти, и тот позволил. И везирь приказал разбить
свои шатры и, сев на ложе среди палатки, велел царедворцу сесть. Когда
тот сел, он спросил, какова его повесть. И царедворец рассказал ему, что
он царедворец эмира Дамаска и привез дары и дамасскую подать. И везирь
Дандан заплакал при упоминании об Омаре ибн ан-Нумане. А затем везирь
Дандан сказал царедворцу: «Царь Омар ибн ан-Нуман умер отравленным. И
после его смерти люди не решили, кому отдать власть после него, и даже
стали убивать один другого. Но их удержали вельможи и благородные и чет-
веро судей. Люди сговорились, чтобы никто не прекословил указанию четы-
рех судей, и состоялось соглашение, что мы пойдем в Дамаск и достигнем
сына Омара ибн ан-Нумана, царя Шарр-Кана, и приведем его и сделаем сул-
таном в царстве его отца. Но среди них есть множество людей, которые хо-
тят его второго сына. Говорят, что его имя Дауаль-Макан и что у него
есть сестра по имени Нузхат-азЗаман. Они отправились в земли аль-Хиджаз.
Прошло уже пять лет, как никто не напал на слух о них».
Услышав это, царедворец понял, что случай, происшедший с его женой, —
истина. Он опечалился великой печалью о смерти султана, но все же он был
очень рад, в особенности тому, что прибыл Дау-аль-Макан, так как он бу-
дет султаном в Багдаде вместо своего отца…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят седьмая ночь
Когда же настала семьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что когда царедворец Шарр-Кана услышал, что говорил
везирь Дандан о царе Омаре ибн ан-Нумане, он опечалился, но все же был
рад за свою жену и ее брата Дау-аль-Макана, так как тот будет султаном в
Багдаде вместо своего отца.
И царедворец обратился к везирю Дандану и сказал ему: «Поистине, то,
что случилось с вами, чудо из чудес. Знай, о великий везирь, тем, что вы
встретили меня, Аллах избавил вас от тягот и дело вышло так, как вы же-
лаете, легчайшим способом. Аллах воротил вам Дау-альМакана и его сестру
Нузхат-аз-Заман, и все устроилось и облегчилось».
Услышав эти слова, везирь сильно обрадовался и сказал: «О царедворец,
расскажи мне их историю! Что произошло с ними и почему они отсутствова-
ли?»
И царедворец рассказал ему историю Нузхат-аз-Заман, которая стала его
женой, и поведал, что было с Дау-альМаканом, от начала до конца. Когда
он кончил рассказывать, везирь Дандан послал за эмирами, везирями и
вельможами царства и сообщил им обо всем. И они очень обрадовались и
удивились такому совпадению. А затем они все собрались и, придя к царед-
ворцу, встали перед ним и облобызали землю меж его рук, и с этого време-
ни везирь подходил к царедворцу и вставал перед ним. А потом царедворец
собрал большой диван и сел вместо с везирем Данданом на трон, и перед
ними были все эмиры, вельможи и обладатели должностей, стоявшие сообраз-
но своим степеням. И после того распустили сахар в розовой воде и выпи-
ли. И эмиры сели совещаться и разрешили остальным воинам всем вместе вы-
езжать и ехать понемногу вперед, пока совет закончится и их нагонят. И
воины облобызали землю меж рук царедворца и сели на коней, и перед ними
были военные знамена. А когда вельможи закончили совещание, они поехали
и нагнали войска.
И царедворец приблизился к везирю Дандану и сказал ему: «По-моему,
мне следует пойти вперед и опередить вас, чтобы приготовить султану под-
ходящее место и уведомить его, что вы прибыли и избрали его над собою
султаном вместо его брата Шарр-Кана». — «Прекрасно решение, которое ты
принял!» — отвечал везирь. И царедворец встал, а везирь Дандан поднялся
из уважения к нему и предложил ему подарки, заклиная его их принять.
Тогда эмиры и обладатели должностей тоже поднесли ему подарки и призвали
на него благословение и сказали: «Может быть, ты поговоришь о нашем деле
с султаном Дауаль-Маканом, чтобы он оставил нас пребывать в наших долж-
ностях?» И царедворец согласился на то, о чем его просили. А затем он
велел своим слугам отправляться, и везирь Дандан послал шатры вместе с
царедворцем и приказал постельничим поставить их за городом, на расстоя-
нии одного дня. И они исполнили его приказание. И царедворец сел на ко-
ня, до крайности обрадованный, и говорил про себя: «Сколь благословенно
это путешествие!» И его жена стала великой в его глазах, и Дау-аль-Макан
также. И он поспешал в путь и достиг места, отстоящего от города на один
день, и там он велел сделать привал, чтобы отдохнуть и приготовишь мес-
то, где бы мог сидеть султан Дау-аль-Макан, сын царя Омара ибн ан-Нума-
на.
А сам он расположился поодаль, вместе со своими невольниками, и при-
казал слугам испросить для него у госпожи Нузхат-аз-Заман разрешения
войти к ней. И когда ее спросили об этом, она разрешила. Тогда царедво-
рец вошел к ней и свиделся с нею и ее братом. Он рассказал им о смерти
их отца и о том, что главари государства назначили Дау-аль-Макана над
собою царем вместо его отца, Омара ибн ан-Нумана, и поздравил его с
царской властью. И брат с сестрой заплакали об утрате отца и спросили,
почему он был убит. «Сведения у везиря Дандана, — отвечал царедворец, —
завтра он со всем войском будет здесь. А тебе, о царь, остается только
поступать так, как тебе указали, ибо они все выбрали тебя султаном, и
если ты этого не сделаешь, они поставят султаном другого, и ты не будешь
в безопасности от того, кто станет вместо тебя султаном. Может быть, он
тебя убьет, пли между вами возникнет распря, и власть уйдет из ваших
рук».
И Дау-аль-Макан на некоторое время потупил голову и затем сказал: «Я
согласен, так как от этого дела нельзя быть в стороне». Он убедился, что
царедворец говорил правильно, и сказал ему: «О дядюшка, а как мне посту-
пить с моим братом Шарр-Каном?» — «О дитя мое, — отвечал царедворец, —
твой брат будет султаном Дамаска, а ты султаном Багдада. Укрепи же мою
решимость и приготовься». И Дау-аль-Макан принял его совет.
А затем царедворец принес ему платье из одежд царей, которое привез
везирь Дандан, подал ему кортик и вышел от него. Он приказал постельни-
чим выбрать высокое место и поставить там большую просторную палатку для
султана, чтобы он там сидел, когда явятся к нему эмиры. И велел поварам
приготовить роскошные кушанья и подать их, а водоносам он приказал расс-
тавил» сосуды с водой.
А через час полетела пыль и застлала края неба, а потом эта пыль рас-
сеялась и за нею показалось влачащееся войско, подобное бурному морю…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят восьмая ночь
Когда же настала семьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что царедворец приказал постельничим разбить простор-
ную палатку, чтобы люди могли собраться у царя. И они разбили большую
палатку, как обычно делают для царей. И когда они кончили работать,
вдруг налетела пыль и воздух развеял ее, и за нею показалось влачащееся
войско. И стало ясно, что это войско Багдада и Хорасана, и во главе его
везирь Дандан, и все они радуются, что Дауаль-Макан стал султаном. А
Дау-аль-Макан был одет в царские одежды и опоясан мечом торжеств, и ца-
редворец подвел ему коня, и он сел со своими невольниками, и все, кто
был в шатрах, шествовали перед ним.
И он вошел в большую палатку и, сев, приложил кортик к бедру, и ца-
редворец почтительно стоял перед ним, и невольники встали у прохода,
ведшего в шатер, с обнаженными мечами в руках. А потом приблизились
войска, и солдаты попросили разрешения войти. И когда царедворец испро-
сил для них разрешение у султана Дау-аль-Макана, тот позволил и велел им
входить десяток за десятком. Царедворец сообщил войскам об этом, и они
отвечали вниманием и повиновением и встали все в проходе, а десять из
них вошли. И царедворец прошел с ними и ввел их к султану Дау-аль-Мака-
ну. И, увидав его, они почувствовали страх и почтение, но Дау-аль-Макан
встретил их наилучшим образом и обещал им всякое благо.
И они поздравили его с благополучием, призывая на него благословение,
и дали ему верные клятвы, что не ослушаются его приказа. А затем они об-
лобызали перед ним землю и удалились, и вошел другой десяток воинов, и
султан поступил с ними так же, как с первыми.
И они непрестанно входили, десяток за десятком, пока остался только
везирь Дандан, и, войдя, он облобызал землю меж рук Дау-аль-Макана, и
тот поднялся и подошел к нему и сказал: «Добро пожаловать везирю, прес-
тарелому родителю! Поистине, твои деяния — деяния славного советчика, а
устроение дел в руке всемилостивого, пресведущего».
Затем он сказал царедворцу: «Выйди сей же час и вели накрыть столы».
И приказал призвать все войско, и солдаты явились и стали пить и есть. А
потом Дау-альМакан сказал везирю Дандану: «Прикажи войскам стоять десять
дней, чтобы я мог уединиться с тобою и ты мог бы рассказать мне о причи-
не убийства моего отца».
И везирь последовал слову султана и сказал: «Это непременно будет!» А
потом он вышел на середину лагеря и велел войскам стоять десять дней. И
они исполнили его приказанье. И везирь дал им разрешение гулять и велел»
чтобы никто из прислуживающих не входил к царю для услуг в течение трех
дней. И все люди стали молиться и пожелали Дау-аль-Макану вечной славы.
А после того везирь пришел к нему и рассказал о том, что было. И
Дау-аль-Макан подождал до ночи и вошел к своей сестре Нузхат-аз-Заман и
спросил ее: «Знаешь ты, почему убили моего отца, или не знаешь о причине
этого, как это было?» И Нузхат-аз-Заман отвечала: «Я не знаю о причине
этого».
И она велела повесить шелковую занавеску, а Дауаль-Макан сел по дру-
гою сторону от нее и приказал привести везиря Дандана. И когда тот явил-
ся, сказал ему: «Я хочу, чтобы ты подробно рассказал мне о причине
убийства моего отца, царя Омара ибн ан-Нумана».
«Знай, о царь, — сказал везирь Дандан, — что, когда царь Омар ибн
ан-Нуман воротился из своей поездки на охоту и ловлю и прибыл в город,
он спросил о вас, но не нашел вас. И он понял, что вы отправились в па-
ломничество, и огорчился из-за этого, и его гнев увеличился, и грудь
стеснилась, и он провел полгода, расспрашивая о вас всех приходивших и
уходивших, но никто не сказал ему о вас. И вот в один из дней мы были
перед ним (а со дня вашего исчезновения прошел уже целый год), и вдруг
явилась к нам старуха благочестивого вида, и с нею пять девушек, высо-
когрудых девственниц, подобных луне и облагающих красотою и прелестью,
описать которую бессилен язык. И при совершенной своей красоте они чита-
ли Коран и знали философию и рассказы о древних. И эта старуха попросила
разрешения войти к царю. И когда он позволил ей, она вошла и поцеловала
землю меж ею рук (а я сидел рядом с царем).
И когда старуха вошла, царь приблизил ее к себе и увидел на ней слезы
воздержной жизни и благочестия, и, усевшись, она обратилась к нему и
сказала: «Знай, о царь, что со мною пять девушек, равных которым не вла-
дел ни один царь, ибо они разумны, красивы, прелестны и совершенны. Они
читают Коран с его разночтениями и знают науки и рассказы о минувших на-
родах. И вот они стоят перед тобою, служа тебе, о царь времени, а при
испытании возвышается человек либо унижается. И покойный твой отец пос-
мотрел на девушек, и их вид обрадовал ею. «Каждая из вас, — сказал он
им, — пусть расскажет мне, что знает из преданий об ушедших людях (и
прежде бывших народах…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Семьдесят девятая ночь
Когда же настала семьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что везирь Дандан говорил царю Дау-аль-Макану: «И по-
койник, твой отец, посмотрел на девушек, и вид их обрадовал его, он ска-
зал им: «Каждая из вас пусть расскажет мне что-нибудь из преданий об
ушедших людях и прежде бывших народах». И одна из них выступила вперед,
поцеловав перед ним землю, и сказала: «Знай, о царь, что воспитанному
надлежит избегать лишних речей и украшаться добродетелями. Он должен ис-
полнять предписания и сторониться великих грехов и быть в этом прилеж-
ным, как прилежен тот, кто погибнет, если будет уклоняться от этого. Ос-
нова вежества — благородные свойства. Знай, что главная основа земной
жизни — стремление к вечной жизни, а цель жизни — поклонение Аллаху. И
надлежит тебе быть добрым с людьми и не уклоняться от этого обычая, ибо
людям величайшего сана больше всего нужна рассудительность. А царь в ней
более нуждается, нежели чернь, так как чернь пускается в дела, не ведая
о последствиях. Тебе следует жертвовать, на пути Аллаха, и твоей душой и
твоим имуществом. И знай, что враг — это соперник, которого ты оспарива-
ешь и можешь убедить при помощи доводов и остерегаешься его. А что до
друга, то между ним и тобою нет судьи, который бы рассудил вас, кроме
доброго права. Выбирай для себя друга после того, Как испытаешь его, и
если он принадлежит к братьям будущей жизни, пусть хранит и соблюдает
внешность закона, зная его внутреннюю сущность по мере возможности. Если
же он из братьев здешней жизни, то пусть будет свободен и правдив, не
невежествен и не злобен. Ибо невежда заслуживает, чтобы от него убежали
его родители. А лжец не будет другом, так как слово «садик» (друг) взято
от «садык» (правда), а правда возникает в глубине сердца. Так как же мо-
жет он изрекать ложь языком? Знай, что следование закону полезно для то-
го, кто так поступает; люби же твоего друга, если он таков, и не порывай
с ним. А если он проявит что-нибудь для тебя неприятное, то ведь он не
жена, с которой можно развестись, а потом снова взять ее обратно, — нет,
сердце его как стекло: если оно треснет, его не соединить. Аллаха досто-
ин сказавший:
Охранять стремись от обид сердца ты друзей своих:
Возвратить их вновь, убегут когда, — затруднительно.
И поистине, коль уйдет любовь, то людей сердца —
Точно стеклышко: раз сломается, уж не слить его.
И девушка сказала в конце своей речи, указывая на пас: «Люди разума
говорили: «Лучшие друзья те, кто сильнее всех в добрых советах; лучшие
из действий те, что прекраснее всех последствиями; и лучшая хвала та,
что исходит из уст мужей». Сказано: не пристало рабу пренебрегать благо-
дарением Аллаху особенно за две милости: здоровье и разум. Сказано так-
же: кто чтит свою душу, для того ничтожны его страсти, а кто возвеличи-
вает мелкие несчастия, того Аллах испытывает великими бедами. Кто пови-
нуется страстям — губит права Аллаха, а кто слушает сплетника — губит
друга. Если кто думает о тебе хорошо — оправдай его мнение. Кто далеко
заходит в споре — грешит, а кто не остерегается несправедливостей, тому
грозит меч». Вот я расскажу тебе кое-что о достоинствах судей. Зиви,
царь, что присудить должное будет полезно только после установления ви-
ны. И надлежит судье ставить людей на должное им место, чтобы благород-
ный не стремился обижать, а слабый не отчаивался в справедливости. И
следует ему также возлагать доказательство на обвиняющего, а клятву — на
отрицающего. Мировая допускается между мусульманами, кроме той мировой,
которая дозволяет запретное или запрещает дозволенное. Если ты сегодня в
чем-либо сомневаешься — обратись к своему разуму и различи в этом верный
путь, чтобы возвратиться к истине. Истина — обязанность, возложенная на
нас, и вернуться к истине лучше, чем упорствовать в ложном. А затем знай
примеры из прошлого, разумей постановления и ставь тяжущихся перед собою
на равном месте, и пусть останавливается твой взор на истине. Поручи
свои дела Аллаху, великому и славному, и потребуй улики от обвинителя. И
если улика явится, ты возьмешь для него должное, а иначе возьми клятву с
обвиняемого: таков суд Аллаха. Принимай свидетельство правомочных му-
сульман друг против друга, ибо Аллах великий повелел судьям судить по
внешности, а он сам заботится о тайном. И следует судье воздержаться от
суда при сильной боли или голоде и стремиться, творя суд между людьми, к
лику Аллаха возвышенного, ибо тот, чьи намерения чисты и кто в мире со
своей душой, тому довольно Аллаха в делах с другими людьми.
Сказал аз-Зухри: «Три свойства, если они есть у судьи, требуют его
устранения: почитание дурных, любовь к похвалам и нежелание отставки».
Омар ибн Абд-аль-Азиз отставил одного судью, и тот спросил его: «За
что ты меня отставил?» — «До меня дошло о тебе, — сказал Омар, — что
твои слова больше, чем твой сан».
Рассказывают, что дославный аль-Кскандер сказал своему судье: «Я наз-
начил тебя на должность и поручил тебе этим мой дух, мою честь и мою
доблесть. Охраняй же эту должность своей душой и разумом». А своему по-
вару он сказал: «Тебе дана власть над моим телом, заботься же о нем, как
о своей душе». И сказал он своему писцу: «Ты распоряжаешься моим умом,
охраняй же меня в том, что ты за меня пишешь».
Потом первая девушка отошла и выступила вторая…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмидесяти, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан говорил Дау-альМа-
кану: «А затем отошла назад первая девушка и выступила вторая и поцело-
вала землю меж рук царя семь раз, а потом сказала:
«Говорил Лукман своему сыну: «Три рода людей узнаются лишь при трех
обстоятельствах: не узнать кроткого иначе, как во гневе, ни доблестного
иначе, как на войне, ни друга твоего иначе, как при нужде в нем».
Сказано: «Обидчик кается, если его и хвалят люди, а обиженный в мире,
если его и порицают люди».
Сказал Аллах: «Не считай тех, кто радуется им дарованному и любит,
чтобы их хвалили за то, чего они не делали, — не считай, что они в убе-
жище от пытки, — им будет мучение болезненное».
Сказал пророк, — молитва и привет с ним: «Деяния судятся по намерени-
ям, и всякому мужу будет то, на что он вознамерился». И еще сказал он, —
мир с ним: «Подлинно в теле есть кусочек, и если он хорош, хорошо и все
тело, а если он испортится, портится и все тело. Так! И кусочек этот —
сердце. И диковиннее всего, что есть г человеке, — сердце его, ибо в нем
руководство его дедами. И если в сердце подымется жадность — погубит че-
ловека желание. И если овладеет им печаль — убьет его грусть. А если ве-
лик будет его гнев — усилится его вспыльчивость. Если же оно счастливо
удовлетворением — не опасен гнев человеку. И если сердце постигнет страх
— человека заботит горесть. А если поразит его беда — на него нападает
грусть. И если наживет он имущество — часто отвлекает оно его от помина-
ния его господа. Если же он подавлен нуждой — его занимают заботы. Когда
же мучает его грусть — он обессилен слабостью, и во всяком положении нет
для него добра ни в чем, кроме поминания Аллаха и заботы о том, чтобы
добыть средства для здешней жизни и устроить жизнь будущую».
Спросили одного мудреца: «Кто из людей в наихудшем положении?» И он
отвечал: «Тот, в ком страсть одолела мужество и чьи помыслы удалились в
высоты, так что его знания расширились, а оправдания уменьшились».
Как хорошо то, что сказал Кайс:
«И меньше других людей мне нужен назойливый,
Что мнит всех заблудшими, не зная и сам пути.
И деньги и качества взаймы лишь даны тебе;
Ведь то, что сокрыто в нас, мы все на себе несем.
И если, берясь за дело, в дверь ты не в ту войдешь,
Заблудишься, а войдя, где нужно, свой путь найдешь».
Потом девушка сказала: «Что же до рассказов о подвижниках, то Хишам
ибн Бишр говорил: «Я спросил Омара ибн Убейда: «В чем истинное подвижни-
чество?» И он отвечал мне: «Это изъяснил посланник божий, — да благосло-
вит его Аллах и да приветствует! — в словах своих: «Подвижник тот, кто
не забывает о могиле и испытании и предпочитает вечное преходящему; кто
не считает «завтра» в числе своих дней и относит себя к числу умерших».
Известно, что Абу-Зарр [138] говорил: «Бедность мне любезнее богатства,
и болезнь мне любезнее, чем здоровье».
И сказал кто-то из слушавших: «Да помилует Аллах Абу-Зарра!» А я ска-
жу: «Кто уповает на хороший выбор Аллаха великого, тот будет доволен по-
ложением, которое выбрал для него Аллах. Говорил кто-то из верных людей:
«Ибн Абу-Ауфа совершал с нами утреннюю молитву и стал читать: «О, завер-
нувший в плащ…» и, дойдя до слов его — велик он! — «и когда будет
вострублено в трубу», он упал мертвый».
Говорят, что Сабит аль-Бунани так плакал, что его глаза едва не про-
пали, и к нему привели человека, чтобы лечить его. «Я буду его лечить с
условием, чтобы он меня слушался», — сказал этот человек. И Сабит спро-
сил: «А в чем?» — «В том, чтобы не плакать», — отвечал лекарь. И Сабит
сказал: «А какой прок от моих глаз, если они не будут плакать?»
Один человек сказал Мухаммеду ибн Абд-Аллаху: «Дай мне наставле-
ние…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят первая ночь
Когда же настала восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И
вторая девушка говорила твоему покойному отцу, Омару ибн ан-Нуману:
«Один человек сказал Мухаммеду ибн Абд-Аллаху: «Дай мне наставление». И
тот ответил: «Мое наставление тебе: будь в этой жизни владыкой воздер-
жанным, а до будущей жизни рабом жадным». — «Как так?» — спросил чело-
век. И Мухаммед ответил: «Воздержный в этой жизни владеет и вольной
жизнью в будущем».
Говорил Гаус ибн Абд-Аллах: «Было два брата среди сынов Израиля, и
один спросил другого: «Какое самое страшное дело ты сделал?» — «Я прохо-
дил мимо гнезда с птенцами, — отвечал тот, — и, взяв оттуда одного из
птенцов, бросил его обратно в гнездо, но не к тем птенцам, от которых я
взял его; это самое страшное дело, которое я сделал». — «А какое дело
самое страшное из того, что сделал ты?» — «Что до меня, — отвечал ему
брат, — то вот самое страшное дело, которое я совершаю: вставая на мо-
литву, я боюсь, что делаю это только ради награды». А отец слышал их ре-
чи и воскликнул: «О боже, если они говорят правду, возьми их к себе!» И
сказал кто-то из разумных: «Поистине, эти двое из числа достойнейших де-
тей».
Говорил Сапд ибн Джубейр: «Я был вместе с Фудалой ибн Убейдом и ска-
зал ему: «Дай мне наставление», а он отвечал: «Запомни из моих слов две
черты: не придавай Аллаху никого в товарищи и не обижай ни одну из тва-
рей Аллаха». И он произнес такое двустишие:
«Таким, каким хочешь, будь — Аллах многомилостив.
Заботы оставь свои — ведь в жизни дурными
Два дела лишь должно счесть, — не будь же ты Близок к ним, —
Придача богов других и к людям жестокость».
А сколь прекрасны слова поэта:
«Когда ты не взял с собой запас благочестия
И встретишь по смерти тех, кто им запастись успел»
Ты каяться будешь в том, что с ними несходен ты,
И в том, что запаса ты не сделал, подобно им»,
Затем выступила третья девушка, после того как отошла вторая, и ска-
зала:
«Поистине, глава о подвижничестве очень обширна, но я расскажу из нее
кое-что, что мне вспомнится со слов благочестивых предков.
Сказал кто-то из знающих: «Я радуюсь смерти и не уверен, что найду в
ней отдых. Но я знаю, что смерть стоит между мужем и его делами, и я на-
деюсь, что добрые дела будут удвоены, а злые дела прекратятся».
Когда ученый Ата-ас-Сулами заканчивал наставление, он начинал тряс-
тись, дрожать и горько плакать. Его спросили: «Почему эго?» И он отве-
чал: «Я собираюсь приступить к великому делу, а именно — стать перед ли-
цом великого Аллаха, чтобы поступать сообразно с моим наставлением. Поэ-
тому-то Али Звина-аль-Абидин [139], сын аль-Хусейна, дрожал, вставая на
молитву, и когда его спросили об этом, он сказал: «Разве знаете вы, пе-
ред кем я встаю и к кому обращаюсь?»
Говорят, что рядом с Суфьяном ас-Саури жил один слепой человек, и
когда наступал месяц рамадан [140], он выходил с людьми молиться, но мол-
чал и оставался дольше других. И говорил Суфьян: «Когда настанет день
воскресения, приведет людей Корана, и они будут выделены среди других
тем признаком, что им оказано будет большое уважение».
Говорил Суфьян: «Если бы душа утвердилась в сердце как следует, оно
бы наверно взлетело от радости, стремясь к раю, и от печали и страха пе-
ред огнем».
И говорят со слов Суфьяна, что он сказал: «Смотреть в лицо несправед-
ливому — грех».
Затем третья девушка отошла и выступила четвертая и сказала:
«А вот и я расскажу кое-что из того, что мне вспомнится из рассказов
о праведниках.
Передают, что Бишр Босоногий [141] говаривал: «Я слышал, как Халид [142]
говорил: «Берегись тайного многобожия!» — «А что такое тайное многобо-
жие?» — спросили его. И он сказал: «Если кто-нибудь из вас молится и
очень долго длит поясные и земные поклоны, то снова становится нечис-
тым».
Говорил кто-то из знающих: «Добрые дела искупают злые», а Ибрахим го-
ворил: «Я пробил Бишра Босоногого открыть мне кое-что из тайн истинной
жизни, и он сказал мне: «О сынок, этой науке нам не следует учить всяко-
го: из каждой сотни — пять, как подать с денег». И я нашел его слова
прекрасными и одобрил их, — говорил Ибрахим ибн Адхам, — и однажды я мо-
люсь и вижу — Бишр тоже молится. И я встал сзади него, творя поклоны,
пока не прокричал муздзин [143]. И тут поднялся человек в обтрепанной
одежде и сказал: «О люди, берегитесь вредоносной правды, и нет зла в по-
лезной лжи; в необходимости нет выбора, и не помогут слова при от-
сутствии блага, как не повредит молчание, когда оно есть». Однажды я
увидел, — говорил Ибрахим, — как у Бишра упал даник [144], и я встал и по-
дал ему вместо него дирхем, но он сказал: «Я не возьму его». — «Это
вполне дозволено», — сказал я. И Бишр отвечал: «Я не променяю на блага
здешней жизни блага жизни будущей. Рассказывают, что сестра Бишра Босо-
ногого отправилась к Ахмеду ибн Ханбалю… [145]»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят вторая ночь
Когда же настала восемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И
девушка говорила твоему отцу, что сестра Бишра Босоногого отправилась к
Ахмеду ибн Ханбалю и сказала ему: «О Имам веры, мы прядем ночью и рабо-
таем для жизни днем. Мимо нас редко проходят стражники Багдада со све-
тильниками, а мы сидим на крыше и прядем при свете их. Запретно ли это
нам?» — «Кто ты?» — спросил ее Ахмед ибн Ханбаль. «Сестра Бишра Босоно-
гого», — отвечала она. И ибн Ханбаль воскликнул: «О семейство Бишра, я
не перестаю усматривать благочестие в ваших сердцах».
Говорил кто-то из знающих: «Когда Аллах хочет своему рабу добра, он
открывает ему врата дела».
Когда Малик ибн Динар проходил по рынку и видел что-нибудь, чего ему
хотелось, он говорил: «О душа, черни, я не соглашусь на то, чего ты же-
лаешь!» И говорил он: «Да будет доволен Аллах, спасение души в том, что-
бы перечить ей, а беда для души в том, чтобы ей следовать».
Говорил Мансур ибн Аммар: «Однажды я совершил паломничество и направ-
лялся в Мекку через Куфу, а ночь была темная. И вдруг я услышал, как
кто-то кричит в глубине ночи: «О боже, клянусь твоей славой и величием,
совершив грех, я не хотел тебя ослушаться, и я не отрицаю бытия твоего.
Это прегрешение ты судил мне совершишь в твоей предвечной безначальнос-
ти. Прости же мне то, в чем я преступил; я ослушался тебя по неведению!»
И, окончив молиться, он произнес такой стих из Корана: «О те, кто уверо-
вал, охраняйте себя и ваших близких от огня, топливо которого — люди и
камни…», и я услышал шум падения, причины которого я не знал, и уехал.
А когда настал следующий день, мы шли по дороге и увидели похоронное
шествие, и за ним шла старуха, силы которой ушли. Я спросил ее об умер-
шем, и она сказала: «Это похороны одного человека, который вчера прохо-
дил мимо нас, когда мой сын стоял и молился. И он прочел стих из книги
Аллаха великого, и у этого человека лопнул желчный пузырь, и он умер».
Затем четвертая девушка отошла и выступила пятая и сказала:
«А вот я расскажу кое-что из того, что мне вспомнится из рассказов о
праведных предках.
Говорил Маслам ибн Динар: «Если исправить темные мысли, простятся и
малые и великие прегрешения. И если вознамерится раб оставить грехи —
придет к нему милость Аллаха». И говорил он: «Всякое благо, которое но
приближает к Аллаху, есть бедствие, и малое в здешней жизни отвлекает от
многого в будущей, а многое в здешней жизни заставляет забыть о малом в
жизни будущей».
Спросили Абу-Хазима: «Кто счастливейший из людей?» И он сказал: «Че-
ловек, жизнь которого проходит в повиновении Аллаху». — «А кто глупейший
из людей?» — спросили его. И он ответил: «Тот, кто продает свою будущую
жизнь за здешнюю жизнь другого».
Передают, что когда Муса [146] — мир с ним! — пришел к воде Мадьянитов
[147], он сказал: «Господи, я нуждаюсь во благе, которое ты мне ниспос-
лал!» И Муса просил своего господа, но не просил людей. И пришли две де-
вушки, и он напоил их скотину и не пустил пастухов вперед. И девушки,
вернувшись, рассказали об этом своему отцу, Шуайбу, — мир с ним! А тот
сказал: «Может быть, он голоден?» — и он велел одной из них: «Воротись к
нему и позови его!» И девушка, придя к Мусе, закрыла лицо и сказала:
«Мой отец зовет тебя, чтобы дать тебе награду за то, что ты принес нам
воды». Но Муса не желал этого и не хотел следовать за нею. А это была
женщина с большим задом, и ветер подымал ее одежду, так что Мусе был ви-
дел ее зад, и он зажмуривал глаза. И потом он сказал ей: «Будь сзади, а
я пойду впереди тебя». И она шла сзади, пока он не вышел к Шуайбу — мир
с ним!
Когда ужин был приготовлен…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят третья ночь
Когда же настала восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И
пятая невольница говорила твоему отцу: «И Муса — мир с ним! — вошел к
Шуайбу, когда ужин был приготовлен. И Шуайб сказал ему: «О Муса, я хочу
дать тебе награду за то, что ты принес им воды. А Муса отвечал: «Я из
людей того дома, где не продают деяния будущей жизни за все золото и се-
ребро на земле». — «О юноша, — ответил Шуайб, — ты ведь мой гость, а мой
обычай и обычай моих отцов почтить гостя, накормив его пищей». И Муса
поел, а затем Шуайб нанял его на время восьми паломничеств, то есть лет,
и как плату за это предназначил ему в жены одну из своих дочерей. И ра-
бота Мусы для Шуайба была за нее выкупом, как сказал Аллах великий, го-
воря за Шуайба: «Я хочу женить тебя на одной из этих моих двух дочерей
за то, что ты прослужишь у меня восемь паломничеств. И если ты завершишь
десяток, это будет от тебя, а я не хочу тебя затруднять».
Один человек сказал своему другу, которого он долго не видел: «Ты
заставил меня тосковать, так как я давно не видел тебя». — «Меня отвлек
от тебя ибн Шихаб, — ответил его друг. — Знаешь ли ты его?» — «Да, —
сказал спрошенный, — он уже тридцать лет мой сосед, но я с ним не заго-
вариваю». — «Ты забыл Аллаха и потому забыл соседа, а если бы ты любил
Аллаха, то любил бы и соседа, — ответил ему друг. — Разве ты не знаешь,
что сосед имеет такие же права на соседа, как родственник?»
Говорил Хузейфа: «Мы вступим в Мекку вместе с Ибрахимом ибн Адхамом,
и Шакик аль-Бальхи тоже совершал паломничество в этом году. Мы встрети-
лись во время обхода, и Ибрахим спросил Шакика: «Как вы поступаете в ва-
ших землях?» — «Когда имеем — едим, а когда голодаем — терпим», — отве-
тил Шакик. И Ибрахим воскликнул: «Так делают собаки из Балха! Мы же,
когда имеем, почитаем Аллаха, а когда голодаем, воздаем ему хвалу». И
Шакик сел перед Ибрахимом и сказал ему: «Ты мой наставник».
Говорил Мухаммед ибн Имран: «Один человек спросил Хамима Глухого:
«Что заставляет тебя полагаться на Аллаха?» И тот отвечал: «Два обстоя-
тельства: я знаю, что мой удел не съест никто, кроме меня, и моя душа
спокойна о нем. И я знаю также, что я сотворен не без ведома Аллаха, и
потому я в смущении перед пим».
Затем пятая девушка отошла, и выступила старуха, и, поцеловав землю
меж рук твоего отца девять раз, сказала:
«Ты слышал, о царь, что они все говорили о подвижничестве. Я последую
их примеру и расскажу часть того, что дошло до меня о великих предках.
Говорят, что имам аш-Шафии разделял ночь на три части: первая треть
для науки, вторая для сна и третья — для ночной молитвы.
А имам Абу-Ханифа бодрствовал полночи, и один человек указал на
него, когда он проходил, и сказал другому: «Этот бодрствует всю ночь».
И, услышав это, имам сказал: «Мне стыдно перед Аллахом, что приписывает-
ся мне то, чего во мне нет». И стал после этого бодрствовать всю ночь.
Говорил ар-Раби: «Аш-Шафии целиком произносил Коран в течение месяца
рамадана семьдесят раз, и все это во время молитвы».
Говорил аш-Шафии — да будет доволен им Аллах! — «Я десять лет не ел
досыта ячменного хлеба, так как сытость ожесточает сердце, уничтожает
сообразительность, навлекает сон и делает сытого слишком слабым, чтобы
стоять на молитве».
Передают со слов Абд-Аллаха ибн Мухаммеда ас-Суккари, что он говорил:
«Я беседовал с Омаром, и он сказал мне: «Я не видел человека благочести-
вей и красноречивей, чем Мухаммед ибн Идрис-аш-Шафии. Случилось, что я
вышел вместе с аль-Харисом ибн Лабибом ас-Саффаром, — а аль-Харис был
учеником аль-Музани, — и у него был прекрасный голос. И он прочел слова
Аллаха — велик он: «Бог день, когда они не заговорят и не будет им поз-
волено оправдаться). И я увидел, что у имама аш-Шафии изменился цвет ли-
ца и волосы поднялись на его коже, и он сильно задрожал и упал без соз-
нания. Придя в себя, он воскликнул: «У Аллаха ищу спасения от того, что-
бы быть на месте лжецов и в толпе небрегущих. О боже, перед тобою смиря-
ются сердца знающих! О боже, подари мне прощение моих грехов по твоей
щедрости и укрась меня твоим покровом и прости мне мое неумение по вели-
чию лика твоего!» А затем я поднялся и ушел.
Говорил кто то из верных людей: «Когда я пришел в Багдад, аш-Шафии
был там. Я сел на берегу, чтобы омыться для молитвы, и вдруг мимо меня
прошел человек и сказал мне: «О молодец, совершай хорошо омовение, и Ал-
лах даст тебе хорошее и в здешней жизни и в будущей». И я обернулся и
вижу — идет человек, за которым следует толпа. Я поторопился с омовением
и пошел по его следам, и он обернулся ко мне и спросил: «Есть у тебя ка-
кая-нибудь нужда?» — «Да, — ответил я, — научи меня тому, чему научил
тебя Аллах великий». — «Знай, — сказал человек, — что тот, кто правдив с
Аллахом — спасается, а кто любит свою веру — уцелеет от гибели. Кто воз-
держан в здешней жизни, глаза того прохладятся в жизни будущей». — «Не
прибавить ли тебе еще?» — спросил он. И когда я ответил: «Да», он ска-
зал: «Будь воздержан в этой жизни и жаден до будущей. Будь правдив в
твоих делах и спасешься со спасающимся». И он ушел, а я спросил о нем, и
мне сказали: «Это имам аш-Шафии».
Имам аш-Шафии говорил: «Я хотел бы, чтобы люди извлекли пользу из мо-
ею знания с тем, чтобы ничто потом не приписывалось мне…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят четвертая ночь
Когда же настала восемьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до
меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану:
«И старуха говорила твоему отцу: «Имам аш-Шафии говорил: «Я хотел бы,
чтобы люди извлекли пользу из моего знания с тем, чтобы ничто потом не
приписывалось мне. Споря с кемнибудь, — говорил он, — я всегда хотел,
чтобы Аллах великий поддержал его в истине и помог ему ее проявить. Я
никогда ни с кем не спорил иначе, как для того, чтобы проявить истину, и
я не думаю о том, изъяснит ли Аллах истину моими устами или устами моего
соперника».
И говорил он — да будет доволен ям Аллах! — «Если ты боишься из-за
знания твоего стать гордым, вспомни, чьего благоволения ты ищешь и како-
го блага желаешь и какой кары страшишься».
Сказали Абу-Ханифе: «Повелитель правоверных АбуДжафар аль-Мансур пос-
тавил тебя судьей и назначил тебе десять тысяч дирхемов». И Абу-Ханифа
не согласился. Когда же настал день, в который было назначено принести
ему деньги, он совершил утреннюю молитву, а затем закрылся одеждой и не
говорил. И к нему пришел посол от повелителя правоверных с деньгами и,
войдя к Абу-Ханифе, обратился к нему, но тот не ответил. И посол халифа
сказал: «Эти деньги дозволены». Но Абу-Ханифа ответил: «Я знаю, что они
мне дозволены, но я не хочу, чтобы мне в сердце запала любовь к притес-
нителям». — «А если бы ты вошел к ним и старался уберечься от любви к
ним», — сказал посол. И Абу-Ханифа ответил: «Я не уверен, что, войдя в
море, не замочу своей одежды». А вот слова аш-Шафии, — да будет доволен
им великий Аллах! —
«Душа моя, коль речи мои ты примешь,
Богатою ты и славною вечно будешь.
Мечты оставь и страстные ты желанья!
Как часто мечта влечет за собой погибель»
А вот слова Суфьяна ас-Саури из его наставления Алню ибн аль-Хасану
ас-Сулами: «Будь правдив и берегись лжи, обмана, лицемерия и заносчивос-
ти, ибо Аллах уничтожает праведное дело одним из этих свойств. Не за-
имствуй своей веры ни от кого, кроме тех, кто оберегает свою веру, и да
будет твой собеседник из воздержанных в этой жизни. Вспоминай чаще о
смерти и учащай просьбу о прощении. Проси у Аллаха благополучия на ос-
тавшийся срок твоей жизни и будь искренним советчиком всякому правовер-
ному, когда он спросит тебя о делах своей веры; бойся обмануть правовер-
ного, ибо кто обманул правоверного, тот обманул Аллаха и его посланника.
Оставь споры и препирательства; брось то, что внушает тебе сомнение, ра-
ди того, что для тебя несомненно, и будешь благополучен. Призывай к бла-
гому и удерживай от порицаемого — будешь возлюбленным Аллаха; укрась
свои тайные мысли — Аллах украсит твои явные действия; принимай оправда-
ния оправдывающихся и не питай ненависти ни к кому из мусульман; сбли-
жайся с тем, кто порывает с тобою, и прощай обижающим тебя — будешь то-
варищем пророков, пусть будет твое дело вручено Аллаху и в тайном и в
явном. Бойся Аллаха, как боится тот, кто знает, что умрет и восстанет и
что ему суждено воскреснуть и стоять перед всесильным. И знай, что ты
идешь к одной из обителей: либо в возвышенный рай, либо в жаркий огонь».
Потом старуха села рядом с девушками, а твой покойный отец, услышав
их слова, понял, что они достойнейшие женщины своего времени. И он уви-
дал их красоту и прелесть и великое образование и приблизил их к себе и,
обратившись к старухе, оказал ей почет и отвел ей и девушкам тог дворец,
где была царевна Абриза, дочь царя румов, и прислал им то, что им было
нужно из благ.
И они пробыли у него десять дней, и старуха с ними. И всякий раз, как
царь входил к ней, он находил ее погруженной в молитву, и ночь она выс-
таивала, а днем постилась. И в сердце царя запала любовь к ней, и он
сказал мне: «О везирь, поистине эта старуха из числа праведниц, и велико
почтение к ней в моем сердце!»
А когда настал одиннадцатый день, царь встретился с нею, чтобы отдать
ей деньги за девушек, и она сказала: «О царь, знай, что цена этих деву-
шек выше того, о чем люди заключают сделки, но я не потребую за них ни
золота, ни серебра, ни драгоценных камней, мало это будет или много».
И, услышав ее слова, твой отец удивился и спросил: «О госпожа, а ка-
кова цена за них?». И старуха ответила: «Я продам их только за пост в
течение целого месяца, чтобы ты днем постился, а ночью стоял бы на мо-
литве ради Аллаха великого. И если ты это сделаешь — они твоя собствен-
ность в твоем дворце, и делай с ними, что хочешь».
И царь удивился ее совершенной праведности, воздержанию и благочес-
тию, и она стала великой в его глазах, и он воскликнул: «Да сделает Ал-
лах эту праведную женщину нам полезной!»
А потом он условился с нею, что пропостится месяц, как она его обяза-
ла, и старуха молвила: «А я помогу тебе молитвами и буду за тебя мо-
литься. Принеси мне кувшин воды».
И царь велел принести ей кувшин воды, и она взяла его и стала над ним
читать и бормотать и просидела немного, говоря слова, которых мы не по-
нимали и ничего не уразумели в них. А затем она накрыла кувшин лоскутом
материк, запечатала его и, подав его твоему отцу, сказала: «Когда ты
пропостишься первые десять дней, разреши пост в одиннадцатую ночь, выпив
то, что в этом кувшине: питье извлечет из твоего сердца любовь к здешне-
му миру и наполнит его светом и верой. А завтра я уйду к моим друзьям,
людям невидимого мира, — я стосковалась по ним, — и вернусь к тебе, ког-
да пройдут первые десять дней».
И твой отец взял кувшин, а затем он поднялся и выбрал отдельное поме-
щение во дворце, куда и поставил кувшин, а ключ он положил за пазуху.
Люди невидимого мира — святые.
И когда пришел день, царь стал поститься, а старуха ушла своей доро-
гой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят пятая ночь
Когда же настала восемьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что везирь Дандан говорил Дау-аль-Макану: «И когда
пришел день, царь стал поститься, а старуха ушла своей дорогой. И царь
завершил десятидневный пост, а на одиннадцатый день он открыл кувшин и
выпил из него и нашел, что питье приятно действует на его душу. А когда
пришли вторые десять дней месяца, явилась старуха, и у нее был кусок
сладкого в зеленом листе, не походившем на листья деревьев. Она вошла к
царю и приветствовала его. И царь, у видя ее, поднялся и сказал: «Добро
пожаловать, праведная госпожа!» — «О царь, — отвечала она, — люди неви-
димого мира приветствуют тебя. Я рассказала и про тебя, и они возрадова-
лись и посылают тебе эти сласти — они из сластей будущей жизни. Вкуси же
от них в конце дня».
И твой отец обрадовался великою радостью и воскликнул: «Слава Аллаха,
который сделал моими братьями людей невидимого мира!» А потом он побла-
годарил старуху и поцеловал ей руки из уважения и оказал девушкам вели-
чайший почет.
И минуло двадцать дней, как твой отец постился, а в конце двадцатою
дня старуха пришла к нему и сказала: «Знай, о царь, я рассказала невиди-
мым людям о нашей любви и сообщила им, что я оставила девушек у тебя, и
они очень обрадовались, что красавицы находятся у царя, подобного тебе,
так как они, когда видят их, усердно возносят за них молитвы, исполняе-
мые Аллахом. Я хочу отправиться с ним к невидимым людям, чтобы их благое
дыхание коснулось девушек, и, может быть, они вернутся к тебе с сокрови-
щами земли. И по окончании твоего поста ты позаботишься об их одеждах. И
те деньги, которые они тебе принесут, помогут тебе в твоих нуждах».
Услышав слова старухи, твой отец поблагодарил ее за это и сказал:
«Если б я не боялся перечить тебе, я не согласился бы ни на сокровища,
ни на что другое. Но когда ты уходишь с ними?» — «В двадцать седьмую
ночь, — отвечала старуха, — а вернусь я к тебе в начале месяца, когда ты
уже завершишь свой пост и пройдет время очищения девушек и они будут
твои, под твоей властью. Клянусь Аллахом, цена каждой из этих девушек во
много раз больше твоего царства». — «Я знаю это, о праведная госпожа», —
ответил царь. А старуха после этого сказала: «Ты непременно должен пос-
лать со мной кого-нибудь, кто тебе дорог, чтобы он нашел утешение и по-
лучил благословение невидимых людей». — «У меня есть невольница румийка,
по имени Суфия, и она меня наделила двумя детьми, девочкой и мальчиком,
но они исчезли несколько лет тому назад, — отвечал царь. — Возьми ее
вместе с девушками, чтобы ей досталось благословение…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят шестая ночь
Когда же настала восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану:
«И твой отец сказал старухе, когда она потребовала у него девушек: «У
меня есть невольница румийка, по имени Суфия, и она меня наделила двумя
детьми, девочкой и мальчиком, но они исчезли несколько лет назад. Возьми
ее с собою, чтобы ей досталось благословение. Быть может, невидимые люди
помолятся За нее Аллаху, чтобы он возвратил ей детей и она свиделась бы
с ними».
И старуха воскликнула: «Прекрасно то, что ты сказал!» А когда твой
отец стал близок к концу поста, старуха сказала ему: «О дитя мое, я отп-
равляюсь к невидимым людям, приведи же мне Суфию».
И царь позвал ее, и она тотчас же явилась. И когда царь передал ее
старухе, та присоединила ее к прочим девушкам. А затем она вышла в свою
горницу и, вьшеся запечатанный кубок, подала его царю и сказала: «Когда
наступит тридцатый день, пойди в баню, а потом выйди из нее, войди в од-
ну из тех комнат, что в твоем дворце, выпей этот кубок и засни. Ты дос-
тигнешь тогда того, чего желаешь, и мир тебе от меня».
И царь обрадовался и поблагодарил старуху и поцеловал ей руки, и она
сказала ему: «Поручаю тебя Аллаху». — «А когда я увижу тебя, о благочес-
тивая госпожа? Я хотел бы не разлучаться с тобою», — сказал царь. И ста-
руха призвала на него благословение и отправилась с невольницами и цари-
цей Суфией.
А царь прожил после этого три дня, и показался новый месяц, и тогда
царь поднялся и пошел в баню и, выйдя оттуда, вошел в одну из комнат во
дворце и велел никому не входить и запер дверь. И он выпил кубок и лег
спать, а мы сидели, ожидая его до конца дня, но он не вышел из комнаты.
«Быть может, он устал от бани, бессонных ночей и многодневного поста и
потому спит», — сказали мы и прождали его до следующего дня, но он не
вышел» Тогда мы встали у дверей в комнату и начали говорить, возвысив
голос, и думали, что, может, он проснется и спросит, в чем дело. Но это-
го не случилось. И мы сорвали дверь и вошли к нему и увидели, что он уже
разложился и его мясо сгнило и кости раскрошились. И когда мы увидели
его в этом состоянии, нам стало тяжело, и мы взяли кубок и нашли на его
крышке кусок бумаги, на котором было написано: «Кто сделал зло, о том не
будут тосковать. Таково воздаяние тому, кто строит козни дочерям царей и
портит их. Мы оповещаем всякого, кто прочтете эту бумажку, что Шарр-Кан,
прибыв в наш город, восстановил против нас царевну Абризу, но ему было
недостаточно этою, и он взял ее от нас и привез к вам, и потом отослал с
черным рабом, и тот убил ее. И мы нашли ее убитой в пустыне и брошенной
на землю. Так не поступают цари. И воздаянием тому, кто это сделал, бу-
дет то, что случилось с ним. Не подозревайте никого в его убийстве: уби-
ла его ловкая распутница, имя которой Зат-ад-Давахи. И вот я забрала же-
ну царя, Суфию, и отправилась с ней к ее родителю Афридуну, царю альКус-
тантынии. Мы непременно нападем на вас и убьем вас и отнимем у вас ваши
жилища; вы погибнете до последнего, и не останется среди вас живущих в
домах или раздувающих огонь, кроме тех, кто поклоняется кресту и поясу»
[148].
И, прочитав этот листок, мы узнали, что старуха обманула нас, и ее
хитрость с нами удалась. И тут мы стали кричать и бить себя по лицу и
плакать, но от плача не было нам никакой пользы.
И среди войск возникло разногласие о том, кого сделать над собою сул-
таном. И некоторые хотели тебя, а другие твоего брата Шарр-Кана. И мы
пребывали в несогласии целый месяц. А затем некоторые из нас объедини-
лись, и мы захотели отправиться к твоему брату Шарр-Кану и ехали до тех
пор, пока не нашли тебя. Вот почему умер султан Омар ибн ан-Нуман».
Когда везирь Дандан кончил свои речи, Дау-аль Макан я сестра его Нуз-
хат-аз-Заман заплакали, и царедворец также заплакал, а затем он сказал
Дау-аль-Макану: «О царь, от плача нет никакой пользы, и польза для тебя
лишь в том, чтобы укрепить свое сердце, усилить свою решимость и утвер-
дить свое господство. Ибо, поистине, тот, то оставил подобное тебе, не
умер».
И тогда Дау-аль-Макан перестал плакать и велел поставить престол пе-
ред входом в палатку. А затем он приказал выстроить войска, и царедворец
встал сбоку, и все оруженосцы встали позади, а везирь Дандан впереди не-
го. И каждый эмир и вельможа знал свое место.
А потом Дау-аль-Макан сказал везирю Дандану: «Расскажи мне о казнох-
ранилищах моего отца». — «Слушаю и повинуюсь», — отвечал везирь и осве-
домил его о казнохранилищах и о сокровищах и драгоценностях, находящихся
там, и показал ему, сколько в его казне денег, И Дау-аль-Макан выдал
войскам деньги [149] и одарил везиря Дандана роскошным платьем и сказал
ему: «Ты остаешься на своем месте». И везирь поцеловал землю меж его рук
и пожелал ему долгой жизни.
Потом Дау-аль-Макан наградил эмиров, а затем он сказал царедворцу:
«Покажи мне подать Дамаска, которую ты везешь с собою». И царедворец по-
казал ему сундуки с деньгами, редкостями и драгоценными камнями.
И Дау-аль-Макан взял их и роздал войскам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что Дау-альМакан велел царедворцу показать ему
подать Дамаска, которую он вез. И царедворец показал ему сундуки с день-
гами, редкостями и драгоценностями. Дау-аль-Макан взял их и роздал все
войскам, ничего не оставив. И эмиры поцеловали землю меж его рук и поже-
лали ему долгой жизни, говоря: «Мы не видели царя, который бы давал по-
добные подарки». Потом они отправились в свои шатры, а наутро
Дау-аль-Макан велел им выезжать, и они ехали три дня, а на четвертый
день увидели Багдад и вступили в город, и оказалось, что он украшен. И
султан Дау-альМакан вошел во дворец своего отца и сел на престол. И
войска и везирь Дандан и царедворец из Дамаска встали перед ним, и тогда
Дау-аль-Макан приказал своему личному писцу написать письмо его брату
Шарр-Кану и упомянуть в нем о том, что случилось, с начала до конца, а в
конце написать: «Тотчас, как прочитаешь это письмо, снаряжайся и явись с
твоими войсками: мы отправимся в поход на неверных, чтобы отомстить за
нашего отца и снять с себя позор». А затем он свернул и запечатал письмо
и сказал везирю Дандану: «Никто, кроме тебя, но отправится с этим
письмом, но тебе надлежит говорить с Шарр-Каном мягко и сказать ему:
«Если ты желаешь царства твоего отца, — оно твое, а брат твой будет тво-
им наместником в Дамаске, как он сообщил нам».
И везирь Дандан вышел и собрался в путь, а потом Дау-аль-Макан велел
отвести истопнику роскошное помещение и постелить лучшие циновки (а у
этого истопника длинная история).
Однажды Дау-аль-Макан выехал на охоту и ловлю и воротился в Багдад. И
один из эмиров предложил ему чистокровных коней и прекрасных невольниц,
которых бессилен описать язык. И одна из этих невольниц понравилась сул-
тану, и он уединился с нею и вошел к ней в эту ночь, и она тотчас же по-
несла от него.
А через некоторое время везирь Дандан воротился из путешествия и
рассказал Дау-аль-Макану про его брата Шарр-Кана, что тот идет к нему.
«Тебе следует выйти и встретить его», — сказал он султану. И Дау-аль-Ма-
кан отвечал: «Слушаю и повинуюсь». И он выступил со своими приближенными
из Багдада и продвинулся на один день пути и разбил свои палатки, ожидая
брата, а к утру царь Шарр-Кан прибыл с войском Дамаска, где были неуст-
рашимые витязи и свирепые львы и разящие храбрецы.
И когда подошли конные отряды и налетели облачка пыли и приблизились
полки и затрепетали торжественные стяги, Шарр-Кан со своей свитой вышел
навстречу Дауаль-Макану, и тот, увидев своего брата, хотел спешиться, но
Шарр-Кан стал его заклинать не делать этого. И он сам спешился и прошел
несколько шагов, и когда он оказался перед Дау-аль-Маканом, тот бросился
к нему, и Шарр-Кан прижал его к груди. И они громко заплакали и стали
утешать друг друга, а потом оба сели на коней и ехали вместе с войском,
пока не приблизились к Багдаду. И они спешились, и Дау-аль-Макан со сво-
им братом Шарр-Каном, вошли в царский дворец и провели там ночь, а наут-
ро Дау-аль-Макан вышел и приказал собирать войска со всех сторон и
объявить поход и священную войну [150].
И затем стали ждать, пока прибудут войска со всех земель, и всякому,
кто являлся, оказывали почет и обещали хорошее, пока не прошел таким об-
разом целый месяц, а люди все шли непрерывными толпами.
И потом Шарр-Кан сказал своему брату: «О брат мой, расскажи мне свою
повесть». И Дау-аль-Макан осведомит его обо всем, что ему выпало, с на-
чала до конца, и о том, такую милость оказал ему истопник. «Вознаградил
ли ты его за его милость?» — спросил Шарр-Кан. И Дау-аль-Макан ответил:
«О брат мой, я не вознаградил его до сего времени, но я его награжу с
волею Аллаха великого, когда вернусь из похода…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что ШаррКан спросил своего брата Дау-аль-Макана:
«Вознаградил ли ты истопника за его милость?» И ют отвечал: «О брат мой,
я не вознаградил его до сего времени, но я его награжу, если захочет Ал-
лах великий, когда вернусь из похода и освобожусь».
И Шарр-Кан узнал, что его сестра, царевна Нузхатаз-Заман была правди-
ва во всем, что она рассказала. И он скрыл свое дело с нею и послал ей
привет с царедворцем, и она тоже послала с ним привет, пожелала ему
счастья и осведомилась о своей дочке, Кудыя-Факап. И Шарр-Кан сообщил
ей, что девочка в безопасности и в полнейшем здравии и благополучии, и
Нузхат-аз-Заман восхвалила и поблагодарила Аллаха великого. А Шарр-Кан
обратился к своему брату за советом, выступать ли им, но Дау-аль-Макан
отвечал: «О брат мой, когда войска соберутся полностью и придут отовсюду
кочевники». И затем он велел заготовить припасы и доставить военное сна-
ряжение.
А потом Дау-аль-Макан вошел к своей жене, которая носила уже пять ме-
сяцев, и отдал ее под начало ученых и счетчиков, назначив им жалование и
выдачи. А на третий месяц по прибытии сирийских войск он двинулся и
путь, когда явились кочевые арабы, и все войска отовсюду, и войска, и
отряды отправились, и полки потянулись непрерывно, и имя главы войска
дейлемитов было Рустум, а главу турецкого войска звали Бахрам.
И Дау-аль-Макан поехал посреди войска, и справа от него был его брат,
Шарр-Кан, а слева — царедворец, его зять. Они ехали в течение целого ме-
сяца и каждую неделю делали привал в каком-нибудь месте и отдыхали там
три дня, так как людей было много. И они ехали таким образом, пока не
достигли земель румов. И жители селений и деревень и нищие убежали и
устремились в альКустантынию.
И когда Афридун, их царь, прослышал о случившемся, он поднялся и нап-
равился к Зат-ад-Давахи, а это она измыслила хитрость и, отправившись в
Багдад, убила царя Омара ибн ан-Нумана и потом взяла своих девушек и ца-
ревну Сусрию и вернулась с ними всеми в свою страну. Когда же она верну-
лась к своему сыну, царю румов, и почувствовала себя в безопасности, она
сказала ему «Прохлади твои глаза! Я отомстила за твою дочь, царевну Иб-
ризу, убила царя Омара ибн ан-Нумана и привезла Сутю. Поднимайся теперь,
поезжай к царю аль-Кустантылии и возврати ему Суфию, его дочь. Осведоми
его о том, что случилось, чтобы мы все были настороже и приготовили бы
военное снаряжение. Я поеду вместе с тобою к фридуну, царю аль-Кустанты-
нии. Мне думается, что мусульмане не устоят в бою с нами». — «Дай срок,
пока они приблизятся к нашим землям, а мы приготовимся», — отвечал царь
румов, а затем они стали собирать людей и снаряжаться. И когда пришла к
ним весть о мусульманах, они были уже готовы и собрали людей, и в пере-
довых отрядах отправилась Зат-ад-Давахи.
И когда они достигли аль-Кустантынии, ее величайший царь, царь Афри-
дун, прослышал о прибытии Хардуба, царя румов, и вышел к нему навстречу.
И, встретившись с царем румов, Афридун спросил его, как он поживает и
почему он явился. Хардуб осведомил его, какие хитрости предлагала его
мать Зат-ад-Давахи, которая убила царя мусульман и отняла у него царевну
Суфию, и сказал: «Мусульмане собрали войска и пришли, и мы хотим быть
все, как одна рука, и встретить их». И царь Афридун обрадовался прибытию
своей дочери и убийству Омара ибн анНумана. Он послал во все области,
требуя подкрепления, и сообщил всем, почему был убит Омар ибн ан-Нуман.
И войска христиан устремились к нему, и не прошло трех месяцев, как пол-
ностью собралось войско румов, а потом подошли и франки из разных краев:
французы, немцы, дубровничане, жители Зары, венецианцы, генуэзцы и про-
чие войска желтолицых [151].
И когда войска собрались и на земле стало тесно от их множества, ве-
личайший царь Афридун приказал им выступать из аль-Кустантынии, и они
отправились, и, выступая, войска их следовали через город десять дней. И
они шли, пока не остановились в просторной долине ан-Нумана (а эта доли-
на была вблизи от соленого моря), и стояли три дня, а на четвертый день
они хотели трогаться. Но к ним пришли вести о приближении войск ислама,
защитников народа лучшего из людей [152]. И они пробыли в долине еще три
дня, а на четвертый день увидали взлетевшую пыль, которая застилала края
неба. И не прошло часа дневного времени, как эта пыль рассеялась и ра-
зорвалась в воздухе на клочки и улетела, и мрак ее разогнали звезды зуб-
цов копий и молнии белых клинков, и из-за нее показались исламские зна-
мена и мухаммеданские стяги, и приблизились витязи, подобные разлившему-
ся морю и одетые в кольчуги, которые ты сочтешь за облака, покрывающие
луну.
И тогда войска встали друг против друга, и оба моря столкнулись, и
глаза встретились с глазами, и первый, кто выступил на бой, был везирь
Дандан с войсками Сирии (а их было тридцать тысяч всадников). И с вези-
рем были предводитель дейлемитов Рустум и глава турок Бахрам с двадцатью
тысячами. И сзади них шли люди, пришедшие с соленого моря, одетые в тя-
желые кольчуги и подобные открытой луне в темную ночь. И христиане при-
нялись кричать: «О Иса, о Мариам, о крест» (будь он проклят!), и обруши-
лись на везиря Дандана и на бывшие с ним сирийские войска.
А все это случилось по измышлению Зат-ад-Давахи, ибо царь обратился к
ней перед тем, как выступить, и спросил: «Как поступить и что придумать?
Ведь ты виновница этого тяжелого дела». И она сказала ему: «Знай, о ве-
ликий царь и грозный волхв, я укажу тебе дело, которое не в силах измыс-
лить Иблис [153], даже если он призовет на помощь свои поверженные ра-
ти…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьдесят девятая ночь
Когда же настала восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что все это было по измышлению старухи, ибо царь
обратился к ней перед тем, как выступить, и спросил ее: «Как поступить и
что придумать? Ведь ты виновница этого тяжелого дела». И она сказала
ему: «Знай, о великий царь и грозный волхв, я укажу тебе дело, которое
бессилен придумать Иблис, даже если он призовет на помощь свои повержен-
ные рати. Пошли пятьдесят тысяч человек, и пусть они сядут на корабли и
едут по морю, до самой Дымовой горы, и остаются там, не трогаясь с мес-
та, пока не придут к вам знамена ислама, и тогда расправляйтесь с ними.
А потом выйдут на них войска с моря и будут сзади них, а мы встретим их
с суши, и никто из них не спасется, и прекратится наша забота и будет
нам вечный мир».
И царь Афридун одобрил план старухи и воскликнул: «Твой план — прек-
расный план, о госпожа хитроумных стариц и прибежище волхвов, когда по-
дымаются смуты!»
И когда войско ислама налетело на них в этой долине, они не успели
опомниться, как уже огонь пылал в шатрах и мечи работали среди тел; а
потом подошли войска Багдада и Хорасана, — сто двадцать тысяч всадников,
— ив передовых отрядах был Дау-аль-Макан.
И, увидя их, войска неверных, бывшие в море, вышли к ним из воды и
последовали за ними. И Дау-аль-Макан, увидав их, воскликнул: «Обратитесь
на неверных, о племя избранного пророка, и сразитесь с людьми нечестия и
вражды, повинуясь милостивому, милосердному!»
А тут подошел Шарр-Кан с другими отрядами мусульманских войск, числом
около ста двадцати тысяч, а войск неверных было около тысячи тысяч и
шестисот тысяч. И когда мусульмане соединились друг с другом, их сердца
укрепились, и они закричали: «Поистине, Аллах обещал нам поддержку и
пригрозил неверным покинуть их!» А затем столкнулись мечи и зубцы, и
Шарр-Кан прорвал ряды и ворвался в гущу тысяч, и бился боем, от которого
поседеют дети. И он гарцевал среди неверных и работал острорежущим ме-
чом, возглашая: «Аллах велик!», пока не прогнал врагов обратно к берегу
моря.
И тела их утомились, и Аллах дал победу вере ислама, и люди сража-
лись, без вина пьяные. В этой стычке было убито сорок пять тысяч невер-
ных, а мусульман погибло три тысячи пятьсот. И лев веры, царь Шарр-Кан,
не спал в эту ночь, ни он, ни его брат, Дау-аль-Макан, — напротив, они
подбодряли людей и обходили раненых, поздравляя их с победой и наградой
по воскресений. Вот что было с мусульманами.
Что же касается царя Афридуна, царя аль-Кустантынии, и царя румов с
его матерью, старухой Зат-ад-Давахи, то они собрали эмиров войска и го-
ворили между собой: «Мы бы достигли цели и излечили бы нашу душу, по
обольщение нашей многочисленностью — вот что нас предало».
И Зат-ад-Давахи сказала им: «Вам будет польза лишь в том, чтобы ис-
кать благоволения мессии и придерживаться правой веры. Клянусь мессией,
войску мусульман придал силу лишь этот сатана, царь Шарр-Кан!» — «Я на-
мерен, — сказал царь Афридун, — выстроить завтра против них войска и вы-
пустить на них знаменитого витязя, Луку ибн Шамлута, ибо он, если высту-
пит против царя Шарр-Кана, убьет его и убьет других витязей, так что из
них не останется ни одною. А сегодня вечером я хочу окурить вас святей-
шим ладаном».
И, услышав его слова, начальники облобызали землю. А ладан, который
он разумел, был кал великого патриарха отрицающего, отвергающего. И они
соперничали за обладание им и одобрили его мерзкие свойства, и патриархи
румов посылали его во все области своих земель в шелковых лоскутках, и
смешивали его с мускусом и благовониями, и когда слух об этом доходил до
царей, они брали кал по тысяче динаров за каждую драхму, и цари даже по-
сылали его разыскивать, чтобы окуривать им невест. И патриархи смешивали
его со своим калом, так как кала великого патриарха не хватало на десять
областей. А величайшие цари клали немного этого кала в .cсьму для глаз и
лечили им больных и страдающих животом. И когда настало утро и засияло и
заблистало светом, витязи поспешили в бои копьями…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до девяноста
Когда же настала ночь, дополняющая до девяноста, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что, когда настало утро и засияло светом и
заблистало, витязи поспешили в бой копьями, а царь Афридун призвал своих
приближенных патрициев и вельмож своего царства и наградил их и начертил
крест на их лицах и окурил их тем ладаном, о котором помянуто раньше, то
есть калом великого патриарха и коварного волхва. А окурив их, он приз-
вал к себе Луку ибн Шамлута, которого называют меч мессии. И, окурив его
калом и потом натерев им его небо, он дал ему кал понюхать и выпачкал им
его щеки, а остатком кала оп намазал ему усы. А в земле румов не было
значительнее человека, чем этот проклятый Лука, и не было лучшего стрел-
ка и бойца мечом и копьем в день схватки, и он отличался гнусной наруж-
ностью, и лицо его было как морда осла, а образ, как образ обезьяны. Его
внешность — внешность соглядатая, и близость к нему тяжелее, чем разлука
с любимым; от ночи ему досталась мрачность, от льва — зловонное дыхание,
и от тигра — наглость, а неверие оставило на нем клеймо. И он подошел к
царю Афридуну, поцеловал ему ноги и встал перед ним, и царь Афридун ска-
зал ему: «Я хочу, чтобы ты выступил против Шарр-Кана, царя Дамаска, сына
Омара ибн ан-Нумана, и отвел от нас к облегчил эту беду». И Лука отве-
чал: «Слушаю и повинуюсь!» И царь начертил на его лице крест и объявил,
что победа достанется ему вскорости.
И Лука ушел от царя Афридуна, и потом этот проклятый Лука сел на ры-
жего коня, и на нем была красная одежда и золотая кольчуга, выложенная
драгоценными камнями, и нес он копье с тремя зубцами, словно он прокля-
тый Иблис в день уничтожения племен [154]. И он и его нечестивое племя
тронулось в путь, как бы гонимое в огонь, и среди них был глашатай, ко-
торый возглашал поарабски: «О народ Мухаммеда, — да благословит его Ал-
лах и да приветствует! — пусть выходит из вас лишь один ваш витязь, меч
ислама Шарр-Кан, правитель Дамаска Сирийского!» И он не закончил еще
своих слов, как вдруг на равнине раздался гул, звуки которого услышали
все люди, и конский топот рассеял войска, напоминая о дно Хонейна [155]» И
злодеи испугались и повернули шеи в сторону шума, и вдруг оказалось, что
это царь Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана. Когда его брат
Дау-аль-Макан увидал этого проклятого на поле и услышал глашатая, оп
обернулся к своему брату Шарр-Кану и сказал ему: «Они хотят тебя». И
Шарр-Кан отвечал: «Если так, это мне тем любезней». И, убедившись в этом
и услышав глашатая, который кричал на поле: «Пусть не выходит ко мне
никто, кроме Шарр-Кана!», мусульмане поняли, что этот проклятый — витязь
румских земель и что он поклялся очистить Землю от мусульман, а иначе он
будет в числе понесших потерю, ибо это он жег сердца, и его злобы боя-
лись войска турок, дейлемитов и курдов.
И тут Шарр-Кан вышел к нему, подобный ярому льву, а сидел он на хреб-
те чистокровного коня, похожего на испуганного газеленка. И он погнал
его к Луке и, оказавшись подле него, потряс в руке копье, подобное змее-
ехидне, и произнес такие стихи:
«У меня есть рыжий, узде послушный, воинственный,
И отдаст тебе, сколько хочешь ты, он из сил своих.
И копье прямое, остер и гибок зубец его,
И как будто мать всех превратностей на древке его,
И клинок индийский, отточенный, — обнажив его,
Словно молнию, что мелькает в небе, увидишь ты».
И Лука не понял значения этих речей и силы нанизанных слов; нет, он
ударил себя рукою по лицу из уважения к кресту, нарисованному на нем, а
затем поцеловал ее и, направив дротик на Шарр-Кана, бросился на него. Он
подкинул дротик одной рукой так, что он скрылся из глаз смотрящих, и
поймал его другой рукой, как делают чародеи, а потом бросил им в
Шарр-Кана. И дротик вылетел из его руки, как сверкающая огненная стрела.
И люди зашумели и испугались за Шарр-Кана. Но когда дротик подлетел
близко к Шарр-Кану, он схватил его в воздухе, и умы людей смутились.
А затем Шарр-Кан потряс дротик той рукой, которой он взял его у хрис-
тианина, так что едва не сломал его, и подбросил его в воздух, и дротик
скрылся из глаз, но он поймал его другой рукой быстрее мгновения ока, и
издал вопль, исходивший из глубины сердца, и воскликнул: «Клянусь тем,
кто создал семь небосводов, я ославлю этого проклятого во всех странах!»
И он бросил в него дротик, и Лука хотел сделать с дротиком то же, что
и Шарр-Кан, и протянул руку, чтобы поймать дротик в воздухе, но Шарр-Кан
поспешил метнуть в него второй дротик и ударил его, и дротик попал в се-
редину креста, бывшего у него на лице, и Аллах устремил его душу в
огонь, скверное это обиталище! [156]
И когда неверные увидали, что Лука ибн Шамлут упал убитый, они стали
бить себя по лицу и кричать: «О горе! О гибель!» И взывали о помощи к
патриархам монастырей…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто первая ночь
Когда же настала девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что, когда неверные увидели, что Лука ибн Шамлут упал
убитый, они стали бить себя по лицу и кричать: «О горе! О гибель!» И
взывали о помощи к патриархам монастырей, восклицая: «Где кресты?» И мо-
нахи стали молиться, а потом они все объединились против Шарр-Кана и,
выставив острые мечи и копья, ринулись в бой и сражение.
И войско встретилось с войском, и груди оказались под ударами копыт,
и заработали острые мечи и копья, и плечи и кисти ослабели, и кони как
будто были созданы без ног, и глашатай войны непрестанно взывал, пока не
устали руки и день не ушел и не приблизилась ночь с ее мраком. И оба
войска расстались, и все витязи были от сильного боя и ударов копьем,
как пьяные. И земли наполнились убитыми, и тяжелы были раны, и раненых
не отличить было от мертвых.
А потом Шарр-Кан встретился со своим братом Дауаль-Маканом и царед-
ворцем и везирем Данданом, и сказал своему брату Дау-аль-Макану и царед-
ворцу: «Поистине, Аллах открыл врата погибели для неверных. Слава же Ал-
лаху, господу миров!» — «Мы не перестанем воздавать хвалу Аллаху за то,
что он снял печаль с арабов и персов, — ответил Дау-аль-Макан брату, — и
люди, поколение за поколением, будут рассказывать о том, что ты сделал с
проклятым Лукой, исказителем Евангелия, и о том, как ты поймал копье в
воздухе и поразил врага Аллаха среди людей. И слава твоя будет вечна до
конца времен». — «О великий царедворец и грозный храбрец», — сказал по-
том Шарр-Кан. И царедворец ответил ему: «Я здесь!» И Шарр-Кан молвил:
«Возьми с собою везиря Дандана и двадцать тысяч всадников и пройди с ни-
ми к морю расстояние в семь фарсахов. Двигайтесь скорее, чтобы быть
близко от берега и чтобы между вами и врагом было два фарсаха. Укрывай-
тесь в ложбинах, пока не услышите, как шумят неверные, выходя с кораб-
лей, и до вас не донесутся крики со всех сторон, когда между нами и ими
заработают копья. И когда вы увидите, что наши войска повернули вспять,
как бы убегая, и неверные ползет за ними со всех сторон, даже со стороны
моря и шатров, будьте в засаде; но едва ты увидишь знамя с надписью:
«Нет бога, кроме Аллаха. Мухаммед — посол Аллаха, да благословит его Ал-
лах и да приветствует!» — подними зеленое знамя, крикни: «Аллах велик!»
— и несись на них сзади и постарайся, чтобы неверные не встали между
убегающими и морем». — «Слушаю и повинуюсь», — ответил придворный. И они
сговорились об этом деле в тот же час, а потом войска снарядились и отп-
равились, и царедворец взял с собою везиря Дандана и двадцать тысяч че-
ловек, как велел Шарр-Кан.
А когда настало утро, враги сели на коней, обнажив мечи, подвязав
копья и неся оружие, и люди рассыпались по холмам и котловинам, и свя-
щенники закричали, и головы обнажились, и взвились кресты на парусах ко-
раблей, и воины направились к берегу со всех сторон. Они вывели коней на
сушу и собрались нападать и убегать, и мечи заблистали, и толпы двину-
лись, и засверкали молнии копий на кольчугах, и завертелся жернов гибели
над головами пеших всадников, и головы летели с туловищ, и языки немели,
и глаза покрывались мраком, и лопались желчные пузыри. И мечи работали,
и черепа отлетали, и отсекались запястья, и кони погружались в кровь, и
воины хватали Друг Друга за бороду, и войска ислама призывали благосло-
вение и привет Аллаха на господина людей и возглашали хвалу милосердому
за дарованные им милости. А войска неверных возглашали хвалу кресту и
поясу, и выжимкам и выжимателю, и священникам и монахам, и вербному
воскресенью и митрополиту.
И Дау-аль-макан с Шарр-Каном отступили назад, и воины повернули
вспять и показали врагам, что бегут, и войска неверных поползли на них,
думая, что они разбиты, и приготовились биться и сражаться. И люди исла-
ма возвысили голос, читая начало главы о Короне, и убитые были растопта-
ны под ногами коней. И глашатай румов кричал: «О рабы мессии, исповедую-
щие правую веру, о слуги первосвятителя, поддержка свыше явилась нам!
Войска ислама склонились к бегству. Не поворачивайтесь же к ним спиною,
но пусть овладеют мечи их затылками! Не прекращайте преследования, иначе
вы отступитесь от мессии, сына Мариам, который заговорил в колыбели!»
И Афридун, царь аль-Кустантынии, подумал, что войска неверных побеж-
дают, и он не знал, что это искусный Замысел мусульман. Он послал к царю
румов весть о победе и говорил ему: «Нам помог только кал великого пат-
риарха, когда запах его повеял и с бород и с усов и разлился среди всех
рабов креста, присутствующих и отсутствующих. Клянусь чудесами, твоей
дочерью Абризой, назареянкой, служанкой Мариам, и водами крещения, я не
оставлю на земле ни одного бойца за веру, и я твердо принял это злое на-
мерение».
И гонец отправился с этим посланием, а неверные закричали друг другу:
«Отомстите за Луку!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто вторая ночь
Когда же настала девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что неверные закричали друг другу: «Отомстите за Лу-
ку!» А царь румов стал кричать: «Отомстим за Абризу!» И тогда царь
Дау-аль-Макан крикнул: «О рабы владыки воздающего, бейте неверных и отс-
тупников белыми клинками и серыми копьями!» И тогда мусульмане вновь по-
вернули на неверных и заработали среди них режущим и секущим. И глашатай
мусульман взывал: «На врагов веры, о любящий пророка, избранника! Вот
время сделать угодное всеблагому, всепрощающему! О надеющийся на спасе-
ние в день устрашающий, поистине рай под сенью мечей!»
И вот Шарр-Кан со своими воинами ринулся на неверных и отрезал им
путь к бегству и гарцевал и кружил между рядами. И вдруг всадник, прек-
расно изогнувшийся, расчистил в войске неверных круг и стал гарцевать
среди нечестивых, разя мечом и копьем, и наполнил землю головами и тела-
ми. И неверные устрашились его боя и склонили шеи под его разящими уда-
рами, — а он опоясался двумя мечами, взором и острым клинком, и подвязал
два копья, — копье на древке и свой стан, — и обильные кудри его заменя-
ли войско, обильное числом, как сказал о нем поэт:
Прекрасны кудри длинные лишь тогда,
Когда их пряди падают в битвы день —
На плечи юных с копьями у бедра,
Что длинноусых кровью напоены.
А другой говорит:
Сказал я ему, когда он меч подвязал себе:
«Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч».
Он молвил: «Клинки очей влюбленным назначены,
А меч предназначен тем, кто счастья в любви по знал».
И, видя его, Шарр-Кан воскликнул: «Заклинаю тебя Кораном и знаменьями
всемилостивого, кто ты, о витязь из витязей? Своими деяниями ты ублагот-
ворил воздающего владыку, которого одно дело не отвлекает от другого,
когда обратил в бегство людней неверия и беззакония». И витязь воззвал к
нему, говоря: «Ты вчера заключил со мною союз, как ты скоро забыл меня!»
И он откинул с лица покрывало, так что стала явна его скрытая красота, и
вдруг оказалось, что это Дау-аль-Макан.
И Шарр-Кан обрадовался ему, но только он побоялся, что бойцы стеснят-
ся вокруг нею и храбрецы обрушатся на него, и будет это из-за двух при-
чин: во-первых, так как он молод годами и был укрыт от дурного глаза, и,
во-вторых, потому, что его жизнь — величайшая опора царства. «О царь, —
сказал он ему, — ты подверг себя опасности. Подведи твоего коня вплотную
к моему коню. Я считаю, что враги тебе опасны, и лучше, чтобы ты не вы-
ходил из-под знамен, и мы могли бы метать во врагов твои верные стрелы».
— «Я хочу быть равен тебе в бою и не жалею себя, сражаясь перед тобой!»
— воскликнул Дау-альМакан. И затем войска ислама обрушились на неверных
и охватили их со всех сторон и бились с ними, как должно биться, и сло-
мили они мощь неверия, непокорства и нечестия. И царь Афридун опечалил-
ся, увидя, какое постигло румов дурное дело. А они повернули спины и
предались бегству, направляясь к кораблям. И вдруг с берега моря вышли
на них войска, и во главе их был везирь Дандан, повергающий храбрецов,
который разил их мечом и копьем вместе с эмиром Бахрамом — начальником
сирийских племен, предводителем двадцати тысяч львов.
И войска ислама окружили неверных и сзади и спереди. И отряд му-
сульман обратился против тех, что были на кораблях, и ввергли их в ги-
бель, так что они пробросались в море, и перебили их великое множество,
больше ста тысяч патрициев, и не спасся из их храбрецов ни малый, ни ве-
ликий. И захватили их корабли с бывшими на них деньгами, сокровищами и
грузом — все, кроме двадцати кораблей, — ив этот день мусульмане забрали
добычу, какой не захватывал никто в минувшие времена, и ничье ухо не
слышало о подобном сражении и бое. И среди захваченного было пятьдесят
тысяч коней, кроме сокровищ и прочей добычи, которую не объять ни сче-
том, ни счислением, и как нельзя сильнее обрадовались они победе и под-
держке, которую послал им Аллах.
Вот что было с ними. Что же касается беглецов, то они добрались до
аль-Кустанынии, а к обитателям ее пришла раньше весть, что это царь Аф-
ридун побеждает мусульман. И старуха Зат-ад-Давахи сказала: «Я знаю, что
мой сын, царь румов, не будет среди беглецов, и не страшится он войск
ислама и обращает жителей земли в христианскую веру». И старуха приказа-
ла великому царю Афридуну украсить город, и жители проявили радость и
пили вино и не знали они, что было суждено.
И посреди их радостей вдруг закаркал над ними ворон горя и печалей, и
приблизились двадцать бежасних кораблей, и на одном из них был царь ру-
мов. И Афридун, царь аль-Кустантынии, встретил их на берегу, и ему расс-
казали, что их постигло, и велик был их плач, и раздавались их стенания,
и радость сменилась печалью и горем.
И рассказали Афридуну, что Луку ибн Шамлута поразила превратность
судьбы и ударила его стрела гибели, бьющая без промаха. И вырос тогда
перед царем Аридуном судный день, и узнал он, что заблуждения их не исп-
равил». И поднялись среди румов причитания, и решимость их ослабела, и
заплакали плакальщики, и со всех сторон поднялись стенания и плач. И
царь румов вошел к царю Афридуну и рассказал ему об истинных обстоятель-
ствах и о том, что бегство мусульман было обманчивое и притворное, и
сказал: «Не жди, что прибудут еще войска, кроме тех, которые уже прибы-
ли». Услышав эти слова, царь Афридун упал без чувств, и нос его оказался
у него под ногами, а потом он сказал: «Быть может, мессия разгневался на
них и привел к ним мусульман».
И великий патриарх, пришел к царю, озабоченный, и тот сказал ему:
«Отец наш, на наше войско напала гибель, и мессия воздал нам». — «Не
огорчайтесь и не печальтесь, — ответил ему патриарх, — наверное, кто-ни-
будь из вас совершил проступок перед мессией и все были наказаны за его
прегрешение. По теперь мы станем читать за вас в церквах молитвы, пока
эти мухаммеданские войска не будут отброшены».
А затем после этого пришла старуха Зат-ад-Давахи и сказала: «О царь,
поистине войско мусульман многочисленно, и мы получим победу над ними
только хитростью. Я намерена устроить коварство и обман и отправлюсь к
войскам ислама. Быть может, я достигну того, чего хочу от предводителя,
и убью их витязя, как убила его отца. А если моя хитрость с ним удастся,
никто из его войска не вернется в свою сторону, — все они сильны лишь
из-за него. Но я хочу, чтобы христиане, жители Сирии, которые выходят
продавать свои товары всякий месяц и всякий год, помогли мне — через них
исполнится мое желание». — «В какое время ты хочешь, чтобы было это де-
ло?» — спросил царь. И старуха велела ему привести к ней сто человек из
Неджрана [157] сирийского. И когда их привели к царю, тот сказал им: «Не
знаете ли вы, что испытали христиане от мусульман?» — «Да, знаем», — от-
вечали они. И царь сказал: «Знайте, что эта женщина подарила себя мес-
сии, и теперь она вознамерилась отправиться с вами в обличий единобожни-
ков, чтобы устроить хитрость, польза от которой обратится на нас и поме-
шает мусульманам до нас добраться. Подарите ли вы себя мессии, а я вам
дам кантар [158] золота? Кто из вас останется цел, тому будут деньги, а
кто умрет, тому воздаст мессия». — «О царь, мы подарили себя мессии, и
мы — выкуп за тебя», — отвечали они. И тогда старуха взяла все нужные ей
зелья и положила их в воду и кипятила их на огне, пока не осело черное
вещество, и, подождав, пока зелья остынут, она прикрыла их краем длинно-
го платка. А затем она надела поверх одежды плащ, обшитый шнурком, и
взяла в руки четки, вошла к царю, и не узнал ее ни он, ни кто-либо из
сидевших с ним. И она открыла лицо, и все, находившиеся в зале, восхва-
лили ее за хитрость. И сын ее обрадовался и воскликнул: «Да не лишит нас
мессия твоего лица!» И старуха выехала с христианами, что были из Кедж-
рана сирийского, и они двинулись, направляясь к войску Багдада…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто третья ночь
Когда же настала девяносто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что, услышав эти слова, царь Афридун упал без чувств,
и его кос оказался у него под ногами.
И когда он очнулся от обморока, страх затряс мешок его желудка, и он
пожаловался старой Зат-ад-Давахи. А эта проклятая была кудесница из ку-
десниц, искусная в колдовстве и обмане, распутница, хитрица, развратница
и обманщица. У нее был зловонный рот, красные веки, желтые щеки, мрачный
облик, гнойливые глаза, паршивое тело, волосы с проседью, горбатая спина
и бледный цвет лица, и из носу у нее текло. Но она читала писания ислама
и путешествовала к священному храму Аллаха, — все для того, чтобы уразу-
меть верования Корана. И два года она исповедовала еврейство в Иерусали-
ме, чтобы усвоить коварство людей и джиннов. И она — опасность из опас-
ностей и бедствие из бедствий, нечестивая по вере, непокорная никакой
религии. И чаще всего она жила у своего сына Хардуба, царя румов, из-за
невинных девушек, так как она любила прижиматься, и если это запаздыва-
ло, она впадала в небытие. И всякую девушку, которая ей нравилась, она
обучала этой премудрости и натирала шафраном, и девушка от крайнего нас-
лаждения ненадолго лишалась чувств. И тем, кто ее слушался, она благоде-
тельствовала, и внушала своему сыну склонность к ней; тех же, кто ее не
слушался, она ухитрялась погубить. И этому она научила Марджану, Рейхану
и Утруджу, невольниц Абризы. А царица Абриза не терпела старухи и нена-
видела лежать с нею, так как у нее из подмышек шел скверный запах, а ее
ветры были зловоннее падали, и тело ее было грубее пальмового лыка. И
тех, кто лежал с нею, старуха соблазняла драгоценностями и обучением на-
уке. Абриза же отдалялась от нее, прибегая к мудрому и знающему. И Алла-
ха достоин тот, кто сказал:
О, униженно перед богатыми упадающий
И над бедными возносящий кичливо!
О, желающий, набирая деньги, уродство скрыть,
Благовоньями не покрыть ветров дурнушке!
Но вернемся к рассказу о ее кознях и хитрых проделках.
И вот она отправилась, и с нею отправились вельможа христиан и войска
их, и они двинулись к войску ислама. А после ее отъезда царь Хардуб во-
шел к царю Афридуну и сказал ему: «О царь, не нужен нам ни великий пат-
риарх, ни его молитвы! Лучше сделаем так, как придумала моя мать
Зат-ад-Давахи, и посмотрим, что она учинит с войсками мусульман при ее
беспредельной хитрости. Они со своей силой подходят к нам и скоро будут
перед нами и окружат нас».
И когда царь Афридун услышал эти слова, страх стал велик в его серд-
це, и в тот же час и минуту он написал во все христианские области, го-
воря: «Надлежит, чтобы никто из людей христианской веры и приверженцев
креста, особенно жители укреплений и крепостей, не оставался сзади; нап-
ротив, пусть придут к нам все — и пешие, и конные, и женщины, и дети.
Войско мусульман попирает нашу землю; спешите же, спешите, пока не приш-
ла беда!»
Вот что было с этими. Что же касается старухи Зат-ад-Давахи то она
выступила со своими людьми за город и «дела их как мусульманских купцов.
И она взяла с собою сотню мулов, нагруженных аптиохийскими материями,
мадипским атласом, царской парчой и другими тканями, и взяла от царя Аф-
ридуна письмо такого содержания: это купцы из сирийской земли, которые
были в наших странах. Не должно никому причинять им зла и брать с них
десятину, пока они не достигнут своей страны и безопасного места, ибо от
купцов процветают земли и они не враги и не разбойники».
А затем проклятая Зат-ад-Давахи сказала тем, кто был с нею: «Я хочу
устроить хитрость, чтобы погубить мусульман». И они ответили ей: «О ца-
рица, приказывай нам, что хочешь, мы тебе покорны, и да не сделает мес-
сия тщетными твои дела!»
И старуха надела одежду из белой мягкой шерсти и стала тереть себе
лоб, пока на нем не сделалось большое клеймо. Она намазала его жиром и
устроила так, что оно стало испускать сильный свет. А проклятая была ху-
да телом, и глаза ее провалились, и она заковала себе ноги на ступнями и
пошла, и шла до тех пор, пока не достигла войска мусульман. Тогда она
сняла с ног цепи (а они оставили следы у нее на икрах), и смазала их
драконовой кровью [159], а затем она велела своим людям покрепче побить ее
и положить в сундук, и сказала: «Кричите слова единобожия [160], вам не
будет от этого большой беды». — «Как мы побьем тебя, когда ты наша гос-
пожа Зат-ад-Давахи, мать славного царя?» — спросили ее. И она отвечала:
«Осуждения не найдет тот, кто в нужник пойдет, когда необходимо, — зап-
ретное допустимо! А после того, как положите меня в сундук, возьмите
его, среди прочих товаров, нагрузите на мулов и везите все это через му-
сульманское войско, не боясь ничего дурного. А если вам: преградит доро-
гу кто-нибудь из мусульман, отдайте ему мулов с товарами и идите к их
царю Дау-аль-Макану. Попросите у него помощи и скажите: «Мы были в стра-
не неверных, и они ничего не взяли от пас, — наоборот, они написали пос-
тановление, чтобы никто не препятствовал нам, — так как же вы отбираете
от нас товары? И вот письмо царя румов, где сказано, чтобы никто не де-
лал нам дурного». И если он спросит: «А что вы нажили в стране румов на
ваш товар?» — скажите ему: «Мы нажили освобождение одного подвижника,
который был в погребе под землей и провел там около пятнадцати лет, взы-
вая о помощи, но не получая ее; напротив, неверные пытали его ночью и
днем, а нам это не было ведомо, хотя мы прожили в аль-Кустантынии неко-
торое время и продавали свои товары и купили другие. И, снарядившись, мы
решили отправиться в нашу страну и провели ночь, разговаривая о путешес-
твии. А наутро мы увидели образ, изображенный на стене, и, подойдя,
всмотрелись в него, и вдруг это изображение пошевелилось и сказало: «О
мусульмане, есть среди вас кто-нибудь, кто вступит в сделку с господом
миров?» — «А как это?» — спросили мы. И изображение осветило: «Аллах дал
мне речь, чтобы укрепить вашу уверенность и заставить вас подумать о ва-
шей вере. Выходите из страны неверных и отправляйтесь к войску му-
сульман, ибо там меч всемилостивого и витязь своего времени, царь
Шарр-Кан, и он тот, кто завоюет аль-Кустантынню и погубит людей христи-
анской веры. И когда вы пройдете трехдневный путь, вы увидите пустынь,
называемую пустынь Матруханны. И там, в этой пустыни, есть келья. Пойди-
те туда с чистыми намерениями и ухитритесь в нее проникнуть силой вашей
решимости, так как в ней один человек — богомолец из Иерусалима, по име-
ни Абд-Аллах. Он из благочестивейших людей и творит чудеса, устраняющие
сомнения и неясность. Его обманул какой-то монах и заточил в погреб, где
он уже долгое время, и спасение его угодно господу рабов, так как осво-
бодить его — лучший подвиг за веру».
И, уговорившись со своими людьми об этом рассказе, старуха сказала:
«И когда царь Шарр-Кан обратит к вам свой слух, скажите ему: «И, ус-
лышав от изображения эти слова, мы поняли, что тот богомолец…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто четвертая ночь
Когда же настала девяносто четвертая ночь, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что старуха Зат-ад-Давахи, договорившись со свои-
ми людьми об ртом рассказе, сказала: «А когда царь Шарр-Кан обратит к
вам свой слух, скажите ему: «И, услышав от изображения эти слова, мы по-
няли, что тот богомолец один из величайших праведников и искренних рабов
Аллаха. Мы проехали три дня и увидели пустынь и свернули и направились к
ней и пробыли там день, продавая и покупая, как делают обычно торговцы,
а когда день повернул на закат и приблизилась мрачная ночь, мы направи-
лись в ту келью, где был погреб, и услышали, как богомолец, после чтения
стихов Корана, произнес такие стихи:
«Я к терпению призываю сердце, и грудь тепла,
и течет в душе огорчения море, залив все.
Если нет спасенья, то лучше смерть, даже скорая:
Ведь поистине мне приятней гибель, чем бедствия.
О блеск молнии, посетишь коль близких и родину,
И сияние красоты их яркой затмит тебя,
От меня скажи: «Как нам встретиться? Разорили нас
Войны долгие, и к залогу дверь уже рапорта».
Передай привет ты возлюбленным и скажи ты им:
«Далеко я ныне, и в церкви румов закован я».
И когда вы достигнете со мной войска мусульман и я окажусь среди них,
— увидите, какую я тогда устрою хитрость, чтобы обмануть их и убить до
последнего», — говорила старуха. И, услышав ее слова, христиане поцело-
вали ей руки и положили ее в сундук, побив ее сначала, из уважения к
ней, жестоким и болезненным боем, так как мы считали подчинение ей обя-
зательным. А потом, как мы и помянули, они направились с нею к войску
мусульман.
Вот все, что было с этой проклятой Зат-ад-Давахи и со людьми. Что же
касается мусульманских войск, то после того как Аллах помог им против
врагов и воины захватили богатства и сокровища, бывшие на судах, они
уселись и стали беседовать, и Дау-аль-Макан сказал своему брату: «Аллах
дал нам победу за нашу справедливость и подчинение друг другу. Последуй
же, о Шарр-Кан моему приказанию, повинуясь Аллаху, великому, славному: я
намерен убить десять царей за моего отца, зарезать пятьдесят тысяч румов
и вступить в аль-Кустантынию».
И его брат Шарр-Кан ответил: «Моя душа выкупит тебя от смерти, и вой-
на с неверными для меня неизбежна, даже если бы я оставался в их землях
мною лет. Но у меня, о брат мой, есть в Дамаске дочь по имени Кудыя-Фа-
кан, и мое сердце охвачено любовью к ней. Она — диковина своего времени,
и ей еще предстоят дела». — «И я тоже оставил свою невольницу беременной
на сносях, — ответил Дау-аль-Макан, — и я не знаю, чем наделит меня Ал-
лах. Обещай же мне, о брат мой, что если Аллах пошлет мне дитя мужского
пола, ты позволишь, чтобы твоя дочь Кудыя-Факан была женою моему сыну, и
дай мне в этом верные клятвы». — «С любовью и охотой, — отвечал Шарр-Кан
и протянул руку к своему брату, говоря: — Если у тебя будет дитя мужско-
го пола, я отдам за него мою дочь Кудыя-Факан».
И Дау-аль-Макан обрадовался этому, и они стали поздравлять друг друга
с победой над врагами, и везирь Дандан поздравил Шарр-Кана и его брата и
сказал им: «Знайте, о цари, Аллах дал нам победу потому, что мы подарили
Аллаху, великому, славному, наши души и покинули близких и родных.
По-моему, лучше всего нам двинуться за врагами и ожидать их и сразиться
с ними. Быть может, Аллах даст нам достигнуть желаемого, и мы истребим
наших врагов. А если хотите, садитесь на мои корабли и идите морем, а мы
пойдем сушей и будем стойки в бою и сражении во время схватки».
И везирь Дандан, не переставая, подстрекал их к бою и произнес слова
сказавшего:
Лучше благ всех — когда врагов убиваю
Иль на спинах копей несусь, нападая.
Или если гонец придет от любимой,
Иль любимый, что сам пришел, без условья».
И слова другого:
«Коль буду я жив, войну возьму себе в матери,
И в братья — копье мое, в отцы же — мой меч возьму,
Бок о бок со встрепанным, что смехом встречает смерть,
Как будто убитым быть стремится и хочет он».
А окончив эти стихи, везирь Дандан воскликнул: «Слава тому, кто укре-
пил нас своей великой поддержкой и отдал нам в добычу серебро и чистое
золото!» И Дауаль-Макан велел войскам трогаться, и они двинулись, нап-
равляясь к аль-Кустантынии. И ускорили они ход и подошли к просторному
лугу, где было все, что есть прекрасного: и резвящиеся звери, и бегающие
газели, а воины пересекли многие пустыни, и вода у них вышла шесть дней
назад. И, приблизившись к этому лугу, они увидели там полноводные ручьи
и спелые плоды, и ту землю, подобную райскому саду, что убралась в свой
убор и украсилась, и ветви ее упились вином росы и закачались, соединяя
сладость райского потока с нежностью ветерка и ошеломляя разум и око,
как сказал поэт:
Посмотри на сад ты сверкающий — и подумаешь,
Что разостлан плащ на земле его зеленый.
Если взор очей обратишь к нему, то увидишь ты
Только пруд большой, где вода, кружась, гуляет.
Ио душевным оком узришь величье в ветвях его:
Над главой твоей, где бы ни был ты, будет знамя.
Или, как сказал другой;
Поток-щека, от лучей блестящих румяная,
И ползет на ней молодой пушок — тень ивы.
На ногах ветвей, как браслет, вода обвивается,
Серебром сияя, цветы же — как короны.
И Дау-аль-Макан взглянул на этот луг, где сплетались деревья и пышно
цвели цветы и пели птицы, и позвал своего брата Шарр-Кана и сказал ему:
«О браг мой, поистине в Дамаске нег подобного места. И мы по двинемся
отсюда раньше чем через три дня, чтобы мы могли отдохнуть и войска исла-
ма ободрились бы и укрепили мы свои души для встречи со скверными нечес-
тивцами». И они остались в этом моею и, будучи там, вдруг услышали изда-
ли голоса. И когда Дау-аль-Макан спросил о них, ему сказали: «Это кара-
ван купцов из земель сирийских, который расположился в этом месте для
отдыха. Может быть, воины повстречали их и, возможно, взяли что-нибудь
из их товаров, так как эти купцы были в землях неверных».
А через некоторое время пришли купцы, крича и взывая к царю о помощи.
И, увидя это, Дау-аль-Макан приказал привести их, и они предстали перед
ним и сказали: «О царь, мы были в землях неверных, и они ничего не отня-
ли у нас. Так как же наши братья мусульмане грабят паше имущество, когда
мы в их землях? Увидев ваши войска, мы приблизились к ним, и они забрали
паши товары. Вот мы рассказали тебе, что с нами случилось».
И потом купцы вынули письмо царя аль-Кустантынии, а Шарр-Кан взял его
и прочитал и сказал купцам: «Мы возвратим вам то, что у вас взяли, но
вам не следовало возить товары в страны неверных». — «О владыка, — ска-
зали купцы, — Аллах направил нас в их страны, чтобы нам досталось то,
что не досталось ни одному завоевателю, ни даже вам в ваших походах». —
«А что же досталось вам?» — спросил Шарр-Кан. И купцы ответили: «Мы ска-
жем об этом только наедине, так как, если это дело станет известным сре-
ди людей, может случиться, что кто-нибудь узнает об этом, и эго будет
причиной нашей гибели и гибели всех мусульман, отправившихся в страны
румов».
И купцы принесли сундук, в котором была проклятая Зат-ад-Давахи, и
Дау-аль-Макан с браюм взяли их и уединились с ними, и купцы рассказали
им о подвижнике и стали так плакать, что довели их до плача…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто пятая ночь
Когда же настала девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что когда Дау-альМакан и его брат Шарр-Кан уединились с
ними, христиане, бывшие в обличье купцов, рассказали им о подвижнике и
так плакали, что довели царей до плача. А они рассказывали так, как их
научила кудесница Зат-ад-Давахи.
И сердце Шарр-Кана размягчилось, и он почувствовал жалость к подвиж-
нику, и приверженность к Аллаху великому поднялась в нем. «Освободили вы
этого отшельника иди он до сей поры в пустыни?» — спросил он купцов. И
они сказали: «Нет, мы освободили его и убили начальника пустыни, так как
боялись за себя, а потом мы поспешили убежать, страшась гибели. И верные
люди рассказали нам, что в этом монастыре целые кантары золота, серебра
и драгоценностей». А потом они принесли сундук и вынули оттуда эту прок-
лятую, и она была точно стручок кассии [161], — так она почернела и исху-
дала, опутанная цепями и оковами.
И, у видя ее, Дау-аль-Макан и присутствовавшие подумали, что это
кто-нибудь из лучших богомольцев и достойнейших подвижников, особенно
потому, что лоб у нее светился от жира, которым она намазалась. И
Дау-альМакан и его брат горько заплакали и, поднявшись, поцеловали ей
руки и стали рыдать, но она сделала им знак и сказала: «Бросьте этот
плач и послушайте мои речи». И братья прекратили плач, следуя ее прика-
занию, и она сказала: «Знайте, я доволен тем, что сделал со мной мой
владыка, так как я считаю постигшее меня несчастье испытанием от него, —
велик он и славен, — а кто не стоек в беде и испытаниях, нет тому досту-
на в езды блаженства. И я хотел бы вернуться в мою страну не от горя,
из-за несчастий, которые постигли меня, а чтобы умереть под копытами ко-
пей и бойцов за веру, которые по будут живы, а не мертвы».
И она произнесла такие стихи:
«Вот крепость-гора Синай, и битвы огонь горит,
А ты — Моисей и время — время беседы.
Так брось же свой посох, — он пожрет все творенья их не бойся, верев-
ка их змеею не станет.
И строки врагов в бою читай, точно суры, ты,
А меч — ивой на шеях их стихи вырезает».
И когда старуха окончила свои стихи, слезы полились у нее из глаз, а
лоб с жиром сиял ярким светом. И ШаррКан поднялся и поцеловал ее руки и
принес ей пищу, но она отказалась и сказала: «Я не разговлялся уже пят-
надцать лет, как же могу я нарушить пост в этот час, когда мой владыка
даровал мне освобождение из плена неверных и отвратил от меня то, что
тяжелее пытки огнем? Я подожду до времени заката». Когда же настала ве-
черняя пора, Шарр-Кан с Дау-аль-Маканом принесли ей еду и сказали ей:
«Ешь, подвижник», а она ответила: «Теперь не время есть, теперь время
поклоняться владыке воздающему».
И она простояла в михрабе [162] на молитве, пока не прошла ночь. И де-
лала так три дня, вместе с ночами, и присаживалась она только при заклю-
чительном приветствии [163]. И когда Дау-аль-Макан увидел, что она посту-
пает так, хорошие мысли о ней овладели его сердцем, и он сказал
Шарр-Кан: «Поставь этому богомольцу кожаный шатер и назначь постельниче-
го, чтобы служить ему».
А на четвертый день она потребовала еду, и ей подали все кушанья, ка-
кие желательны душе и усладительны для глаз, но она съела из этого лишь
одну лепешку с солью и затем принялась поститься. А когда пришла ночь,
она встала на молитву.
И Шарр-Кан сказал Дау-аль-Макану: «»Этот человек совсем отказался от
жизни и если бы не война, я бы не покидал его и служил бы ему, поклоня-
ясь Аллаху, пока не предстану пред ним. Я хочу войти к нему в шатер и
побеседовать с ним немного». — «И я тоже, — сказал Дауаль-Макан, — но мы
завтра отправляемся в поход на альКустантынию и не найдем времени тако-
го, как это». — «Я тоже хочу увидеть этого подвижника, — сказал везирь
Дандан, — может быть, он помолится, чтобы я окончил жизнь в войне за ве-
ру и предстал бы пред господом. Поистине, я отказываюсь от земной жиз-
ни».
И когда спустилась ночь, они вошли в шатер этой кудесницы авт-ад-Да-
вахи и увидели, что она стоит и молится. И, подойдя к ней, они стали
плакать, жалея ее, но она не обращала на них внимания, пока не настала
ночь. А тогда она закончила молитву заключительным приветствием и, обра-
тившись к ним, поздоровалась с ними и спросила: «Зачем вы пришли?» И они
сказали ей: «О богомолец, не слышал ты разве, как мы плакали около те-
бя?» — «Тот, кто стоит перед лицом Аллаха, не существует в бытии и не
слышит ничьего голоса и никого не видит», — отвечала старуха. И они мол-
вили! «Мы хотим, чтобы ты рассказал нам, почему ты был в плену, и молил-
ся за нас сегодня ночью, — это лучше для нас, чем владеть аль-Кустанты-
нией». Услышав их слова, старуха воскликнула: «Клянусь Аллахом, не будь
вы эмирами мусульман, я вовсе ничего не рассказал бы вам об этом, ибо я
жалуюсь только Аллаху! Но вот я расскажу вам, почему я был в плену.
Знайте, что я находился в Иерусалиме кое с кем из святых и боговдох-
новенных людей, но я не превозносился перед ними, так как Аллах — да бу-
дет он возвеличен и прославлен! — даровал мне смирение и воздержанность.
И случилось, что я отправился ночью к морю и пошел по воде, и гордость
вошла в меня не знаю откуда, и я сказал себе: «Кто, подобно мне, идет по
воде?» И с того времени мое сердце огрубело. И Аллах наслал на меня лю-
бовь к путешествиям. И я отправился в земли румов и ходил по их странам
целый год, не оставляя места, где бы я не поклонялся Аллаху. И достигнув
той местности, я поднялся на гору, где была пустынь одного монаха по
имени Матруханиа. И, увидев меня, он вышел ко мне и поцеловал мне руки и
ноги и сказал: «Я увидел тебя, когда ты вошел в землю румов, и ты возбу-
дил во мне желание посетить страны ислама». А затем он взял меня за руки
и ввел в эту пустынь и пришел со мною в темную келью. И когда я вступил
в нее, он поймал меня врасплох и запер меня за дверью. Он оставил меня в
келье сорок дней без еды и питья и хотел уморить меня. И случилось, что
в какой-то день пришел в эту пустынь патриций по имени Дикьянус, с де-
сятью слугами, и еще с ним была его дочь по имени Тамасиль, красавица
бесподобная. И когда они вошли в пустынь, монах Матруханна рассказал им
обо мне, и патриций сказал: «Выведите его. На нем не осталось достаточно
мяса, чтобы насытиться птицам». И они открыли дверь этой темной кельи и
увидели, что я стою в михрабе и молюсь, читая Коран, славословя и умоляя
Аллаха великого. И, увидав меня в этом положении, Матруханна сказал:
«Поистине, это колдун из колдунов!»
И когда румы услышали эти слова, они все поднялись и вошли ко мне. И
Дикьянус со своими людьми подошел и жестоко побил меня. И тогда я поже-
лал смерти и стал укорять себя, говоря: «Вот воздаяние тем, кто превоз-
носится и гордится, когда господь их пожаловал им нечто, для них непо-
сильное! О душа, в тебя вошла гордость и заносчивость! Не знаешь ты раз-
ве, что гордость гневит господа и ожесточает сердца и ввергает человека
в огонь?» А затем пеня заковали и вернули на мое место (а было оно в по-
логе под полом этой комнаты). И каждые три дня мне бросали ячменную ле-
пешку и давали глоток воды. И всякий месяц или два месяца патриций при-
езжал и заходил в эту пустынь. И его дочь Тамасиль выросла, — а когда я
увидел ее, ей было девять лет, и я провел в плену пятнадцать лет, так
что всего ей стало двадцать четыре года жизни, — и нег в наших странах
или в землях румок никого лучше нее. Ее отец боялся, что царь возьмет у
него дочь, так как она отдала себя мессии, но она ездила со своим отцом
на коне в обличье мужей-витязей, и нет ей равной по красоте, и те, кто
видел ее, не знают, что она девушка.
А ее отец сложил ее богатства в этом монастыре, ибо каждый, у кого
есть какие-нибудь ценные сокровища, складывает их в этой пустыни. И я
видел там золото, серебро и драгоценные камни всякого рода и всевозмож-
ные сосуды и редкости, количество которых не исчислит никто, кроме Алла-
ха великого. Вы более достойны владеть ими, чем эти неверные; возьмите
же то, что есть в монастыре, и раздайте это мусульманам, в особености
бойцам за веру.
А когда эти купцы прибыли в аль-Кустантынию и продали свои товары, с
ниии заговорило изображение на стене по милости, оказанной мне Аллахом.
И они пришли в монастырь и убили монаха Матруханпу, подвергнув его сна-
чала жесточайшей пытке, и они тащили его за бороду, пока он не указал
им, где я.
И когда они взяли меня, и у них не было другого пути, кроме бегства,
так как они боялись гибели. А завтра вечером Тамасиль, как обычно, прие-
дет в пустынь, и ее отец нагонит ее, вместе со слугами, так как он боит-
ся за нее; и если вы хотите присутствовать при этом, возьмите меня, я
пойду перед вами и передам вам богатство и казну патриция Дикьянуса, ко-
торая находится на этой горе: я видел, как нечестивые вынимали золотые и
серебряные сосуды и пили из них, и видел у них девушку, которая пела им
по-арабски (горе мне, если бы этот прекрасный голос раздался при чтении
Корана!). Хотите, войдите в монастырь, спрячьтесь там, пока не придет
туда Дикьянус и с ним его дочь, и возьмите ее, — она годится только для
царя времени — Шарр-Кана или для царя Дау-аль-Макана».
Услышав ее слова, все обрадовались, кроме везиря Дандана, который не
поверил старухе, и слова ее не вошли в его ум, но он побоялся заговорить
с нею из уважения к царю. И он был смущен ее словами, и на лице его вид-
нелись признаки недоверия, а старуха Зат-ад-Давахи сказала: «Я боюсь,
что приедет патриций и увидит эти войска на лугу и не осмелится войти в
монастырь». И султан велел двинуть войска по направлению к аль-Кустани-
нии. И Дау-аль-Макан сказал: «Я хочу взять с собою сотню всадников и
много мулов, и мы отправимся к той горе, чтобы нагрузить их богатствами,
которые в пустыни».
А затем он послал в ют же час и минуту к старшему царедворцу и велел
ему явиться к себе, а также призвал начальников турок и дейлемитов и
сказал им: «Когда настанет утро, отправляйтесь в аль-Кустантынию, и ты о
вельможа, будешь замещать меня при решениях и планах, а ты, Рустум, за-
менишь моею брата в бою. Не давайте никому знать, что мы не с вами, а
через три дня мы нагоним вас».
Затем он выбрал сотню всадников из храбрецов и удалился вместе со
своим братом Шарр-Каном, везирем Данданом и сотней конных. И они взяли с
собою мулов и сундуки, чтобы везти деньги…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто шестая ночь
Когда же настала девяносто шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что Шарр-Кан и его брат Дау-аль-Макан, везирь Дандан
и сто конных поехали к монастырю, который им описала проклятая
Зат-ад-Давахи, и взяли с собою мулов и сундуки, чтобы везти деньги. А
когда наступило утро, старший царедворец крикнул среди войск клич о вы-
езде, и войска двинулись, думая, что Шарр-Кан, Дау-аль-Макан и везирь с
ними, и не зная об их отъезде в монастырь.
Вот что было с этими. Что же касается Шарр-Кана, его брата
Дау-аль-Макана и везиря Дандана, то они простояли на месте до конца дня,
и нечестивые люди Зат-ад-Давахи ехали тайком, после того как вошли к
ней, поцеловали у нее руки и ноги и попросили разрешения уехать. А она
позволила и велела им устроить какие она хотела хитрости. Когда же спус-
тился мрак, старуха поднялась и сказала Дау-аль-Макану и его людям:
«Идемте со мной на гору и захватите немного войска!» И они повиновались
и оставили на склоне горы пять всадников, а остальные пошли впереди
Зат-ад-Давахи, которая окрепла от большой радости.
И Дау-аль-Макан говорил: «Да будет превознесен тот, кто дал силу это-
му подвижнику, равного которому мы не видели».
А кудесница послала царю аль-Кустантынии письмо на крыльях птицы, ос-
ведомляя его о том, что случилось, и в конце письма она говорила: «Я хо-
чу, чтобы ты послал мне десять тысяч всадников из румских храбрецов;
пусть идут крадучись по склону горы, чтобы их не увидели войска ислама.
И, придя в монастырь, укроются там, пока я не явлюсь к ним, и со мной
будет царь мусульман и его брат. Я обманула их и привела сюда вместе с
везирем и сотней всадников, не больше. Я передам им кресты, которые в
монастыре. Я решила убить монаха Матруханну, так как хитрость удастся,
только если он будет убит. А когда моя хитрость исполнится, не достигнет
родины из мусульман ни обитатель дома, ни раздувающий огонь, а Матрухан-
на будет выкупом за людей христианской веры и приверженцев креста. Слава
же мессии в начале и конце!»
И когда это письмо достигло аль-Кустантынии, смотритель почтовых го-
лубей принес записку царю Афридуну, и тот, прочтя ее, немедленно послал
войско, снабдив каждого воина конем, верблюдом, мулом и припасами, и ве-
лел им направиться к тому монастырю и, достигнув известного им укрепле-
ния, укрыться там.
Вот что было с этими. Что же касается царя Дау-альМакана, его брата
Шарр-Кана, везиря Дандана и войска, то они прибыли к монастырю и, войдя
туда, увидели монаха Матрухапну, и тот подошел, чтобы посмотреть, кто
они. И тогда подвижник воскликнул: «Убейте этого проклятого!» И они уда-
рили его мечом и заставили выпить чашу гибели. А затем проклятая повела
их к месту, где были приношения, и они извлекли оттуда еще больше ред-
костей и драгоценностей, чем она им описала, и, собрав все это, положили
в сундуки и погрузили на мулов.
А что до Тамасиль, то она не явилась, ни она, ни ее отец, так как они
боялись мусульман, и Дау-аль-Макан провел, ожидая ее, и этот день, и
второй день, и третий день. И тогда Шарр-Кан воскликнул: «Клянусь Алла-
хом, мое сердце занято мыслью о войсках ислама, и я не знаю, что с ни-
ми!» И его брат сказал ему: «Мы захватили эти богатства, и мы не думаем,
что Тамасиль или кто-нибудь другой приедет в монастырь после того, как с
войсками румов случилось то, что случилось. И надлежит нам удовольство-
ваться тем, что уготовил нам Аллах, и отправиться! Может быть, Аллах по-
может нам завоевать Кустантынию». И затем они спустились с горы, и
Зат-адДавахи не могла им воспрепятствовать, так как боялась, что они
разгадают ее обман.
И они ехали, пока не достигли входа в ущелье, и вдруг, оказывается,
старуха посадила там засаду из десяти тысяч всадников, и, увидев му-
сульман, они окружили их со всех сторон и направили на них копья и обна-
жили белые клинки, и неверные закричали слова неверия и наложили на те-
тивы стрелы зла. И Дау-аль-Макан с братом Шарр-Каном и везирем Данданом
посмотрели на это войско и увидели, что это войско великое, и вскричали:
«Кто сообщил этим воинам о нас?» — «О брат мой, — сказал Шарр-Кан, — те-
перь не время для речей, — теперь время разить мечом и метать стрелы!
Усильте же вашу решимость и укрепите ваши души, ибо это ущелье подобно
улице с двумя воротами. Клянусь господином арабов и не арабов, не будь
это место узким, я бы уничтожил их, хотя бы их было сто тысяч всадни-
ков!» — «Знай мы это, мы бы наверное взяли с собой пять тысяч всадни-
ков», — сказал Дау-аль-Макан. И везирь Дандан молвил: «Если бы с нами
было в этом узком месте десять тысяч всадников, от них не было бы ника-
кой пользы, но Аллах поможет нам против них. Я знаю это узкое ущелье, и
мне известно, что в нем много убежищ, так как я проходил здесь во время
похода с царем Омаром ибн ан-Нуманом. Когда мы осаждали аль-Кустантынию,
мы находились в этом ущелье, и тут протекает вода холоднее снега. Подни-
майтесь же, Выйдем отсюда, прежде чем войска неверных умножатся против
нас и будут раньше нас на вершине горы. Они станут кидать на нас камни,
и мы не достигнем желаемою».
И они стали поспешно выезжать из ущелья, а подвижник посмотрел на них
и сказал: «Что это за боязнь, раз вы продали свои души Аллаху великому,
идя по пути его?! Клянусь Аллахом, я провел под землей пятнадцать лет и
не возроптал на Аллаха за то, что он со мною сделал. Сражайтесь же на
пути Аллаха, и кто из вас будет убит, ему приют в раю, а кто убьет — к
чести ведет его усердие».
И когда они услыхали от подвижника эти слова, их забота и горе прош-
ли, и они стояли твердо, пока неверные не двинулись на них со всех сто-
рон. И мечи заиграли на их шеях, и заходила между ними чаша гибели. И
мусульмане, повинуясь Аллаху, бились жестоким боем и работали среди вра-
гов его зубцами и наконечниками. Дау-альМакан разил мужей и повергал
храбрецов и рубил им головы — пятерку за пятеркой, десяток за десятком,
так что погубил неверных в числе неисчислимом и ко множестве бесконеч-
ном. И в это время он вдруг увидел, что проклятая делает бойцам знаки
мечом и ободряет их, и всякий, кто боялся, бежал к ней. А она кивала не-
верным, чтобы они убили Шарр-Кана, и они кидались убивать его о гряд за
отрядом, но на всякий отряд, несшийся на него, он нападал сам и обращал
его в бегство. И за одним несся другой отряд, и Шарр-Кан мечом обращал
его вспять. И он подумал, что побеждает по благословению этого бого-
мольца, и сказал про себя: «Поистине, Аллах посмотрел на него оком за-
ботливости и укрепил мою волю против спорных благодаря его чистым наме-
рениям! Я вижу, они меня боятся и не могут подступиться ко мне: напро-
тив, всякий раз, как они на меня кинутся, они поворачивают спины и обра-
щаются в бегство».
И войска бились остаток дня, до конца дневного времени, а когда приш-
ла ночь, они расположились в одной из пещер в этом ущелье, испытав много
бед и закиданные камнями, и было убито из них в этот день сорок пять че-
ловек. А сойдясь друг с другом, они стали искать подвижника, по не уви-
дели ни следа его. Им стало из-за этого тяжело, и они сказали: «Быть мо-
жет, он погиб мученически». И Шарр-Кан молвил: «Я видел, как он укреплял
витязей господними указаниями и охранял их Знамениями всемилостивого». И
когда они разговаривали, вдруг пришла проклятая Зат-ад-Давахи, и в руках
у нее была голова великого патриция, предводителя двадцати тысяч. А это
был непокорный притеснитель и дерзкий сажана, которого убил стрелою один
турок, и Аллах немедля поверг его дух в огонь, и, увидя, что сделал тот
мусульманин с их товарищем, неверные бросились на него и привели его к
гибели, изрубив мечами, и Аллах немедля послал его душу в рай. А прокля-
тая отрезала голову этому патрицию и принесла ее и бросила перед
Шарр-Каном, царем Дау-аль Маканом и везирем Данданом. И, увидя старуху,
Шарр-Кан вскочил на ноги и воскликнул: «Слава Аллаху, что ты спасся и мы
тебя видим, о богомолец, подвижник и боец за веру!» А старуха сказала:
«О дитя мое, я искал в сегодняшний день мученической смерти и кидался на
войска неверных, но они страшились меня. А когда вы разошлись, меня взя-
ла ревность за вас, и я кинулся на старшего патриция, их предводителя,
который один считался за тысячу всадников, и ударил его и сбросил ему
голову с тела, и ни один неверный не мог подойти ко мне близко. И я при-
нес вам его голову…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто седьмая ночь
Когда же настала девяносто седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что проклятая Зат-ад-Давахи, взяв голову патриция,
главы двадцати тысяч неверных, принесла ее и кинула перед Дау-аль-Мака-
ном, его братом Шарр-Каном и везирем Данданом и сказала: «Когда я уви-
дел, каково вам, меня взяла ревность за вас, и я бросился на старшего
патриция, ударил его мечом и скинул ему голову. И никто из неверных не
мог подойти ко мне близко. Я принес вам его голову, чтобы ваши души ок-
репли для боя с неверными и вы ублажили бы своими мечами господа рабов.
Я хочу, чтобы вы занялись битвой, а сам пойду к вашему войску, даже если
оно у ворот аль-Кустантынии, и приведу вам оттуда двадцать тысяч всадни-
ков, которые погубят этих нечестивых». — «А как же ты пойдешь к ним, о
подвижник, когда долина со всех сторон заперта неверными?» — спросил
Шарр-Кан. И проклятая сказала: «Аллах укроет меня от их глаз, и они меня
не увидит, а кто и видит, не осмелится подойти ко мне: я в эго время ис-
чезну, по воле Аллаха, и он сразится за меня со своими врагами». — «Ты
сказал правду, подвижник, так как я был свидетелем этому, — ответил
Дау-аль-Макан, — и если ты можешь отравиться в начале ночи, это будет
для нас лучше». — «Л уйду сейчас же, — сказала старуха, — и если ты хо-
чешь пойти со мною, невидимый никем, — поднимайся. А коли пойдет с нами
твой брат, мы возьмем и его, по никого другого: сень святого покроет
только двоих». — «Что до меня, то я не оставлю моих товарищей, — сказал
Шарр-Кан, — но если мой брат согласится, — не беда, чтобы он пошел с то-
бою и освободился из этой теснины: ведь он — крепость мусульман и меч
господа миров. Если захочет, пусть берет с собою везиря Дандана или кого
он выберет, и пришлет нам десять тысяч всадников в помощь против этих
злодеев».
И они столковались и сошлись на этом, а потом старуха сказала: «Дайте
срок — я пойду раньше вас и посмотрю, что с неверными: спят они или
бодрствуют». Но ей ответили: «Мы выйдем только с тобою и вручаем свое
дело Аллаху». — «Если я вас послушаюсь, не упрекайте меня, но корите
только себя самих, — сказала старуха. — Я думаю, вам следует дать мне
срок, и я узнаю, что с ними».
И Шарр-Кан молвил: «Иди и не мешкай, мы ждем тебя». И Зат-ад-Давахи
ушла, а Шарр-Кан после ухода заговорил со своим братом и сказал ему: «Не
будь этот подвижник чудотворцем, он бы не убил того патрицияпритесните-
ля! В этом достаточное доказательство силы этого подвижника, и мощь не-
верных сломилась поело убийства патриция: он ведь был непокорный притес-
нитель и дерзкий сатана». И когда они беседовали о чудесах отшельника,
вдруг проклятая Зат-ад-Давахи вошла к ним и обещала им победу над невер-
ными, и они поблагодарили подвижника, не зная, что это хитрость и обман.
И затем проклятая спросила: «А где царь времени Дауаль-Макан?» И он от-
ветил ей: «Я здесь». А она сказала: «Возьми с собою твоего везиря и сту-
пай за мною — мы пойдем в аль-Кустантынию».
А Зат-ад-Давахи рассказала неверным, какую она устроила хитрость, и
они обрадовались до крайности и сказали: «Наши души успокоятся только
после убийства их царя за убийство патриция, так как у нас не было воина
доблестнее его». И когда скверная старуха Зат-ад-Давахи рассказала им,
что она приведет к ним царя мусульман, они сказали: «Когда ты его приве-
дешь, мы возьмем его к царю Афрудуну».
А потом старуха Зат-ад-Давахи отправилась, и Дауаль-Макан и везирь
Дандан отправились с нею, а она шла впереди них и говорила: «Идите с
благословения Аллаха великого». И они ответили ей согласием, и пронзила
их стрела судьбы и рока. И она шла с ними до роки, пока не оказалась
посреди войска неверных и не достигла упомянутого узкого ущелья. И войс-
ка румов смотрели на них, но не причиняли им зла, ибо проклятая так им
велела. И когда Дау-аль Макан и везирь Дандан увидели воинов неверных и
узнали, что неверные видят их, но не делают им зла, везирь Дандан воск-
ликнул: «Клянусь Аллахом, это чудо подвижника! Нет сомнения, что он из
числа избранных». — «Клянусь Аллахом, — сказал Дау-альМакан, — я думаю,
что неверные слепы, так как мы видим их, а они нас не видят». И пока они
восхваляли подвижника и поминали его чудеса, воздержание и благочестие,
вдруг неверные ринулись на них, окружили и схватили их и спросили: «Есть
ли с вами еще кто-нибудь, кроме вас двоих, чтобы нам схватить и его?» —
«Разве вы не видите еще вот этого человека, который перед нами?» — спро-
сил везирь Дандан. Но неверные воскликнули: «Клянемся мессией, монахами,
католикосом и митрополитом, мы не видим никого, кроме вас двоих! »
И тогда Дау-аль-Макан вскричал: «Клянусь Аллахом, то, что с нами слу-
чилось, — наказание нам от Аллаха великого…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто восьмая ночь
Когда же настала девяносто восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что неверные схватили паря Дау-аль-Макана и везнря
Дандана и спросили их: «Есть ли с вами кно-нибудь, кроме вас двоих, что-
бы нам схватить его?» И везирь Дандан сказал: «Разве вы не видите еще
вот этого человека, который схватил?» — «Клянемся мессией, монахами, ка-
толикосом и митрополитом, мы не видим никого, кроме нас двоих!» — воск-
ликнули неверные, и затем они наложили им на ноги цепи и назначили людей
сторожить их там, где они спали.
А старуха Зат-ад-Давахи скрылась с их глаз, и они стали вздыхать и
говорили друг другу: «Поистине, преклонение праведникам приводит их к
большему, чем это, и в наказание нам — беда, которая нас постигла».
Вот что было с Дау-аль-Маканом и везирем Данданом. Что же касается до
паря Шарр-Кана, то он проспал эту ночь, а когда наступило утро, он встал
и совершил утреннюю молитву, и затем он и бывшие с ним войска поднялись
и приготовились к бою с неверными. И Шарр-Кан скреплял их сердца и обе-
щал им всякие блага. И они двинулись и достигли неверных, и, увидев их
издали, неверные закричали: «О мусульмане, мы взяли в плен вашего султа-
на и его везиря, который устраивает ваши дела. И если вы не отступитесь
от боя с нами, мы убьем вас до последнего. Если же вы отдадите нам ваши
души, мы пойдем с вами к нашему царю, и он помирится с вами на том, что
вы не выйдете из нашей страны и не отправитесь в ваши земли. И вы не бу-
дете ничем нам вредить, а мы не будет вредить вам. Если вы согласны, это
будет удача, если же откажетесь — будет вам только смерть. Мы вас уведо-
мили, и вот наше последнее слово к вам».
И когда Шарр-Кан услышал их слова и удостоверился, что его брат и ве-
зирь Дандан взяты в плен, ему стало от этого тяжко, и его силы ослабли,
и он убедился в своей гибели и сказал про себя: «Посмотри-ка! Почему это
их взяли в плен? Случилось ли им дурно обойтись с отшельником, или они
прекословили ему, или что там еще с ними?» А затем мусульмане поднялись
на бой с неверными и убили из них великое множество. И в этот день можно
было отличить храброго от труса. Окрасились мечи и копья, и неверные
слетелись к ним отовсюду, как мухи слетаются к вину. А Шарр-Кан и его
люди непрестанно сражались и бились, как бьются те, кто не боится смерти
не упускает удобного случая, пока долина не потекла от крови и земля не
наполнилась убитыми.
Когда же настала ночь, войска разошлись, и каждый отряд ушел на свое
место, и мусульмане воротились в ту пещеру, и была очевидна их неудача и
поражение, так как осталось их мало. И только на Аллаха и на мечи могли
они положиться. И убито было в этот день из них тридцать пять всадников
из эмиров и вельмож, хотя от их меча пали тысячи неверных, пеших и кон-
ных.
И, узнав все это, Шарр-Кан почувствовал, что дело стало плохо, и
спросил своих людей: «Как поступить?»
И его люди сказали ему: «Будет лишь то, чего хочет Аллах великий».
А на второй день Шарр-Кан сказал оставшимся воинам: «Если вы выйдете
на бой, никто из вас не уцелеет, гак как у нас осталось лишь немного во-
ды и пищи. У меня есть замысел, указывающий верный путь: обнажите мечи,
выйдите и встаньте у входа в эту пещеру и отражайте всякою, кто подсту-
пит к вам. Быть может, подвижник уже прибыл к войску мусульман и приве-
дет нам десять тысяч всадников, которые нам помогут в сражении с невер-
ными, и, может быть, неверные не увидели его и тех, кто был с ним». И
люди Шарр-Кана ответили ему: «Это и есть правильное мнение, и в верности
его нет сомнения». А потом воины вышли и заняли вход в пещеру и встали
по бокам его, и всякого из неверных, кто хотел войти к ним, они убивали.
И принялись они отражать неверных от входа и стойко бились с ними,
пока день не ушел и не пришла ночь с ее мраком…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девяносто девятая ночь
Когда же настала девяносто девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня,
о счастливый царь, что мусульманские воины заняли вход в пещеру и, встав
по бокам ее, принялись отражать неверных от входа. И всякого, кто хотел
ринуться на них, они убивали. И они стойко бились с неверными, пока день
не повернул на закат и не пришла ночь с ее мраком, и подле царя Шарр-Ка-
на осталось лишь двадцать пять человек, не больше.
И неверные говорили друг другу: «Когда кончатся эти дни? Мы устали
биться с мусульманами!» И один из них сказал: «Поднимемся и бросимся на
них — их осталось только двадцать пять человек. А если мы не справимся с
гимн, то сожжем их огнем. Если они подчинятся и сдадутся, мы заберем их
в плен, а коли они откажутся, мы сделаем их дровами для огня, чтобы они
были назиданием для проницательных. Да не благословит мессия их отца и
да не будет обитель христиан их приютом!»
И они принесли дров ко входу в пещеру и подожгли их огнем. И тогда
Шарр-Кан и бывшие с ним убедились, что погибнут, и сдались.
И когда это случилось, патриций, глава неверных, обратился к тому,
кто советовал перебить мусульман, и сказал: «Они будут убиты только пе-
ред царем Афридуном, чтобы утолить его жажду мести. Нам следует оставить
их у нас пленными, а завтра мы отправимся с ними в аль-Кустантынию и от-
дадим их царю Афридуну, и он сделает с ними, что захочет».
И неверные сказали: «Вот оно, правильное мнение!» А затем пленных ве-
лели скрутить и поставили над ними стражу. Когда же спустился мрак, не-
верные занялись весельем и едой и велели подать вина и пили, пока все не
опрокинулись навзничь. А Шарр-Кан и его брат Дау-альМакан были закованы,
как и все храбрецы, бывшие с ними, и Шарр-Кан посмотрел на брата и ска-
зал ему: «О брат мой, как освободиться?» И Дау-аль-Макан отвечал: «Кля-
нусь Аллахом, не знаю; мы стали подобны птицам в клетках». И Шарр-Кан
рассердился и вздохнул от сильного гнева и потянулся. Тогда его узы ра-
зорвались, и, освободившись от пут, он подошел к начальнику стражи и
взял ключи от цепей у него из-за пазухи и развязал Дау-аль-Макана и ве-
зиря Дандана и остальных воинов».
А затем он обернулся к своему брату Дау-аль-Макану и везирю Дандану и
сказал: «Я хочу убить троих из этих стражников. Мы возьмем их одежду,
наденем ее я примем обличье румов и пройдем среди них, так что никого из
пас не узнают, и отправимся к нашему войску». — «Этот замысел неправи-
лен, — сказал Дау-аль-Макан. — Я боюсь, что если мы убьем их, кто-нибудь
услышит их хрип, и неверные проснется и перебьют нас. Вернее будет, что-
бы мы вышли из ущелья». И они согласились на это. И когда они немного
отъехали от ущелья, то увидели привязанные коней, владельцы которых спа-
ли. И Шарр-Кан сказал своему брату: «Каждый из нас должен взять коня. А
их было двадцать пять человек, и они взяли двадцать взять коней, и Аллах
наслал на неверных сон ради мудрой цели, ему ведомой. А потом Шарр-Кан
стал вытаскивать у неверных оружие — мечи и копья, пока не набрал до-
вольно, и они сели на взятых ими коней и послали, а неверные думали, что
никто не может расковать Дау-аль-Макана, его брата и бывших с ними вои-
нов и что они не в состоянии убежать.
И когда все освободились от плена и оказались в безопасности,
Шарр-Кан прибыл к своим воинам и нашел их ожидающими его, и они стояли
словно на огне, погруженные из-за него в глубокое раздумье. И Шарр-Кан
обратился к ним и сказал: «Не бойтесь, Аллах сокрыл нас! У меня есть за-
мысел, который, может быть, верен». — «А какой же?» — спросили его, и он
сказал: «Я хочу, чтобы вы поднялись на гору и воскликнули бы все единым
возгласом: «Аллах велик!» И кричали бы: «Пришли к ним войска мусульманс-
кие!» И мы все возопим единым голосом: «Аллах велик!» — и рассеется от
это скопище румов. И они не найдут тогда для себя хитрости, так как они
пьяны, и подумают, что войска ислама окружили их со всех сторон и приме-
тались к ним. И они примутся колоть друг друга мечами, одурев от опьяне-
ния и сна. Мы их порубим их же мечами, и меч будет до утра гулять среди
них». — «Этот замысел неправилен, — сказал Дауаль Маках, — а правильно
будет нам идти к нашему войску, не произнося ни слова. Если мы крикнем:
«Аллах велик!» — они проснутся и настигнут нас, и никто из нас не спа-
сется». — «Клянусь Аллахом, если они проснутся, нам не будет от этого
беды, и я хочу, чтобы вы согласились с моим замыслом — от него будет
только добро!» — воскликнул Шарр-Кан. И все ответили согласием, и они
поднялись на вершину горы и возгласили: «Велик Аллах!» И горы, деревья и
камни возгласили вместе с ними, страшась Аллаха. И неверные услышали это
славословие и закричали…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста
Когда же настала ночь, дополняющая до ста, она сказала: «Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что ШаррКан сказал: «Я хочу, чтобы вы согласились
с этим моим замыслом — от него будет одно только добро». И вес ответили
согласием и поднялись на вершину горы и возгласили: «Велик Аллах!» И го-
ры, деревья и камни возгласили вместе с ними, страшась Аллаха, и невер-
ные услышали это и стали кричать друг на друга и надели оружие, воскли-
цая: «Враги налетели на нас, клянемся мессией!»
И они перебили друг друга в таком количестве, которое знает лишь Ал-
лах великий, а наутро стали искать пленных, но не нашли и следа их. И
предводители сказали воинам: «С вами сделали это дело пленные, которые
были у нас, устремитесь же за ними, пока не настигнете их, и заставьте
их выпить чашу бедствия. Пусть не будет вам от этого ни страха, ни сму-
щения».
И они сели на коней и погнались за мусульманами. И через мгновение
они их настигли и окружили.
И когда Дау-аль-Макан увидел это, его охватил великий испуг, и он
сказал: «То, чего я боялся, случилось, и нам не останется никакого выхо-
да, кроме боя!» А ШаррКан все время молчал и не говорил. И затем
Дау-аль-Макан спустился с вершины горы и воскликнул: «Аллах велик!» И
люди его закричали вместе с ним и решили сражаться и продать свои души,
повинуясь господу рабов. И когда это было, вдруг услышали они голоса,
кричавшие: «Нет бога, кроме Аллаха! Аллах велик! Молитва и привет благо-
вестнику, увещателю!» И, обернувшись в сторону голосов, они увидели, что
подходят войска мусульман и отряды единобожников [164].
И при виде их сердца воинов окрепли, и Шарр-Кан понесся на неверных,
восклицая вместе с единобожниками, бывшими с ним: «Нет бога, кроме Алла-
ха! Аллах велик!» И земля затряслась, как при землетрясении, и войска
неверных рассеялись по склонам гор. И мусульмане преследовали их, рубя и
разя и отделяя головы от тела, и Дау-аль-Макан со своими людьми, не пе-
реставая, рубил головы неверным, пока день не повернул на закат и не
пришла ночь с ее мраком. А затем мусульмане сошлись и провели в радости
всю ночь.
Когда же настало утро и засияло светом, и заблистало, они увидели
Бахрама, предводителя турок, и Рустума, предводителя дейлемитов, которые
подходили к ним с двадцатью тысячами всадников, подобных хмурым львам.
И, увидев Дау-аль-Макана, всадники спешились и приветствовали его и об-
лобызали землю меж его рук. И Дау-альМакан сказал им: «Радуйтесь победе
мусульман и гибели племени неверных». И они поздравили друг друга с бла-
гополучием и великой наградой при воскресении.
А причиною их прибытия туда было вот что. Когда эмир Бахрам и эмир
Рустум и старший царедворец отправились с мусульманскими войсками, раз-
вернув знамена над головою, и достигли аль-Кустантынии, они увидели, что
неверные забрались на стены и заняли башни и укрепления, приготовившись
к бою во всякой неприступной крепости, узнав, что подходят мусульманские
войска и мухаммеданские знамена. А они услыхали бряцанье оружия и гул
криков. И, посмотрев, увидели мусульман и услышали топот копыт их копей
за пылью, и вдруг оказалось, что они — точно стая саранчи пли изливающи-
еся облака. И румы услышали голоса мусульман, читавших, Коран и прослав-
лявших Аллаха. А узнали об этом неверные потому, что так устроила стару-
ха Зат-ад-Давахи по своей лживости, распутству, скрытности и коварству.
И когда войска подошли, подобные морю из-за множества пеших, конных,
женщин и детей, эмир турок сказал эмиру дейлемитов: «О эмир, нам опасны
враги, которые на стенах. Посмотри на эти башни и на толпу людей, подоб-
ную ревущему морю, где бьются волны! Поистине, этих неверных сто раз
столько, сколько нас, и мы опасаемся, что какой-нибудь лазутчик расска-
жет им, что нет с нами султана. Поистине, грозят нам враги, несметные
числом, помощь которым не прекращается, том более что отсутствуют царь
Дау-аль-Макан и его брат и славнейший везирь Дандан. Узнав, что их нет,
румы пожелают захватить нас, и уничтожат нас мечом до последнего, и не
спасется из нас спасающийся. Разумно будет, чтобы ты взял десять тысяч
всадников из мосульцев и турок и отправился с ними в пустынь Матруханны,
что на лугу Малуханны, за нашими братьями и товарищами. Послушаетесь ме-
ня, — будете причиною их освобождения, если неверные стеснили их, а не
послушаетесь, — так нет на мне упрека. А когда отправитесь, возвращай-
тесь к нам поскорее, ибо рассудительность в том, чтобы опасаться».
И упомянутый выше эмир согласился с этими речами и выбрал двадцать
тысяч всадников, и они поехали, пересекая дороги, к названному лугу и
знаменитой пустыни. Вот что было причиною их прибытия.
Что же касается старухи Зат-ад-Давахи, то, ввергнув султана
Дау-аль-Макана, его брата Шарр-Кана и везиря Дандана в руки нечестивых,
эта распутица взяла коня, села на него и сказала неверным: «Я хочу нас-
тигнуть войско мусульман и ухитриться погубить его, так как оно находит-
ся в аль-Кустантынии. Я скажу им, что их товарищи погибли. Когда они ус-
лышат это от меня, их единение распадется и их полчища рассеются. И по-
том я пойду к царю Афридуну, властителю аль-Кустантынии, и к моему сыну,
царю Хардубу, владыке румов, и расскажу им об этом, и они выйдут со сво-
ими войсками к мусульманам и погубят их, не оставив из них никого».
И она отправилась и всю ночь непрерывно скакала на этом коне, а когда
наступило утро, она увидела войско Бахрама и Рустума. И, войдя в чащу,
она спрятала своего коня, и вышла, и прошла немного, говоря про себя:
«Быть может, мусульманские войска вернулись разбитые после боя под
аль-Кустантынией». Но, приблизившись к войскам, она посмотрела и вгляде-
лась в их знамена и увидела, что они не опущены. И она поняла, что му-
сульмане идут не разбитые и не боятся за своего царя и товарищей. И,
убедившись в этом, она поспешила к ним быстрым бегом, как непокорный са-
тана, и, добежав до них, крикнула: «Спешите, спешите, о войска милосер-
дого, на сражение с племенем сатаны!» И, увидев ее, Бахрам подъехал к
ней и спешился и поцеловал перед нею землю. «О друг Аллаха, что нового
идет за тобой?» — спросил он. И она сказала: «Не спрашивай о дурных де-
лах и жестоких ужасах! Когда наши товарищи взяли богатства из пустыни
Матруханны, они хотели отправиться в аль-Кустантынию, но против них выш-
ло влачащееся войско неверных, несущее беду».
И затем проклятая повторила рассказ об этом, чтобы их смутить и испу-
гать, и сказала: «Большинство их погибло, и их осталось лишь двадцать
пять человек», — «О подвижник, когда ты покинул их?» — спросил Бахрам.
«Сегодня ночью» [165], — отвечала она. И Бахрам воскликнул: «Превознесен
тот, кто скрутил для тебя далекие земли, когда ты шествовал на ногах,
опираясь на ветвь пальмы! Но ты один из крылатых святых, вдохновленных
открытым им велением». И он сел на своего коня, ошеломленный, смущенный
тем, что услышал от лгуньи и обманщицы, повторяя: «Нет мощи и силы, кро-
ме как у Аллаха! Даром пропали наши тяготы и стеснена у нас грудь, и
взят в плен наш султан и те, кто с ним!»
И они устремились, пересекая земли днем и ночью, вдоль и поперек, а
когда настало время рассвета, они приблизились ко входу в ущелье и уви-
дели Дау-аль-Макана и брата его Шарр-Кана, которые кричали: «Нет бога,
кроме Аллаха! Аллах велик! Благословение и привет благовестнику, увеща-
телю!»
И Бахрам со своими людьми понесся, и они окружили неверных, как поток
окружает безводную степь, и завопили воплем от которого свалились храб-
рецы и раскололись юры. А когда настало утро и засияло светом и заблис-
тало, на них пахнуло веянием и благоуханием Дауаль Макана, и они узнали
друг друга, как было сказано раньше. И они поцеловали землю перед
Дау-аль-Маканом и его братом Шарр-Каном, и Шарр-Кан рассказал им о том,
что случилось в пещере, и они удивились этому.
А потом они сказали друг другу: «Поспешим в альКустантынию: мы оста-
вили там наших товарищей и сердца наши с ними». И они ускорили шаг, упо-
вая на всемилостивого, всеведущего. И Дау-аль-Макан укреплял мусульман в
твердости, произнося такие стихи:
«О, слава тебе! Хвалы и славы достоин ты,
И помощь даруй навек, господь мой, в делах моих!
Я вырос в земле чужой, далекой, и был ты мне
Защитником, и врагов судил одолеть ты мне.
Ты дал и богатство мне, и счастье, и власть паря,
И меч подвязал ты мне победы и доблести.
И сенью ты царственной навек осветил меня,
Обильных щедрот твоих поток на меня излил.
Ты спас от всего меня, что страшным казалось мне.
Советами Старшего, везиря храбрейшего,
Твоею мы милостью на румов накинулись,
Одетые в красное вернулись к себе они.
И вид показал врагам, что в бегство я бросился,
Но снова вернулся к ним, несясь точно быстрый лев
Оставил я в поле их, поверженных на землю,
Как будто не от вина — от смерти хмельны они.
И в руки попали нам суда, до единого,
И власть получили мы на суше и на море.
И вскоре явился к нам подвижник-молитвенник,
Чья сила известна всем, в пустыне и в городе.
Явились мы с мессию ко всем, кто не верует,
И ныне среди людей известны дела мои.
Убили враги средь нас бойцов, и достались им
Пресветлые горницы в раю над потоками».
И когда Дау-аль-Макан окончил свои стихи, его брат Шарр-Кан поздравил
его с благополучием и восхвалил его за деяния, а затем они отправились,
поспешая в пути…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто первая ночь
Когда же настала сто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о сча-
стливый царь, что Шарр-Кан поздравил брата Дау-аль-Макана со спасением и
восхвалил его За деяния, а потом они отравились к своим войскам.
Вот что было с ними. Что же касается старухи 3атад-Давахи, то она,
повстречав войско Бахрама и Рустума, вернулась в рощу, взяла своего коня
и, сев на него, быстро помчалась, пока не приблизилась к мусульманским
войскам, осаждавшим аль-Кустантынию. А потом она сошла с коня, взяла его
и пришла с ним к шатру, где был царедворец. И тот, увидав ее, поднялся
ей навстречу, сделал ей знак, кивнув головой, и сказал: «Добро пожало-
вать богомольцу-подвижнику!» А затем он спросил ее, что случилось, и она
рассказала ему свою устрашающую повесть и гибельную ложь и сказала: «Я
боюсь за эмира Рустама и эмира Бахрама. Я встретил их с войсками по до-
роге и послал к царю и его людям. С ними было двадцать тысяч всадников,
а неверных больше, чем их, и я хочу, чтобы ты сейчас же послал отряд
твоих воинов — пусть они скорее соединятся с ними, иначе они погибнут
все до последнего. Спешите, спешите!» — торопила она.
И когда царедворец и мусульмане услышали от нее эти слова, их реши-
мость ослабла, и они заплакали. А Зат-адДавахи сказала им: «Просите по-
мощи у Аллаха и будьте стойки в этой беде! Вам должно подражать вашим
предкам из народа Мухаммеда, рай с дворцами уготован Аллахом для тех,
кто умрет мучениками, а смерть неизбежна для всякого, но умереть в войне
за веру более похвально» [166].
Услышав слова проклятой Зат-ад-Давахи, царедворец позвал брата эмира
Бахрама, — а это был витязь по имени Теркаш, — выбрал ему десять тысяч
всадников, хмурых храбрецов, и велел ему отправляться. И Теркаш двинулся
в путь и ехал, пока не приблизился к мусульманам.
А когда наступило утро, Шарр-Кан увидал облако пыли и испугался за
мусульман и воскликнул: «Это войско, что подходит к нам, войско му-
сульман, — и тогда это явная победа, — или это войско из войск неверных.
Но неотвратимо то, что суждено». И он пришел к своему брату Дау-аль-Ма-
кану и сказал ему: «Не бойся ничего! Я выкуплю тебя своей душой от гибе-
ли! Если это войска из войск ислама, то это тем большая милость. Если же
это наши враги, то с ними неизбежно сразиться. Но я хочу обратиться пе-
ред смертью к богомольцу и попросить его помолиться, чтобы я умер не
иначе, как мучеником».
И когда они разговаривали, вдруг показались знамена, на которых было
написано: «Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммед-посол Аллаха!» И Шарр-Кан
закричал: «Как дела мусульман?» И ему ответили: «Здоровы и благополучны!
Мы пришли только из страха за вас». И предводитель войска сошел с коня,
поцеловал землю перед ШаррКаном и спросил: «О мой владыка, как поживает
султан, везирь Дандан, Рустум и мой брат Бахрам? Все ли они целы?» —
«Все благополучно, — отвечал Шарр-Кан. — А кто вас осведомил о нашем де-
ле?» — спросил он затем. И предводитель ответил: «Подвижник. Он сказал,
что встретил моего брата Бахрама и Рустума и послал их к вам, но говорил
нам, что неверные окружили их, и врагов много. А и вижу, что дело обсто-
ит как раз наоборот, и вы победители». — «А как добрался до вас подвиж-
ник?» — спросили Теркаша. И он ответил: «Он шествовал на ногах и прошел
за день и ночь расстояние в десять дней пути для спешащего всадника». —
«Нет сомнения, что это друг Аллаха. Где же он?» — спросил Шарр-Кан. «Мы
оставили его с войсками из людей правоверных, и он подстрекал их бо-
роться с людьми неверия и непокорства», — ответили ему, и Шарр-Кан обра-
довался. И они воздали хвалу Аллаху за свое спасение и спасение подвиж-
ника, и призвали милость Аллаха, и сказали: «Это было начертано в писа-
нии».
А затем они двинулись, поспешая в пути, и когда они шли, вдруг взле-
тело облако пыли, застлавшее все концы земли и помрачившее день. И
Шарр-Кан посмотрел на него и сказал: «Я боюсь, что неверные сломили
войска ислама: эта пыль застлала восток и запад и наполнила землю с обе-
их сторон». А потом за этой пылью показался столб из мрака, мрачнее, чем
черные дни, и он все приближался. И конные и пешие поспешили, чтобы пос-
мотреть, в чем причина этого злого дела, и увидали, что это подвижник,
уже упомянутый. И все, теснясь, стали целовать ему руки, а он кричал: «О
народ лучшего из людей, светоча во мраке! Неверные обманули мусульман!
Нагоните же войско единобожников и спасите их из рук неверных злодеев:
они ринулись на них, и постигло их унизительное наказание, когда были
они спокойны в своем месте!»
И когда Шарр-Кан услышал это, его сердце взлетело от сильного биения,
и он сошел со своего коня растерянный. А потом он поцеловал подвижнику
руки и ноги, и то же сделал брат его Дау-аль-Макан и остальные воины,
пешие и конные, кроме везиря Дандана: тот не сошел с коня и сказал:
«Клянусь Аллахом, мое сердце бежит от этого подвижника! Я не знаю о че-
ресчур благочестивых ничего, кроме скверного. Оставьте же его и нагоните
ваших товарищей мусульман, ибо этот человек — один из пропавших от врат
милости господа миро». Сколько раз я ходил походом с царем Омаром ибн
ан-Нуманом и попирал землю в этих местах!» — «Оставь, эти скверные мыс-
ли! — воскликнул Шарр-Кан. — Не видал ты разве, как этот богомолец по-
буждал мусульман к бою, невзирая на мечи и стрелы? Не клевещи на него,
ибо клевета порицается и мясо праведных опасно для хулителей. Посмотри,
как он подстрекал нас на сражение! Если бы Аллах великий не любил его,
он не сократил бы для нею путь в далекую землю, ввергнув его прежде в
жестокое мучение».
Затем Шарр-Кан велел привести отшельнику нубийского мула и сказал
ему: «Садись, подвижник, благочестивый богомолец». Но тот не согласился
и отказался сесть, выказывая себя подвижником, чтобы достичь цели. И они
не знали, что этот распутный подвижник тот, о подобном которому сказал
поэт:
Постился, молился он, чтоб цель достичь своей,
А сделав дела, забыл и пост и молитвы.
И этот подвижник все шествовал между конными и пешими, точно лисица,
хитрящая, чтобы похитить добычу, и, возвышая голос, читал Коран и прос-
лавлял милосердого.
И они шли до тех пор, пока не приблизились к войскам ислама, и
Шарр-Кан увидел, что они разбиты и царедворец собирается бежать и спа-
саться, и меч неверных работает среди чистых и нечистые…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто вторая ночь
Когда же настала сто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что когда Шарр-Кан настиг мусульман, они были разбиты и
царедворец собирался бежать и спасаться, и меч работал среди чистых и
нечестивых. А причиною беспомощности мусульман было то, что когда прок-
лятая Зат-ад-Давахи, враг веры, увидела, что Бахрам и Русум с их войска-
ми отправились к Шарр-Кану и его брату Дау-альМакану, она поехала к
войску мусульман и послала эмира Теркаша, как уже было раньше упомянуто.
И хотела она этим разделить войска мусульман, чтобы они стали слабее. А
затем она оставила их и отправилась в аль-Кустантынию и крикнула во весь
голос патрициям румов: «Спустите веревку, я привяжу к ней письмо, а вы
доставьте его вашему царю Придуну, чтобы он и мой сын, царь румов, проч-
ли его и действовали согласно его приказанию и запрещению». И ей спусти-
ли веревку, и она привязала к ней письмо, и содержание его было: «От ве-
ликой беды и величайшей напасти, Зат-ад-Давахи, царю Афридуну. А затем я
придумала вам хитрость, чтобы погубить мусульман, — будьте же спокойны,
— я взяла их в плен и захватила их сутана и везиря. А затем я отправи-
лась к их войскам и рассказала об этом, и мощь их сломилась и их сила
ослабла. Я обманула войска, осаждающие аль-Кустантыпию, и отослала две-
надцать тысяч всадников с эмиром Теркашем, кроме взятых в плен, так что
мусульман осталось лишь немного. Нужно, чтобы вы вышли на них со всем
вашим войском в течение оставшегося дня и налетели на них в их палатах.
Но только выходите обязательно вместе и перебейте их до последнего. По-
истине, мессия обратил на вас свой взор и дева смягчилась к вам, и я на-
деюсь, что мессия не забудет деяний, которые я совершила».
И когда письмо ее дошло до царя Афридуна, он сильно обрадовался и
сейчас же послал привести царя румов, сына Зат-ад-Давахи, и прочитал ему
письмо, и тот обрадовался и воскликнул: «Посмотри, каковы козни моей ма-
тери: они избавляют нас от ужаса страшного дня». — «Да не лишит нас мес-
сия вида твоей матери!» — воскликнул царь Афридун и велел патрициям кри-
чать о выезде. Весть об этом распространилась в аль-Кустантынии, и войс-
ка христиан и приверженцев креста выступили, обнажив мечи, и прокричали
слова неверия и ереси, не признавая господа рабов. И, увидав это, царед-
ворец воскликнул: «Румы приблизились к нам, и они знают, что наш султан
отсутствует! Быть может, они бросятся на нас, а большинство наших войск
отправилось к царю Дау-аль-Макану!»
И царедворец разгневался и вскричал: «О войска мусульман и защитники
твердой веры, если вы побежите, то погибнете, а будете стойки — победи-
те. Знайте, доблесть в том, чтобы устоять, а Аллах пошлет облегчение. Да
благословит нас Аллах и да посмотрит на вас оком милости!»
И тогда мусульмане закричали: «Аллах велик!» И единобожники издали
вопль, и жернова войны завертелись, рубя и разя, и заработали мечи и
копья, и наполнились кровью долины и равнины, и священники и монахи ста-
ли служить обедни, затянули пояса и подняли кресты. А мусульмане громко
превозносили владыку воздающего и кричали, читая Коран. И племя милосер-
дого сшиблось с племенем сатаны, и головы полетели с плеч, и прекрасные
ангелы окружили народ избранного пророка, и мечи не переставали рабо-
тать, пока не ушел день и не пришла ночь с ее мраком. И неверные окружи-
ли мусульман и решили, что избежали унизительной пытки. Многобожники
жадно взирали на правоверных, пока не взошла и не стала видна заря. И
тогда царедворец с войсками сел на коней, надеясь, что Аллах поможет
ему, и народ смешался с народом, и война поднялась на ноги, и полетели
головы, и доблестный был стоек и шел вперед, а трус, повернув спину бе-
жал, и судья смерти судил и решал, пока храбрецов не повыбивали из седел
и не наполнились мертвыми луга.
И мусульмане отошли со своего места, и румы овладели частью их пала-
ток и жилищ, и правоверные решили отступить, повернуть и бежать. И в это
время вдруг прибыл Шарр-Кан с войсками мусульман и заменами единобожни-
ков, и, приблизившись к ним, Шарр-Кан понесся на неверных, и за ним пос-
ледовал Дау-аль-Макан, а вслед за ними помчались везирь Дандан, эмир
дейлемитов Рустум, Бахрам и брат его Теркаш. И когда неверные увидали
это, их умы улетели и разум их исчез, только пыль взвилась, наполнив все
концы, и лучшие из мусульман соединились с их пречистыми товарищами. И
Шарр-Кан свиделся с царедворцем, восхвалил его за стойкость и поздравил
его с вышней поддержкой и победой. И обрадовались мусульмане, и сердца
их укрепились, и они понеслись на врагов. преданные Аллаху в бою. И,
когда неверные увидали мухаммеданские знамена, на которых написаны слова
о предании себя исламу, они закричали: «О бедствие! о гибель! — и стали
взывать к патриархам в монастырях, призывая Юханну и Мариам и крест, —
будь он проклят! — и руки их не поднимались на бой. И царь Афридун
подъехал к парю румов, и один из них встал справа, а другой слева, и
подле них был знаменитый витязь по имени Лявия, который встал посредине,
и они выстроились для схватки, хотя были испуганы и потрясены. И мусуль-
мане построили свои войска, и Шарр-Кан обратился к своему брату
Дау-аль-Макану и сказал ему: «О царь времени, они несомненно хотят пое-
динка, а это предел наших желаний. Ио я хотел бы поставить вперед тех из
войска, у кого твердая решимость, ибо разумный замысел — половина жиз-
ни». — «Что же ты хочешь, о обладатель верного мнения?» — спросил сул-
тан. И Шарр-Кан сказал: «Я хочу быть в середине войска неверных так,
чтобы везирь Дандан был слева, ты — справа, а эмир Бахрам на левом кры-
ле. Ты же, о великий царь, будешь под знаменами и стягами, так как ты
паша опора, и на тебя, после Аллаха, мы полагаемся. И все мы выкупим те-
бя от колкого злого дела». И Дау-аль-Макан поблагодарил его за это, и
поднялись крики, и воины обнажили мечи, и когда это было так, вдруг поя-
вился из войска румов витязь и приблизился, и воины увидали, что он си-
дит верхом на мелко шагающем муле, уносящем всадника из-под ударов ме-
чей, и чепрак его был из белого шелка, и на кем был молитвенный коврик
кашмирской работы. А на спине мула сидел старец, прекрасный своей седи-
ной и величественный видом, и одет он был во власяницу из белой шерсти.
И он ускорял ход и погонял мула, пока не приблизился к войску мусульман,
и тогда он сказал: «Я посланец к вам всем, а на посланце лежит лишь опо-
вещение. Дайте же мне безопасность, и я передам вам послание». — «Ты в
безопасности, не страшись же рубящего меча и разящего копья», — отвечал
Шарр-Кан, и тогда старец спешился и, сняв с шеи крест перед султаном,
поклонился ему поклоном ожидающего милости и сказал: «Я посланец царя
Афридуна. Я увещевал его воздержаться и не губить образы человеческие м
храмы всемилостивого, и разъяснил ему, что правильнее не проливать крови
и ограничиться поединком двух витязей, и он согласился на это и говорит
вам: «Я выкуплю мое войско собственной душой, пусть царь мусульман сде-
лает, как я, и выкупит свое войско жизнью. Если он убьет меня, не оста-
нется у войск неверных твердости, а если я убью его, не останется твер-
дости у войска ислама».
Услышав эти слова, Шарр-Кан воскликнул: «О монах, мы согласны на это,
ибо это и есть справедливость, которой не должно противоречить. Вот я
выступлю против него и понесусь на него, ибо я витязь мусульман, а он
витязь неверных. Если он убьет меня, то получит победу, и войскам му-
сульман останется только бегство. Возвращайся же к нему, о монах, и ска-
жи ему: «Поединок будет завтра, так как мы пришли сегодня усталые от пу-
ти, а после отдыха не будет ни упрека, ни порицания». И монах вернулся,
радостный, и, прибыв к царю Афрудуну и царю румов, рассказал им об этом.
И царь Афридун до крайности обрадовался, и прошли его горести и печали.
«Нет сомнения, — сказал он про себя, — что этот ШаррКан лучше их всех
рубит мечом и разит копьем, и если я убью его, их решимость сломится и
сила их ослабнет». А 3ат-ад-Давахи писала об этом царю Афридуну и гово-
рила: «Шарр-Кан — витязь среди доблестных и доблестный среди витязей». И
она предостерегала Афридуна от ШаррКана. А Афридун был великий витязь,
так как он сражался разными способами: метал камни и стрелы и бил желез-
ным столбом и не боялся великой беды, и, услышав от монаха, что Шарр-Кан
согласен на поединок с ним, он едва не взлетел от сильной радости, так
как он верил в себя и знал, что никому его не осилить. И неверные прове-
ли эту ночь в радости и восторге и пили вино, а когда встало утро, приб-
лизились всадники с серыми копьями и белыми клинками. И вдруг видят они
— выступает на поле витязь верхом на коне из чистокровных коней в боевой
сбруе и с сильными ногами. На витязе была железная кольчуга, припасенная
для великой беды, а на груди его было зеркало из драгоценных камней, а в
руке меч и кленовое копье из диковинных изделий франков. И витязь открыл
лицо и сказал: «Кто знает меня, тому досталось от меня довольно, а кто
меня не знает, увидит, кто я. О, Афридун, осененный благословением
Зат-ад-Давахи».
И не окончил он еще своих речей, как выступил перед лицо его витязь
мусульман Шарр-Кан, верхом на рыжем коне, стоящем тысячу червонным золо-
том. И на нем были доспехи, украшенные жемчугом и драгоценностями, и
опоясан он был индийским мечом с драгоценными камнями, рассекающим шеи и
облегчающим трудные дела. И он погнал своего коня меж рядами, а витязи
взирали на его очами, и воззвал он к Афридуну, говоря: «Горе тебе, прок-
лятый! Или ты считаешь меня таким, как те витязи, которыми ты встретил-
ся, не устоявшие против тебя на поле в жарком бою?» И затем каждый из
них понесся на другого, и оба были подобны столкнувшимся горам или сшиб-
шимся морям. Они приближались и отдалялись, сходились вплотную и расхо-
дились, и в шутку, и не в шутку, вступали и отступали, рубя и разя. И
войска глядели на них, одни говорили, что победит Шарр-Кан, а другие го-
ворили, что победит Афридун. И витязи сражались до тех пор, пока не
прекратились слова и речи. И когда поднялась пыль и день ушел и солнце
стало желтеть, тогда царь Афридун крикнул Шарр-Кану: «Клянусь мессией и
истинной верой, ты витязь упорный и храбрец воинственный, но только ты
обманщик, и твой нрав не таков, как нрав лучших людей. Я вижу, что дела
твои не похвальны и бой твой — не бой вождя, и твои люди возводят твой
род к рабам. Вот тебе вывели другого коня, и ты снова ринешься в бой. А
я, клянусь моей верой, измучился, сражаясь с тобою. Если ты хочешь сра-
жаться со мною в сегодняшний вечер, не меняй ни доспехов, ни коня, —
пусть витязям станет явно твое благородство и уменье биться».
И, услышав эти речи, Шарр-Кан разгневался из-за слов своих товарищей,
которые возводили его род к рабам, и, обернувшись к ним, хотел дать им
знак и приказать, чтобы они не меняли ему коня и доспехи, как вдруг Аф-
ридун взмахнул копьем и пустил им в Шарр-Кана. А тот обернулся назад и
никого не увидел, и понял, что это была хитрость проклятого, и он быстро
повернул лицо, а копье настигло его, но он уклонился от него, опустив
голову на уровень луки седла, так что копье попало ему в грудь. А грудь
у Шарр-Кана была высокая, и копье ободрало кожу на его груди, и он издал
единый вопль и исчез из мира.
И обрадовался проклятый Афридун и понял, что он убил его, и закричал
неверным с радостью, и заволновались люди беззакония, и заплакали люди
правок веры, и когда Дау-аль-Макан увидел, что его брат склоняется на
копе и едва не падает, он послал к нему витязей, и храбрецы вперегонку
помчались к нему и привели его к Дауаль-Макану. И неверные понеслись на
мусульман, и оба войска встретились, и ряды смешались, и заработали ост-
рые йеменские клинки, и быстрее всех был подле Шарр-Кана везирь Дан-
дан…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто третья ночь
Когда же настала сто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о сча-
стливый царь, что царь Дау-аль-Макан, увидав, как проклятый ударил его
брата Шарр-Кана копьем, решил, что от умер, и послал к нему витязей, и
быстрее всех был возле Шарр-Кана везирь Дандан, эмир турок Бахрам и эмир
дейлемитов. Они настигли его, когда он наклонился, покидая с коня, и
поддержали его и возвратились с ним к его брату Дау-аль-Макану, а потом
они поручили его слугам и вернулись разить и рубить.
И сильнее стал бой, и поломались концы копий, и превратились речи и
разговоры, видна была только льющаяся кровь и сброшенные с плеч головы,
и меч непрестанно работал на головах. И распря все усиливалась, пока не
прошла большая часть ночи, и оба отряда устали сражаться, и раздался
клич: «Расходись!» И всякий отряд вернулся к себе в палатки, и все не-
верные отправились к воему царю Афридуну и поцеловали перед ним землю, и
священники и монахи поздравили его с победою над ШаррКаном. А потом царь
Афридун вступил в аль-Кустантытию и сел на престол своего царства, и
царь Хардуб пришел к нему и сказал: «Да укрепят мессия твою руку и да не
перестанет помогать тебе, и да возьмет он праведной матери Зат-ад-Дава-
хи, которая молится за тебя. За что мусульмане уже не устоят после
Шарр-Кана». — «Завтра, — сказал Афридун, — будет конец, когда я выйду на
бой и вызову Дау-аль-Макана и убью его. Их войска повернут тогда спину и
обратятся в бегство».
Вот что было с неверными. Что же до войск ислама, то когда
Дау-аль-Макан вернулся в палатки, то ему не было не до кого дела, кроме
своего брата. И, войдя к нему, он нашел его в наихудшем положении и в
ужаснейшей беде, и позвал везиря Дандана, Рустума и Бахрама, чтобы посо-
ветоваться. И они пришли к нему и выразили мнение, что следует призвать
врачей, чтобы лечить Шарр-Кана, и сказали: «Время не подарит такого, как
он!»
И они просидели у него всю ночь без сна, а к конце ночи к ним пришел
плачущий подвижник, и, увидя его, Дау-аль-Макан поднялся к нему навстре-
чу, а подвижник погладил рукою рану его брата и прочитал кое-что из Ко-
рана, заклиная рапу знамениями всемилостивого. И он неотступно был подло
него до утра, бодрствуя, и тогда Шарр-Кан очнулся, открыл глаза, повер-
нул язык во рту и заговорил.
И султан Дау-аль-Макан обрадовался и воскликнул: «Ему досталось бла-
гословение через подвижника!» А Шарр-Кан произнес: «Слава Аллаху за выз-
доровление! Я сейчас во здравии, а этот проклятый сделал со мной хит-
рость, и если бы я не склонился быстрее молнии, копье наверное пронзило
бы мне грудь. Слава же Аллаху, который спас меня. А каково положение му-
сульман?» — «Они плачут по тебе», — отвечал Дау-аль-Макан. «Я в добром
Здоровье, — сказал Шарр-Кан, — но где же подвижник?» А подвижник сидел у
его изголовья и сказал: «У тебя в головах». И Шарр-Кан обернулся к нему
и поцеловал ему руки. И подвижник сказал ему: «О дитя мое, соблюдай
прекрасную стойкость, и Аллах увеличит воздаяние тебе, ибо воздается по
мере трудности». И ШаррКан сказал: «Помолись за меня». И подвижник стал
за него молиться.
А когда наступило утро и появилась заря и заблистала, мусульмане выш-
ли на поде битвы, а неверные приготовились рубить и разить. И войска ис-
лама выступили, ища боя и сражения, обнажив оружие. И царь Дау-аль-Макан
с Афридуном хотели кинуться друг на друга, по когда Дау-аль-Макан выехал
на поле, с ним выехали везирь Дандан и царедворец с Бахрамом и сказали
ему: «Мы — выкуп за тебя!» И он воскликнул: «Клянусь священным храмом и
Земземом и Местом Ибрахима [167], я не откажусь выйти к этим мужланам!» И,
оказавшись на поле, он заиграл мечом и копьем так, что ошеломил витязей
и изумил оба войска. Он понесся на правое крыло и убил там двух патрици-
ев. И на левом крыле он тоже убил двух патрициев, и, встав посреди поля,
крикнул: «Где Афридун? Я заставлю его вкусить унизительную пытку!» И
проклятый хотел повернуть назад, подавленный. Царь Хардуб увидал его в
таком состоянии и стал заклинать его не выезжать и сказал: «О царь, вче-
ра был твой бой, а сегодня мой бой, — я не посмотрю на его доблесть». И
он выехал с острым мечом в руке, и под ним был конь, подобный Абджару,
что принадлежал Антару [168], и это был конь вороной, горячий, как сказал
поэт:
Вот кровный конь — со взором он гоняется,
Как будто бы судьбу догнать стремится он.
И масть его нам черной, мрачной кажется,
Как ночь черна, когда сгустится мрак ночной.
Своим он ржаньем всех волнует слышащих;
Как гром оно гремит, когда в высотах буря.
Гоняясь с ветром, первым он примчался бы
И блеску молний обогнать невмочь его.
Потом каждый из них кинулся на противника, укрываясь от его ударов, и
выказал чудеса, которые он таил себе. И они наступали и отступали, пока
не стеснились груди и не истощилось терпение судьбы. И тогда Дау-альМа-
кан вскрикнул и ринулся на царя армян Хардуба и ударил его ударом, ски-
нувшим ему голову и прервавшим его дыхание. И неверные, увидев это,
вместе понеслись на него, и все направились к нему, и Дау-аль-Макан
встретил их на поле в жарком бою, и сеча и удары продолжались до тех
пор, пока кровь не полилась потоками. И мусульмане закричали: «Аллах ве-
лик! Нет бога, кроме Аллаха, молитва да будет над благовестителем и уве-
щалем!» И сражались жестоким боем, и Аллах ниспослал победы правоверным
и посрамление неверным. И везирь Ашдан закричал: «Отомстите за царя Ома-
ра ибн ан-Нумана и за сына его Шарр-Кана!» И обнажил голову и крикнул
туркам — а подле него было больше десяти тысяч всадников, — и они понес-
лись за ним, все как один, и неверные не нашли для себя ничего кроме
бегства, и повернули спины, и заработал среди них остро рубящий меч. И
убили из них около пятидесяти тысяч всадников, а в плен взяли больше
этого, и множество народу было убито в жестокой давке при входе в воро-
та. А затем румы заперли ворота и взобрались на стены, боясь пытки, а
отряды мусульман вернулись, поддержанные Аллахом, победоносные, и они
пришли к шатрам, и царь Дау-альМакан вошел к своему брату и нашел его в
наилучшем состоянии и пал ниц, благодаря преславного всевышнего. И,
приблизившись к своему брату, он поздравил его со спасением. А Шарр-Кан
сказал ему: «Мы все под благословением этого подвижника, обращающегося к
Аллаху. И вы победили только благодаря его принятой молитве, ибо он се-
годня все время сидел и молился за победу мусульман…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто четвертая ночь
Когда же настала сто четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что Дау-аль-Макан, войдя к своему брату Шарр-Кану, на-
шел его сидящим, и богомолец был подле него. И он обрадовался и, обра-
тившись к брату, поздравил его со спасением. А ШаррКан сказал: «Мы все
под благословением этого подвижника, и вы победили благодаря молитве за
вас: он сегодня не двинулся с места, молясь за мусульман. А я нашел в
душе силу, когда услышал ваше славословие, и понял, что вы победили вра-
гов. Расскажи же мне, о брат мой, что выпало тебе на долю». И
Дау-аль-Макан рассказал ему, что у него произошло с проклятым Хардубом,
и поведал, что убил его и он отправился к проклятию Аллаха. И Шарр-Кан
восхвалил его и превознес его рвение.
И когда Зат-ад-Давахи, бывшая в обличье подвижника, услышала об убие-
нии ее сына, царя Хардуба, цвет о лица переменился на желтый, и закапали
из глаз ее сильные слезы. Но, однако, она скрыла это и показала му-
сульманам, что она рада и плачет от сильной радости, потом она сказала
себе: «Клянусь мессией, от моей жизни не будет больше проку, если я не
сожгу его сердца за его брата Шарр-Кана, как он сжег мое сердце из-за
поры христианской веры и приверженцев Христа — царя Хардуба». Но она
скрыла свои мысли.
А везирь Дандан, царь Дау-аль Макан и царедворец остались сидеть у
Шарр-Кана, приготовляя ему пластыри и мази и давая ему лекарство, и здо-
ровье направилось к ему, и все очень обрадовались и сообщили об этом
войскам, и мусульмане возликовали и говорили: «Завтра он сядет с нами на
коня и примет участие в осаде». А потом Шарр-Кан сказал сидевшим подле
нею: «Вы сегодня сражались и устали от боя, вам следует пойти к себе и
поспать». И они ответили согласием, и каждый из них ушел к себе в шатер.
Возле Шарр-Кана остались лишь немногие слуги и старуха Зат-ад-Давахи. И
Шарр-Кан поговорил с нею, а затем он прилег уснуть, и слуги также, и сон
одолел их, и они заснули, как мертвые.
Вот что было с Шарр-Каном и его слугами. Что же касается старухи
Зат-ад-Давахи, то после того, как они заснули, она одна осталась
бодрствовать в палате. И она посмотрела на Шарр-Кана и увидела, что он
погружен в сон, и, вскочив на ноги, она вынула отравленный кинжал, та-
кой, что, будь он положен на камень, он наверное расплавил бы его, и,
вытащив его из ножен, подошла к изголовью Шарр-Кана, провела кинжалом по
его шее и зарезала его, отделив ему голову от тела.
А затем она вскочила на ноги и, подойдя к спящим слугам, отрезала им
головы, чтобы они не проснулись. И после того вышла из палатки и пошла к
шатру султана. Но, увидев, что сторожа не спят, она направилась шатру
везиря Дандана и нашла его читающим Коран. И когда взор везиря встретил-
ся с ее взором, он сказал: «Добро пожаловать богомольцу-подвижнику!» И,
услышав от везиря, она почувствовала в сердце тревогу и сказала: «Я поэ-
тому пришел сюда в это время, что услышал голос одного из друзей Аллаха,
и я ухожу к нему». И она повернулась, уходя, а везирь Дандан воскликнул
про себя: «Клянусь Аллахом, я последую за подвижником сегодня ночью!» И
он поднялся и пошел за нею, и, когда проклятая услышала его шаг, она по-
няла, что он идет сзади, и испугалась, что опозорится. Если я не обману
ею хитростью, я буду опозорена», — подумала она, и обратилась к нему из-
дали и сказала. «О, везирь, я иду за этим другом Аллаха, чтобы узнать
его, и когда я его узнаю, я спрошу для тебя позволения подойти к нему, и
приду и скажу тебе. Я боюсь, что если ты пойдешь со мной, не спросивши
его позволения, он почувствует ко мне неприязнь, увидав тебя со мною». И
везирь, услышав ее слова, постыдился ответить ей и оставил ее и вернулся
к себе в палатку. Он хотел заснуть, но сон не был ему приятен и мир едва
не рушился на него. И тогда он вышел из палатки и сказал про себя: «Пой-
ду к Шарр-Кану и поговорю с ним до утра». И он пошел и, войдя к Шарр-Ка-
ну, увидел, что кровь течет, как из трубы, и слуги зарезаны. И везирь
издал крик, который встревожил спящих, и люди поспешили к нему и, увидев
лившуюся кровь, подняли плач и стенания. И тогда султан Дау-аль-Макан
проснулся и спросил, что случилось, и ему сказали: «Твой брат Шарр-Кан и
слуги убиты». И он поспешно поднялся и, войдя в палатку, увидел кричаще-
го везиря Дандана и нашел тело своею брата без головы — и исчез из мира.
И тогда все воины закричали и заплакали и стали ходить вокруг Дау-альМа-
кана, и он очнулся и, посмотрев на Шарр-Кана, заплакал громким плачем, и
то же сделали везирь и Рустум и Бахрам. А что до царедворца, то он кри-
чал и очень много плакал, а потом пожелал уехать, так как испытывал
ужас. «Не знаете вы, кто сделал это с моим братом и почему я не вяжу
подвижника, удалившегося от дел мира?» — спросил Дау-аль-Макан. И везирь
воскликну: «А кто навлек такие печали, как не этот сатана-подвижник!
Клянусь Аллахом, мое сердце бежало от него, так как я знаю, что всякий,
кто далеко заходит в благочестии, — человек скверный и коварный». И он
повторил царю свою повесть и рассказал, что хотел последовать за подвиж-
ником, но тот ему не дал этого сделать.
И люди подняли плач и стенания и умоляли близкого, внимающего, чтобы
он отдал им в руки этого подвижника, не признающего знамений Аллаха, и
они обрядили Шарр-Кана и закопали его на упомянутой горе, печалясь об
его славных достоинствах…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятая ночь
Когда же настала сто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что они обрядили ШаррКана и закопали его на упомянутой
горе, печалясь о его славных достоинствах. А затем они стали ждать, что-
бы открылись ворота города, но их не открывали, и на стенах не было вид-
но ничьего следа. И они удивились до крайности, и царь Дау-аль-Макан
воскликнул: «Клянусь Аллахом, я не двинусь, пока не отомщу за моего бра-
та Шарр-Кана и не разрушу аль-Кустантынию и не перебью христианских ца-
рей, даже если настигнет меня гибель и я отдохну от этой низкой жизни!»
Потом он велел принести богатства, захваченные в пустыни Матруханны,
собрал войска и разделил деньги, не оставив никого, кому бы не дал дос-
таточно денег. А затем он призвал из каждого отряда по триста всадников
и сказал им: «Пошлите жалованье домой, так как я останусь здесь у этого
города, пока не отомщу за моего брата Шарр-Кана, хотя бы я умер в этом
месте».
И, услышав от него эти слова, воины взяли деньги, которые он дал им,
и ответили ему: «Слушаем и повинуемся!» А Дау-аль-Макан призвал гонцов и
дал им письма и велел передать их и доставить деньги в дома воинов, со-
общив их родным, что они здоровы и спокойны. «Расскажите, что мы осажда-
ем аль-Кустантынию и разрушим ее или умрем; хотя бы пробыли здесь месяцы
и годы, мы не тронемся отсюда, не завоевав ее», — сказал им Дау-аль-Ма-
кан и велел везирю Дандану написать письмо его сестре Нузхат-аз-Заман.
«Сообщи ей о том, что с нами случилось и каково нам, — сказал он, — и
поручи ей заботиться о моем сыне. Когда я выступил, моя жена была близка
к родам, и сейчас она не иначе, как родила. И если, как я слышал, ей
послан сын, пусть гонцы возвращаются скорее и привезут мне эту весть». И
он подарил гонцам немного денег, и они взяли их и отправились в тот же
час и минуту, и люди вышли проститься с ними и поручили им беречь
деньги.
А когда они отправились, царь обратился к везирю Дандану и велел ему
отдать людям приказ подползти близко к стенам, и они подползли, но нико-
го не нашли на стенах и удивились этому. И султан был озабочен этим и
стал печалиться о разлуке со своим братом ШаррКаном и не знал, что ду-
мать о подвижнике-обманщике. И они провели так три дня и никого не уви-
дели.
Вот что было с мусульманами. Что же до румов и до причины их уклоне-
ния от боя в эти три дня, то Зат-адДавахи, убив Шарр-Кана, поспешно пош-
ла и, придя к стенам, закричала сторожам на языке румов, чтобы они спус-
тили ей веревку. «Кто ты?» — спросили ее. И она отвечала: «Я Зат-ад-Да-
вахи!» И ее узнали и спустили ей веревку, а она привязала себя к ней, и
ее подняли. И, прибыв к румам, она вошла к царю Афридуну и спросила его:
«Что это я слышала от мусульман? Они говорили, что мой сын Хардуб убит».
— «Да», — отвечал Афридун. И старуха закричала и заплакала, и плакала до
тех пор, пока не довела до плача Афридуна и тех, кто был у него, а затем
она рассказала Афридуну, что зарезала Шарр-Кана и тридцать слуг. И Афри-
дун обрадовался и поблагодарил ее, целуя ей руки, и пожелал ей быть
стойкой, потеряв сына. «Клянусь мессией, — воскликнула она, — я не удов-
летворяюсь, убив собаку из мусульманских собак в отместку за царя из ца-
рей времени! Я непременно устрою хитрость и измыслю козни, которыми убью
султана Дау-аль-Макана, везиря Дандана, и царедворца, и Рустума, и Бах-
рама, и десять тысяч витязей из войск ислама. О, царь времени, — сказала
она потом, — я хочу справить печаль по моему сыну и порвать пояс и сло-
мать кресты». А Афридун отвечал си: «Делай, что хочешь, я не буду пре-
кословить тебе ни в чем. Если бы ты и долгое время печалилась по твоем
сыне, этого было бы мало. Мусульмане, если они захотели бы нас осаждать
лета и годы, не добьются от нас того, чего хотят, и им достанется лишь
усталость и труд».
И проклятая, покончив с бедствиями, которые она учинила, и с нес-
частьями, ею самою придуманными, взяла чернильницу и бумагу и написала:
«От Шавахи Зат-ад-Давахи достойным мусульманам: «Знайте, что я входила в
ваши земли и примешала свою скверну к вашему благородству. Прежде я уби-
ла вашего царя Омара ибн ан-Нумана, посреди его дворца, и также убила
многих его людей в сражении при ущелье и пещере, а последние, кого я
убила, — это Шарр-Кан и его слуги. И если поможет мне время и будет пос-
лушен мне сатана, я непременно убью султана и везиря Дандана. И если вы
хотите после этого остаться целы — уезжайте, если же вы хотите гибели
ваших душ — не уклоняйтесь от пребывания здесь. И хоть бы вы остались
здесь лета и годы, вы не достигнете от нас желаемого. Мир вам!»
И, написав письмо, она провела в печали по царе Хардубе три дня, а на
четвертый день позвала патриция и приказала ему взять эту записку, при-
вязать ее к стреле и пустить к мусульманам. А после этого она пошла в
церковь и стала плакать и причитать о потере сына, и она сказала тому,
кто воцарился после пего: «Я непременно убью Дау-аль-Макана и всех вра-
гов ислама!»
Вот что было с нею. Что же до мусульман, то они провели три дня,
огорченные и озабоченные, а на четвертый день они посмотрели на стены и
вдруг видят — патриций с деревянной стрелой, а на конце ее письмо. И они
подождали, пока патриций пустил им стрелу, и султан велел везирю Дандану
прочитать письмо. И когда тот прочитал его и Дау-аль-Макан услышал, что
в нем написано, и понял его смысл, глаза его пролили слезы, и оп закри-
чал, мучаясь из-за ее коварства, а везирь сказал: «Клянусь Аллахом, мое
сердце бежало от нее!» — «Как могла эта распутница схитрить с нами два
раза! — воскликнул султан. — Но клянусь Аллахом, я не тронусь отсюда,
пока не наполню ей фардж расплавленным свинцом и не заточу ее, как птиц
заточают в клетке, а потоп привяжу за волосы и распну на воротах
аль-Кустантыиии!» И он вспомнил своего брата и заплакал горьким плачем.
А неверные, когда старуха направилась к ним и рассказала, что случи-
лось, обрадовались убиению ШаррКана и спасению Зат-ад-Давахи. Мусульмане
же поиериулись к воротам аль-Кустаптынии, и султан обещал им, если он
завоюет город, разделить его богатства между ними поровну. Вот! А у сул-
тана не высыхали слезы о? печали по брату, и худоба обнажила его тело,
так что он стал, точно зубочистка. И везирь Дандан вошел к нему и ска-
зал: «Успокой свою душу и прохлади глаза! Твой брат умер не раньше свое-
го срока, и нет пользы от этой печали. Как прекрасны слова поэта:
Не свершится что — не свершить того ухищренья,
Никогда, а то, чему быть должно, то будет.
Чему быть должно, совершится то своевременно
И невежда лишь угнетен всегда бывает. Оставь же плач и стенания и ук-
репи свое сердце, чтобы нести оружие». — «О везирь, мое сердце огорчено
смертью моего отца и брата и тем, что мы вдали от наших земель. Поисти-
не, мой ум занят мыслью о подданных», — сказал Дау-аль-Макан. И везирь и
присутствующие заплакали. И они провели некоторое время, осаждая
аль-Кустантынию, и когда это было, вдруг пришли из Багдада вести с одним
эмиром царя, гласившие, что жена царя Дау-аль Макана наделена сыном и
что Нузхат-азЗаман, сестра царя, назвала его Кан-Макан, и с этим мальчи-
ком произойдут великие дела, так как в нем уже увидали чудеса и дикови-
ны. И царица приказала ученым и проповедникам молиться за вас на кафед-
рах, после каждой молитвы, и передает вам: «Мы в добром здравье, и дождя
много, и твой товарищ истопник в полном довольстве и изобилии, и у него
есть слуги и челядь, но он до сих пор не знает, что с тобой случилось!
Мир тебе!» И Дау-аль-Макан воскликнул: «Теперь моя спина укрепилась, так
как я наделен сыном, имя которого Кан-Макан…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестая ночь
Когда же настала сто шестая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда к царю Дау-аль-Макану
пришла весть о рождении сына, он обрадовался великой радостью и восклик-
нул: «Теперь окрепла моя спина, так как я наделен сыном, имя которому
Кан-Макан. Я хочу оставить печаль и совершить в память моего брата чте-
ние Корана и благие дела», — сказал он везирю Дандану. И тот ответил:
«Прекрасно то, что ты пожелал!» А затем царь велел разбить палатки на
могиле своего брата и собрать тех, кто читает Коран, и одни стали чи-
тать, а другие поминали Аллаха до утра. А затем султан Дау-аль-Макан по-
дошел к могиле своего брата Шарр-Кана и пролил слезы и произнес такие
стихи:
«Его вынесли, и всяк плачущий позади него
Был сражен, как Муса, когда гора низверглась [169]
И пришли к могиле, и мнилось нам, будто гроб его
В сердце каждого, чей господь един, закопан.
И не думал я, пока жив ты был, что увижу я,
Как уносится на руках людей гора Радва [170]»
Никогда! И, прежде чем в землю ты закопан был,
Я не знал, что звезды зайти под землю могут»
И жилец могилы — он может ли быть заложником
В обиталище, где и блеск и свет сияют?
Похвалы ему оживить его обещали вновь,
Когда умер он, и как будто жив он снова.
А окончив свои стихи, Дау-аль-Макан заплакал, и все люди заплакали с
ним, а потом он подошел к могиле и бросился на нее, ошеломленный, а ве-
зирь Дандан произнес слова поэта:
«Оставивши тленное, достиг ты извечного,
И много людей, как ты, тебя обогнали ведь,
И был безупречен ты, покинувши мир земной,
И с тем, что обрыщешь ты в блаженстве, забудешь жизнь.
Охраною был ты нам от недругов яростных,
Лишь только стрела войны стремилась сразиться в бою,
Все в мире считаю я пустым и обманчивым!
Высоки стремленья тех, кто ищет лишь господа!
Так пусть же господь престола в рай приведет тебя,
И место там даст тебе, в обители истинной!
Утратив тебя теперь, вздыхаю я горестно
И вижу — грустят восток и запад, что нет тебя».
И везирь Дандан, окончив свои стихи, горько заплакал, и из глаз его
посыпались слезы, как нанизанные жемчуга, а затем выступил вперед чело-
век, бывший сотрапезником Шарр-Кана, и стал так плакать, что его слезы
стали похожи на залив, и он вспомнил благородные поступки Шарр-Кана и
произнес стихотворение в пятистишиях:
«Где же дар теперь, когда длань щедрот под землей твоя
И недуги злые мне сушат тело, как нет тебя?
О вожак верблюдов, да будешь рад ты! Не видишь ли,
Написали слезы немало строк на щеках моих?
Ты заметил их? Услаждают вид их глаза твои?
Поклянусь Аллахом, не выдам я мысли тайные
О тебе, о нет, и высот твоих не касалась мысль
Без того, чтоб слезы глаза мне жгли и лились струей.
Но хоть раз один отведу коль взор, на других смотря,
Пусть натянет страсть повод век моих, когда спят они.
Когда этот человек окончил свои стихи, Дау-аль-Макан заплакал вместе
с везирем Данданом, и воины подняли громкий плач, а затем они ушли в па-
латки, а султан обратился к везирю Дандану, и они стали советоваться о
делах сражения.
И так они провели дни и ночи, и Дау-аль-Макан мучился заботой и го-
рем, и однажды он сказал: «Я хочу послушать рассказы о людях, предания о
царях и повести о безумных от любви — быть может, Аллах облегчит сильную
заботу, охватившую мое сердце, и прекратит этот плач и причитания».
И везирь отвечал ему: «Если твою заботу облегчит только слушание
рассказов о царях, диковинных преданий и древних повестей о безумных от
любви и других, то это дело легкое, так как при жизни покойного твоего
отца у меня не было иного занятия, кроме рассказов и стихов. И сегодня
вечером я расскажу тебе о любящей и любимом, чтобы расправилась твоя
грудь».
И когда Дау-аль-Макан услышал слова везиря Дандана, он стал ждать
только прихода ночи, желая услышать, какие расскажет везирь Дандан пре-
дания. И когда подошла ночь, он велел зажечь свечи и светильники и при-
нести нужные кушанья, напитки и курильницы, и ему принесли все это. Азатем он послал за везирем Данданом, и когда тот пришел, царь послал за
Бахрамом, Рустамом, Теркашем и старшим царедворцем, и они явились. И
когда все предстали перед ним, он обернулся к везирю и сказал ему:
«Знай, о везирь, что ночь пришла и развернула и опустила на нас свои
покровы, и мы хотим, чтобы ты рассказал нам, какие обещал, повести». —
«С любовью и охотой», — сказал везирь…»
И Шахразаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто седьмая ночь
Когда же настала сто седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о
счастливый царь, что, призвав везиря, царедворца, Рустума и Бахрама,
царь Дау-аль-Макан обернулся к везирю Дандану и сказал ему: «Знай, о ве-
зирь, что ночь подошла и развернула и опустила на нас свои покровы, и мы
хотим, чтобы ты рассказал нам, какие обещал, повести». — «С любовью и
охотой, — отвечал везирь. — Знай, о счастливый царь, что дошла до меня
повесть о любящем и любимом и посреднике между ними, а также о чудесах и
диковинках, с ними случившихся, и прекращает она заботу в сердцах и рас-
сеивает горе, подобное горю Якуба. Вот она.