Волшебство сказки — в многомерности символики. Вчерашние дети забывают реальность аллегорических миров, и, сведя восприятие жизни к действительности видимого мира, теряют врождённый навык познавать непознаваемое. Андрей Дугин, художник, иллюстрировавший сказки, по мере сил исполнил миссию — создал окно, глядя в которое, вчерашний ребёнок приобретает своё сегодня и, как результат, возвращение зрения. Намёк сказки — в образе. Подсказка к открытию истины.
Ангелы являются в образах, адекватных пониманию человека. Ангел-волынка со свечой вместо головы — это видение незримого Андреем Дугиным. Музыка высших сфер, пронзительный стон её посланника, — как изобразить суть их нераздельности? Синтез физического и метафизического, человеческого, надчеловеческого и животного проявляет в образах знание, присущее архаичной, не ограниченной цивилизацией природе, той, что взрослый интуитивно ощущает в себе в момент освобождения страстей и их упорядочивания, непротивления им, но видения их первопричинной сути, вне добра и зла; природе, чья энергия не подавлена в ребёнке рассудком. В цикле иллюстраций Андрея Дугина к повестям Н.В. Гоголя можно встретить таких детей, излучающих сияние и окружённых смехотворной иллюзией зла. Дитя, вписанное в круг света, за пределом которого — духи стихий, есть воплощение христианского смирения перед насилием чисто человеческого мира. На границе круга стоят люди, их следующий шаг не предопределён. Это — вопрос зрителю, зеркало для забывшего своё лицо. Своё и чужое пространство чётко отмечено художником.
Идея покинутого Центра отражена в символике заброшенных домов, покосившихся ворот и различной нечисти, являющейся противопоставлением Дому (циклы «Перья дракона», «Храбрый портняжка»). На одной из иллюстраций (с автографом Андрея Дугина, начертанном на камне) мы видим оставленное человеком жилище и странника с посохом в перспективе холмов и ясного неба. Вот знаки покинутого Центра — ворон над колодцем и свинья в будке вместо собаки. Мотив брошенного отечества и забытой родины — это воплощение на бумаге мысли о разрыве с Матерью, или Традицией.
В иллюстрациях Дугина жив дух Знания. Насыщенные символами картины составляют единое поле общей сказки, нематериальной реальности, в которой духи и люди неразрывно связаны между собой. Это признак античности, древности заложенной информации. Персонажи Дугина не разобщены и владеют пониманием смысла своего существования. Их образы зачастую гротескны, как «Эсслингер», но причудливость форм и черт — очевидный знак того, чему служит и чем живёт то или иное существо. Люди здесь не занимают позицию высших существ. Они, как и гномы, мавки или драконы, находятся в круге бытия, общем для всех. Разница в том, что одни находятся на периферии круга, что ясно прослеживается в некоторых иллюстрациях к повестям Гоголя а другие — в сердцевине. Средоточие жизни — не привилегированный пост, но ответственность. Ведь ангел-волынка играет не самому себе — он будит окружающих. А светящееся дитя рассеивает тьму, смиренно принимая её в свой центр («Вечера на хуторе близ Диканьки»). Открываясь сказке, художник изображает объективную реальность как объект для лёгкой насмешки, иронии над собой.
Чудовищность мира и его красота столь взаимосвязаны, что кикиморы Андрея Дугина и обычные люди поражают своей схожестью: при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что сверхъестественное в нереальных персонажах — лишь эквивалент человеческим помыслам, порокам и стремлениям, скрытым под наиболее соответствующими картине зримого мира обликами людей. Ведьма, окружённая нечистью, играя в карты с казаком, дублирует его неудовлетворённое желание победить силу, стоящую над ним (человеком) и ведущую свою, хитрую игру без правил. Возвращаясь к ангелу-волынке, мы видим, как способна говорить со зрителем цветовая палитра, подчёркивая значение образа. Эта чистота и приближенная к неземной, нечеловеческой, доброте нежность визуализируют посыл художника: истина в цвете. Возможно непонимание ребёнком (ведь эти картины, в первую очередь, для него) причудливой формы существа, но краски твердят своё, транслируют через мягкость тонов всю палитру положительных или негативных эмоций. Впрочем, последние у А. Дугина практически сведены на нет, а там, где присутствует некая инфернальность красок, что характерно для иллюстраций к повестям Гоголя, мрак словно одухотворяется, его весомость уравновешивается жёлто-золотым светом. Цвета странствия зеленоваты и салатовы у А. Дугина. Герой, покидающий родной берег, сидя в лодке с опущенной головой, отдаляясь, как бы вбирает в себя изумрудный свет гор и замка на другом берегу, — он пересекает черту, и новый мир делает его своим. Люди на этих картинах загадочны и часто более напоминают эльфов, нежели представителей рода человеческого. В них есть неотмирность и древность, печаль и надежда. Мудрость. Это то, что касается иллюстраций к сказкам немецких авторов.
На более поздних картинах, к повестям Гоголя, мы видим совершенно иные лица. Это уже мир, более приближенный к сегодняшнему дню. Здесь здоровье тела преобладает над свежестью духа. Здесь есть свои негатив и позитив, но упомянутая мудрость и степенная грусть сохранились лишь в единицах образов. Вспоминая дитя в центре круга, можно сказать, что добавилось смирения перед тьмой и насилием, тем, чего так ярко выражено не было в цикле «немецких» картин. Очевиден перелом — не в творчестве художника, — в жизни мироздания. Дитя в круге — это кризис бытия, напоминание о мере зла и противостоянии ей света; это очевидная война, уже не способная смекалкой и мудростью героев преодолеть пропасть. Осталось смирение, открытость врагу, непротивление злу, — осознанное приближение конца во имя начала жизни.
