Иллюстратор Геннадий Калиновский
«Детская литература», 1981, №6
— Мне бы твое зрение! — печально сказал король. —
Подумать только, суметь увидеть Никого!
Л. Кэрролл. «Алиса в Зазеркалье»
Хорошо известно, в каком творческом единстве создавалась эта сказка Л. Кэрроллом и художником Дж. Тенниелом: нередко художник в буквальном смысле слова предначертывал характер текста. Новое издание, вышедшее в новом переводе Вл. Орла с иллюстрациями Г. Калиновского, в известной мере воскрешает ситуацию рождения оригинала (М., «Детская литература», 1980). Очевидно, что своеобразие перевода предопределило во многом необычность иллюстраций, но в свою очередь, особенности графического мышления Г. Калиновского, несомненно, оказали воздействие на восприятие переводчиком английского текста.
Известный знаток творчества Л. Кэрролла и переводчик Н.М. Демурова справедливо сетует на то, что в огромной литературе об «Алисе» рассматриваются главным образом различные пласты текста — математический и шахматный, философский и физический и т.п., но практически нет исследований о сказках Л. Кэрролла, как целостном эстетическом феномене. За многомудрым анализом смысла каждой фразы, каждого намека и символа исчезает прекрасное, авторы лишь «поверяют алгеброй гармонию». Стремление воссоздать прекрасное целое кэрролловской сказки, чудо ее гармонии — вот, на мой взгляд, ключ к художественному решению Г. Калиновским «Алисы в Зазеркалье». В беседе со мной художник высказал несколько важных соображений о своей работе. Хотелось бы привести два из них. При работе над «Алисой в Зазеркалье» художника не оставляло чувство, что не интеллектуальная тонкость игры, не многозначность текста, которая породила бесчисленные комментарии, а нечто иное сообщает ей непреходящую ценность. Именно это «нечто» и хотел, по его словам, воссоздать художник в изобразительном языке книги. (В своей статье об «Алисе» Г.К. Честертон, пытаясь определить это нечто, называет его Любовью. Восхищенная нежность к Алисе сообщает всему повествованию интонационную целостность.)
У Калиновского поэтический облик Алисы, уже девочки-подростка, открывает и завершает книгу. В своем истинном облике она иногда появляется и в иллюстрациях, выступая как удивленный наблюдатель собственного преображения и зазеркального антимира.
Другая мысль художника в не меньшей степени помогает понять созданный им образ книги. Г. Калиновский стремился передать неповторимость сказки Л. Кэрролла, предназначенной в дар единственному человеку. Такая книга, по мысли художника, должна как-то отличаться от творений детских писателей-профессионалов, адресующихся отнюдь не однажды и ко всем, неведомым, детям. Иллюстрации Г. Калиновского отличают свободная импровизационность и безыскусность, которые были присущи и рисункам Л. Кэрролла, как и вообще рисункам непрофессионалов.
В остроумном предисловии переводчик сказки Вл. Орел приводит письмо писателя, в котором слово и рисунок слиты по типу ребуса, когда слово будто прорастает рисунком и без него попросту не существует. Слово Л. Кэрролла вообще обладает поразительной наглядностью, оно словно воочию выражает мысль. Достаточно вспомнить хотя бы известный эпизод с «хвостуньей» Мышью, чей рассказ видится Алисе в форме хвоста. Благодаря такой природе кэрролловского слова оно предопределяет художественное решение иллюстраций. Так, принцип «склейки», «наложения», используемый писателем для называния зазеркальных насекомых, сохранен и переводчиком и художником, эта общность принципов рождает единство словесно-графического образа.
Зазеркальные насекомые Пчелампа и Торшершень или саранчашка и саранчайник необычны и названием своим и обликом. На иллюстрации изображены летающие над травами — электрическими розетками и штепселями, травами-лампочками, среди мелкой мошки плюсов и минусов — фантастические существа — смесь лампы и пчелы, чайника и саранчи. Замыкает следующую страницу поразительная баобабочка, чьи крылья в чем-то схожи с тонкой паутиной прожилок на крыле настоящей бабочки, но представляющих собой сплетение корней баобаба.
Работа Г. Калиновского над иллюстрациями к «Алисе в Зазеркалье» явилась продолжением его художественного решения «Приключений Алисы в Стране Чудес» в пересказе Б. Заходера (М., 1969). В обеих книгах есть общий модуль — это прежде всего роль буквиц и заголовков, как пространственно-временного ввода в образную структуру книги. Однако в целом новая работа Г. Калиновского отличается от предыдущей в той же мере, в какой разнятся между собой первая и вторая сказки Л. Кэрролла. Алиса вступает в Зазеркалье в отроческом возрасте, ее уже волнуют иные, более сложные проблемы, чем те, над которыми размышляет девочка шести-семи лет из Страны Чудес, ей доступны иные глубины на пути постижения и себя, и окружающего мира.
Полифония кэрролловского текста, где несколько тем сплетаются в сложный, но стройный узор, подобный искусству фуги И.С. Баха, претворена Г. Калиновским в многоплановости художественного образа книги. В нем есть непосредственно ассоциативный, даже физически чувственный ряд, ведь, как известно, породил героев Зазеркалья пушистый котенок и размотавшийся клубок ниток. Сплетение ниток и пушистое марево формирует фигурки зазеркальных королей и королев, словно котенок исполнил-таки просьбу хозяйки и сыграл роль черной королевы.
Очень поэтичны выдержанные в серебристых тонах иллюстрации-заставки к первой главе, когда Алиса сначала сумерничает у камина, а потом словно истаивает в туманном мареве зеркала. В этих иллюстрациях господствуют мягкие округлые линии, формы предметов в интерьере лишь намечены. Художник воссоздает атмосферу того состояния души, о котором Е.А. Баратынский писал:
Есть бытие, но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Определяющий пласт в стратиграфии книги, несомненно, игровой и праздничный. Шахматные фигуры, различные фольклорные персонажи-маски населяют Зазеркалье. Геометрические фигуры Кэрролл превратил в игрушки, а логаритмы и силлогизмы — в веселые стишки, символы зазеркального бытия вещей даны художником как «артефакты», своего рода геральдические знаки или гербы той или иной области Зазеркалья. Сама же преображенная реальность, ее особый пространственный и временной строй воссоздан Г. Калиновским в традициях известного голландского мастера конструирования такого рода пространства М. Эшера (или Эсхера), но в работе Г. Калиновского строгость и сухость графики этого художника смягчена, включена в иной, более лиричный контекст, художник всегда привносит в композицию ту точку опоры, ту память о подлинной реальности, которая делает его работы человечными и гармоничными. Это не сам антимир, а рассказ о нем; иными словами, сохраняется та дистанция, которая необходима для создания художественного, а не научного иллюзорного изображения.
Опорами для всей структуры книги служат великолепно решенные развороты. Особой выразительностью отличается заключительная монументальная композиция — сцена пира у королевы-Алисы, мощью звучания и насыщенностью итогового смысла подобная оркестровому тутти, в котором сошлись все темы, все образы, словно готовые заполонить собой все. Лишь спокойный облик писателя среди этой феерии да светлый проем окна где виднеется легкая зыбь моря, сообщает надежду на спасение из чудовищного Зазеркалья.
Мы переворачиваем страницу и с облегчением видим виновника всей этой фантасмагории — в руке Алисы, прорывающей холодный геометризм артефакта. Она держит за шкирку лохматое черное существо. «Пробуждение котенка» — с облегчением читаем мы название главы.
«Алиса в Зазеркалье» в переводе Вл. Орла с иллюстрациями Г. Калиновского — внятная детям книга, в ней найдена мера серьезности и игры, или, вернее, серьезной игры которую соблюдают только дети, а взрослые, как известно, лишь ей подыгрывают. Она уважительно адресована к тем ребятам, которые, подобно Алисе, в свои 13-14 лет играют в шахматы, участвуют в математических, физических и литературных олимпиадах, одним словом, — нашим «акселератам» и «интеллектуалам». А. Эйнштейн справедливо заметил, что «нормальный взрослый человек не размышляет о проблемах пространства и времени. О таких вещах он думает лишь в детстве». Эти размышления и воссоздал Л. Кэрролл в своей сказке. Думается, что слово его обрело зримый образ в прекрасных иллюстрациях Г. Калиновского.
