«Учительская газета», №38 от 20 сентября 2005 года
— Виктор Александрович, почему коты? Что у вас общего с ними?
— Общее — независимость, стремление к свободе. Взять собаку. Она, по-моему, умнее, но она любое хамство прощает хозяину. А кот может три дня не подходить к миске, потому что ты его вчера обидел. Он это помнит и всем своим видом показывает, что презирает таких хозяев.
— Дайте житейский совет, с кого, по-вашему, лучше брать пример: с собаки, которая все прощает, или с кота?
— Лев Толстой ответил бы, что с собаки… Я прощаю, но… Как вам сказать? Прощаю иногда с сожалением: вот простил, а не надо было бы!
— Вы начали рисовать еще в школе…
— Раньше, еще в глубоком детстве. Отец был архитектором и дал мне в руки жирный карандаш. Мне было десять месяцев. Моя кровать стояла около стены, выкрашенной масляной краской. И я этим жирным карандашом шуровал по стене. С тех пор я его и держу. Отец поощрял такое рисование, а карандаш легко смывался мыльной тряпкой. Отец много покупал мне бумаги, иногда оберточной. Кстати, начинать рисовать лучше карандашом, фломастер вреден. Не с точки зрения химического состава, нет. Он не дает подумать. Рука опережает мысль, а должно обязательно быть «сопротивление материала», чтобы ребенок успел о чем-то подумать над бумагой. Рисунки, сделанные фломастером, менее содержательны, чем те, которые сделаны кистью или карандашами.
Все дети рисуют по разным причинам. Один действительно увидел красоту лилии, и ему хочется рисовать эти пластичные цветы, линии. Другой хочет обезопасить себя. Например, пугливый ребенок остается один дома. Он начинает рисовать богатырей и раскладывать вокруг. Со мною в детстве был такой случай. Мы находились в эвакуации в Ульяновской области. Там в деревне жил замечательный парень Коля Борисов. Этот четырнадцатилетний подросток делал всю мужскую работу в селе. Он объезжал лошадей на конном заводе. А это трудно: необученный конь вытворяет невесть что. Колька Борисов был кумиром среди нас, мальчишек. Однажды он забежал в нашу избу, чтобы позвать хозяйку на собрание, и увидел на стене цветы, которые она попросила меня нарисовать и наклеила на стену. «Это кто у вас так цветы пишет?» Она: «Вот, Виктор». — «Витька, ты забеги ко мне, я тебе покажу, как я малюю». Я пришел. Он забрался на полати, где у него лежали рисунки, спускается, показывает. Все рисунки были сделаны на серых бланках. На таких же бланках нам с фронта приходили письма от отца. В углу каждого листочка стояло: «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге». На бланке была нарисована конница: кавалеристы скакали в одну сторону с красным знаменем. Их было очень много, и нарисованы они были мелко. Лошадь меньше наперстка. Очень кропотливая работа. Я беру другой бланк, третий, везде то же самое. «Так ты что, одно и то же нарисовал?». — «Конечно. Вот к этому бланку прикладываем этот, потом этот. Видишь, какая армия?!» Он разложил на полу избы все рисунки, и мы оба в один голос заорали: «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге!»
— Итак, родители заметили, что у ребенка есть склонность к рисованию. Как поддержать его?
— Покупать больше бумаги. Можно брать оберточную, договорившись в магазине. Это будет намного дешевле. Как можно больше бумаги большого формата, чтобы не на блокнотиках рисовать, а от души. И карандашей побольше, красок.
— Если бы вы были учителем рисования, на чем бы в первую очередь акцентировали внимание на занятиях?
— Как-то я был приглашен в бельгийский горный лагерь, где собирались дети со всего мира, даже из Африки. Бельгийский писатель учил, как писать сказки, а я — как их иллюстрировать. Каждый ребенок уезжал домой с книжкой, отпечатанной на ксероксе, которую он сам написал и проиллюстрировал. Опыт очень ценный! Конечно, специально рисовать не научишь, это или есть, или нет. Но ребенка надо всегда поощрять, даже если он рисует плохо. Если он не может нарисовать человека, он может поверхность листа испещрить какими-то очень красивыми декоративными узорами. Он через узор может передать содержание сказки так, что будет понятно, страшная она или добрая. Никогда не надо отталкивать.
Во второй раз в этот лагерь со мной поехала жена. Она села писать этюд. К ней подошел один маленький бельгиец и, глядя через ее плечо, произнес: «Жэниаль, мадам». Потом он позвал переводчика и спросил, не могла бы она продать ему рисунок. Она пообещала нарисовать для него копию. Он пояснил, что хочет подарить его маме, которая скоро выходит из больницы… Потом мы узнали, что у этого парня отец был жутким деспотом и бил мать. Она попала в больницу. Когда мальчик вступился за мать, отец взял его за ногу, вышел на балкон шестого этапа и держал в воздухе. Так он воспитывал ребенка. Трогательно его желание как-то скрасить возвращение матери домой, преподнести ей понравившуюся картину.
— По-моему, художник, который делает рисунки к детским книгам, — это человек особого характера. Необходимо самому быть немного ребенком…
— Для того чтобы иллюстрировать детскую книгу, надо сохранить в себе детство. Есть люди, которые абсолютно его не сохранили, а есть такие, кого из этого детства не вытащишь. Таким был мой лучший друг Евгений Монин, замечательный художник. Он не мог отстоять себя в каком-то издательском споре, выбить гонорар. Но он был очень интересен детям. Желательно быть добрым человеком: часто видишь очень злые иллюстрации. Детский художник должен быть образованным, не допускать ошибок. Однажды я увидел осла с раздвоенными копытами. Доводилось видеть иллюстрацию к Некрасову: лошадка, везущая хворосту воз, запряжена в сани самым нелепым образом. Есть дуга, но нет хомута. Как дуга держится на оглоблях, непонятно. Вместо седелки и сбруи какие-то узелки. Это не рисунок для детей, потому что ребенок должен сразу понять конструкцию предмета, понять, как запрягается лошадь.
— Вы ведь еще и карикатурист…
— Для карикатуриста, конечно, важно чувствовать смешное. Это сложно… Мама в детстве мне выписывала «Крокодил». Я знал рисунки всех художников. В десять лет можно было закрыть подпись, и я говорил, чей этот рисунок. Знал всех по манерам. Мне очень нравилось рисовать шаржи на соседей. Шаржи стали моим любимым занятием. Я рисовал их на одноклассников, на учителей. У нашей семьи был друг, архитектор Ершов. Он учился вместе с Кукрыниксами во Вхутемасе, хорошо их знал. Ершов — автор станций метро «Аэропорт» и «Новокузнецкая». Он предложил меня отвести к Кукрыниксам. Я взял огромный фанерный чемодан отца, с которым он пришел с фронта, набил его своими карикатурами. Я тогда подражал Борису Ефимову и рисовал на политические темы. А на дно положил шаржи на одноклассников и учителей. Пришел в мастерскую, где работали Кукрыниксы. В это время Куприянов как раз выносил ведро и ударил дверью в мой чемодан. Отскочив, она ринулась на Куприянова… Я вошел, раскрыл чемодан, и они все трое начали рассматривать рисунки. Они осудили мое подражание Ефимову. Пачками отбрасывали эти подражательные рисунки и вдруг на дне увидели шаржи. И очень их одобрили. В конце Куприянов сказал: «Давай договоримся так. Больше не подражай. Запомни: ты — личность. Раз в полгода приходи к нам и показывай, что ты делаешь». Я возвращаюсь домой, мама стирает. «Ну что сказали Кукрыниксы?» — «Они сказали, что я личность», — ответил я, требовательно глядя на маму. «Что? А ну тебя», — махнула рукой и продолжила стирку. Кукрыниксы мне очень многое дали. Куприянову я показывал свои работы вплоть до его кончины. Если он не мог пойти на мою выставку, я приносил ему домой все, что выставлял. Он был моим профессиональным руководителем.
— Все-таки очень важно, когда рядом появляется человек, способный помочь и поддержать. Наверное, секрет успеха вашего олимпийского Мишки в том, что он тоже воспринимается как личность.
— Люди плакали, когда он улетал, потому что это обычная вокзальная сцена. Это расставание с персонажем, которого успели полюбить. Если б улетал чемодан, никто бы не плакал. Почему полюбили? Трудно сказать. Он отличается от других талисманов. Я видел монреальского бобра и мюнхенскую таксу: они не смотрели в глаза зрителю. Мишка впервые взглянул человеку в глаза. Он довольно независимое, незаискивающее существо. Я таков, каков есть. Хотите любите меня, хотите — нет. Здесь и простодушие, и гостеприимство, и независимость. Это качество я специально хотел дать почувствовать. Потом появился волчонок Вучко, он то же смотрел в глаза человеку, как и тигренок Ходори… Сейчас я понимаю, насколько уникален был этот шанс. На итоговой выставке оказалось шестьдесят медведей, а победил мой.
